Мнения
Депутаты от КПРФ в день столетия создания Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) вышли к журналистам с копией памятника Феликсу Дзержинскому, который они предлагают вернуть на Лубянку. «Я думаю, что даже и вы подтвердите, что сегодня ФСБ без этого памятника осиротела», - заявил депутат Николай Харитонов. Нынешний глава ФСБ Александр Бортников, давая интервью в честь торжественной даты, заявил, что «открещиваться от слова «чекист« - все равно что предавать забвению поколения наших предшественников». Он подчеркнул, что деятельность нынешних органов безопасности не имеет ничего общего с «чрезвычайщиной» первых лет советской власти. Художник, психиатр Андрей Бильжо рассказал The Insider, какую роль в жизни его семьи сыграли органы госбезопасности, как он встретил своего куратора из ФСБ и почему при виде портретов Берии и Ежова его прошибает холодный пот.
Вчера исполнилось 100 лет организации, которая все время меняет свое название (в моих кругах чекистов было принято называть «конторой»), и ее столетию я хочу посвятить несколько историй, связанных с моей семьей, со мной, ведь большинство людей нашей страны гордится тем, что здесь существует такая столетняя «контора».
История первая.
Моего дедушку отправили в Норильский лагерь в 1936 году. По Лене шел пароход, он приходил в порт недалеко от Норильска, открывался трюм, в котором находились заключенные, и на их головы выливалась похлебка. Они подставляли руки, слизывали еду друг у друга с головы. Потом их выводили на пристань, сажали на колени, руки за спиной, а из рупора доносилась песня «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Среди этих людей был и мой дедушка в разбитом пенсне. Чекистам невозможно отказать в чувстве юмора, черного юмора, который я так люблю.
Вторая история.
Второго моего дедушку убили на Лубянке, он жил в Старосадском переулке. Его всего пару дней пытали, а потом расстреляли, он похоронен в братской могиле на Донском кладбище. В квартире остались мама и ее бабушка, жену моего деда - мою бабушку - отправили в Акмолинский лагерь жен изменников родины под названием «АЛЖИР» - опять же черный юмор. «Где ты сидела?» - «В Алжире». Осталась мама со своей бабушкой, а в соседнюю комнату поселили лейтенанта НКВД. Бабушка, когда ее арестовали, боялась, что этот лейтенант изнасилует мою маму, которая училась тогда в 10-м классе и действительно была красавицей.
Но лейтенант оказался неплохим человеком по сравнению с остальными, потому что он не изнасиловал мою маму, а даже опекал ее и бабушку, а потом, когда моя прабабушка умерла, а мама поступила в институт, началась война, и он занял эту квартиру в Старосадском переулке, 5. Кто там сейчас живет, не знаю.
История третья.
Когда я работал психиатром в больнице Кащенко, ко мне поступил один пациент. Это был поразительный человек с тонким пробором, изящно постриженными усиками, он ходил с тростью.
Этот человек был разведчиком, закончил Пражскую Академию художеств, работал коммивояжером в Африке, а потом провалил миссию, потому что зашел в русскую церковь в Париже и стал молиться по-русски, где его и взяли - за ним уже тогда был «хвост».
Он отсидел во французской тюрьме, а потом его поменяли на другого разведчика, и он долгое время думал, что его проверяют, и говорил исключительно по-французски. Потом у него началась депрессия, и так он попал ко мне как к лечащему врачу. Интересен тот факт, что ради искупления своей вины перед родиной он отправил сына служить в армию на китайскую границу, в то время в Семипалатинской области было горячо, и на Даманском острове тоже. Таким образом, решил он, сын мой погибнет, и моя вина перед родиной будет искуплена.
История четвертая.
Мой школьный друг Юрий Сафронов влюбился в девушку Роксану, которая защитила в Америке диплом по русским сказкам и русскому авангарду. Мы познакомились с ней в очереди в Музей Пушкина, на лекции. Это была большая любовь, но вскоре Юру вызвали, ему предложили встретиться сотрудники КГБ - «конторы глубокого бурения», как шутя называли ее диссидентствующие.
Юру посадили в тюрьму по делу криминальных абортов, а через какое-то время его тело нашли на обочине дороги
Я был на этой встрече инкогнито, сидел спиной - Юра попросил меня съездить с ним в гостиницу «Москва». Три человека, невзрачные, в серых пальто, в кроличьих шапках предлагали Юре собирать информацию обо всех тех, кто приходит в бар американского посольства. Юра ходил туда к Роксане, тогда это было полное безумие. Юра послал их подальше, Роксану довольно быстро выслали в Америку, а Юру посадили в тюрьму по делу криминальных абортов, а через какое-то время его тело нашли на обочине дороги.
Очередная история, уже пятая.
На Соловках я водил экскурсии вместо девушек, которые были экскурсоводами, и говорил все, что хотел, рассказывал про Соловецкий лагерь особого назначения под названием «СЛОН» - опять же черный юмор. Была среди прочих одна группа, которая не задавала мне никаких вопросов, это были жены секретарей райкома партии Архангельской области. Вскоре за мной приехали кгбшники, они искали экскурсовода с бородой в красных вельветовых штанах и тельняшке - так я выглядел тогда. Однако никто из турбюро меня не сдал. Две недели я сидел на Филипповской пустыни, туда мне носили еду. Судьба моя не изменилась, но неизвестно, что бы со мной было, если бы меня сдали. Но в турбюро Архангельской области работали достойные люди.
И последняя история.
Лев Рубинштейн какое-то время проводил встречи для художников и писателей в галерее «Стелла». Дважды выступал там и я, в зале сидела многочисленная публика - лица которые я знал, все они были из понятного мне среза, и только в первом ряду прямо передо мной сидел человек, которого я никогда не видел.
Он выделялся, как одно яблоко среди десяти морковок. Это был мужчина почти двухметрового роста с телом культуриста, рукава его рубахи были модно оторваны, из них торчали огромные бицепцы, длинные волосы спадали на плечи. И когда наступило время давать автографы, он подошел первым, дал книгу и сказал: «Андрей Георгиевич, я все про вас знаю. Подпишите мне, пожалуйста, напишите «Саше». А я говорю: «Откуда вы про меня все знаете?» Он говорит: «Я 20 лет вас курировал. Только не бойтесь, я уже давно ушел в отставку». Когда я подписал книги и кинулся за ним, след его простыл. Я так хотел с ним поговорить, он оказался моим куратором и одновременно моим поклонником.
Расскажу еще одну короткую историю. В начале 2000-х с архитектором Юрой Авакумовым я делал один проект. Мы зашли в кафе на Лубянке, поднялись на второй этаж в бар и обратили внимание, что на стенах там висят портреты всех начальников конторы. Там висел Ежов, Ягода, Берия, кого там только не было, а в углу стоял в полный рост Феликс Дзержинский. Мы посмотрели, и холодный пот прошиб наши спины, и мурашки побежали по телу.
Когда тебе в «конторе» или в организации, которая принадлежит «конторе», говорят «я тебя узнала», это страшно
Мы заказали кофе, и девушка за барной стойкой мне сказала: «А я вас узнала». И эта фраза, приятная каждому публичному человеку, впервые была мне отвратительна и неприятна, потому что, когда тебе в «конторе» или в организации, которая принадлежит «конторе», говорят «я тебя узнала», это страшно.
Что касается памяти народа о репрессиях, у каждого своя память. Здесь уместны слова Окуджавы: «Каждый дышит, как он слышит». Перефразирую: каждый помнит, как он помнит, каждый помнит, как он думает, каждый помнит, как он чувствует.
А закончить эти истории я хотел бы словами, которые подарил мне Леня Губанов, замечательный поэт. Это строчки, которые я очень люблю: «Я чист, как чекист, и кристален, как Сталин». Что ж, со столетием эту братию, эту контору, чтоб ей было неладно!