История
С усилением политических репрессий в России активисты и оппозиционеры оказались перед выбором: уехать или остаться. Означает ли эмиграция конец их деятельности и есть ли у них шанс когда-либо вернуться и продолжить политическую карьеру? Доктор исторических наук Андрей Щелчков на примере политической эмиграции в Чили и Аргентине рассказывает, как вернувшиеся на родину политэмигранты могут оказаться чужими в незнакомой стране, а в других случаях — через многие годы отсутствия вернуться с триумфом и возглавить правительство.
Новая волна политической эмиграции из России обычно вызывает ассоциации с судьбами русских революционеров до 1917 года, но есть куда более близкая по времени история с южноамериканскими диктатурами 70–80-х годов ХХ века.
Чили
Переворот Пиночета в 1973 году и беспрецедентные репрессии, с одной стороны, вызвали панику среди левоориентированных чилийцев, а с другой — волну солидарности в мире, которая создавала благоприятные условия для эмигрантов из этой страны. Военные объявили состояние внутренней войны, а следовательно ни один закон, писаный или неписаный, не исполнялся. Людей арестовывали, убивали порой просто на улицах. В стране царил повсеместный террор, бессудные казни, пыточные тайные тюрьмы, произвол и безнаказанность.
Стадион в Чили, превращенный в концлагерь
Многие бежали из страны, более 100 тысяч человек были выдворены и принуждены к эмиграции. Им выдавался особый паспорт с буквой L (от испанского Lista — список), что означало запрет на возвращение в страну. За политической потянулась и массовая экономическая, и, можно сказать, эмоционально-культурная миграция. Люди не могли найти работу в условиях «шоковой терапии» и не переносили психологическую обстановку в стране, где террор и культурная провинциализация делали жизнь бесцветной, унылой и полной неуверенности в будущем. Все-таки годы осадного положения и комендантского часа не способствовали улучшению самочувствия граждан. Всего за время диктатуры из Чили выехало около миллиона человек, то есть 10% всех чилийцев, что пропорционально равнозначно потерям населения основных воевавших во Второй мировой войне стран. После прихода к власти демократического правительства, несмотря на развернутую им кампанию «За возвращение», в Чили вернулись лишь несколько десятков тысяч эмигрантов, в основном политических. Из «экономических» не вернулся почти никто.
В случае с Чили политические эмигранты встречали мощную поддержку за рубежом. Лидеры левых направились в социалистические страны — СССР, ГДР, Румынию, ЧССР, Кубу. Их также приняли во Франции, Швеции, Испании, Италии и других европейских странах, где их спонсорами были влиятельные социал-демократические и коммунистические партии, как например в Италии или Франции. Большую колонию чилийцев приняла Мексика, разорвавшая дипломатические отношения с Чили после переворота и восстановившая их только после возвращения демократии. Мексиканцы не признали Пиночета, как когда-то не признали Франко, и не имели дипотношений с Испанией вплоть до восстановления демократии, предоставив убежище тысячам республиканцев. С чилийцами история повторилась.
Те, кто оказался в Западной Европе, либо интегрировались в местную жизнь и постепенно утратили или ослабили партийные связи, либо остались на активной партийной работе и испытали влияние местной политической повестки на левом фланге, особенно сильным было восприятие еврокоммунизма, социал-демократии. Многие резко превращались из леваков в умеренных реформистов.
С теми, кто оказался в соцстранах, все было проще — они там оставались старыми партийцами, за что их и содержали братские партии. Там не было никакой интеграции в местную жизнь. После восстановления демократии в Чили, хронологически совпавшей с крахом советской системы, больше всех стремились на родину чилийцы, оказавшиеся в соцстранах. Что же их ждало там? Они вернулись в другую страну, где их мало кто помнил и еще менее ценил прошлые заслуги. Они сильно постарели, став партийными пенсионерами. Их уделом была мемуарная деятельность и статус партийных ветеранов. Даже в их партиях, большей частью оказавшихся в составе новой правительственной коалиции (все, кроме коммунистов), руководящие позиции оказались в руках тех, кто не покинул Чили или вернулся много раньше, как, например, будущий президент страны Рикардо Лагос. Как правило, это были умеренные политики, которым позволили либо остаться в стране, либо вернуться из эмиграции раньше, чем радикалам.
Когда за левоцентристским правительством присматривал Пиночет с поста командующего вооружёнными силами, политики транзита были вынуждены пользоваться ограниченными инструментами для восстановления справедливости в отношении жертв диктатуры. Они ввели в оборот особую лексику, не называя диктатуру диктатурой, а террор террором, и привыкли к некоторому политическому лицемерию. Отчасти им было легче сосуществовать в одном политическом поле с Пиночетом и пиночетистами, нежели для полных жажды реванша эмигрантов, которые плохо вписывались в общий климат страны, уже прирученной диктатурой.
Но не все политэмигранты были обречены на забвение. В ряды новых или обновленных старых политических партий влились молодые люди, дети эмигрантов с известными фамилиями, прошлое которых помогало им в политике. Самый яркий пример этого — Мишель Бачелет, дважды избранная президентом страны. Любопытен случай с компартией, влияние которой вдруг возродилось почти 20 лет спустя после демократизации, что наверняка связано со сменой поколений в его руководстве на национальном и региональном уровнях. Новые лидеры компартии представляли новую постпиночетовскую Чили, они говорили на ином языке, были лишены ресентимента за понесенные страдания и боль времен диктатуры.
Миристы (партия МИР — Левое революционное движение, проповедовавшее исключительно вооруженные методы политической борьбы), на которых пришелся самый жестокий удар военных и которые остались в стране на подпольном положении, стали главными героями исторической памяти левых, антидиктаторских сил. Однако это не привело к возрождению самих этих партий, обезглавленных пиночетовской охранкой.
Аргентина
Иная судьба была уготована аргентинской политической эмиграции. Самый известный случай относится к длительной эмиграции Хуана Доминго Перона, свергнутого военными в 1955 году. Перонистская партия, которую массово поддерживали в обществе, была запрещена и исключена из электоральной борьбы. Перон поселился в Мадриде, откуда слал послания и указания своим сторонникам, которые видели в его возвращении к власти «приход мессии». Вынужденная эмиграция Перона сделала из него почти божество. Он вернулся в страну в 1972 году, а в 1973-м стал президентом. Его образ народного вождя не смогли стереть 17 лет запретов и репрессий против его сторонников.
Через 17 лет эмиграции Хуан Перон с триумфом вернулся в Аргентину и стал президентом
Военный переворот 1976 года сильно отличался от всех предыдущих. Сначала его приветствовали почти все политические силы, но когда военные постепенно стали наращивать машину террора, ситуация изменилась. Политическая деятельность была запрещена, но не на все партии обрушились репрессии. Компартия их избежала, за что платила военным яростной их защитой на всех международных форумах от обвинений в фашизме. К тому же хунта тесно сотрудничала с СССР, многие помнят поставки аргентинского зерна в 70-80-е.
Репрессии были направлены в основном на монтонерос (левое крыло перонистов, выступавшее за вооруженный путь революции и за социализм), которые реально взрывали бомбы, убивали полицейских и военных. Репрессии же охватили не только реальных бойцов, но и студенческую молодежь, синдикалистов, левых интеллигентов. Аргентинская хунта побила рекорд местных диктатур по числу жертв — 30 тысяч убитых и пропавших без вести. В отличие от Чили, здесь не было экономического исхода, но левая интеллигенция и политики искали убежища в Европе, Мексике.
Некоторых артистов левых убеждений, таких как певица Мерседес Соса, не пускали в страну. Тем не менее, в отличие от Чили, где все время правил Пиночет, в Аргентине генералы часто сменяли друг друга, и многие умеренные политики возвращались в страну. Мой знакомый, известный левый интеллектуал и политик, сейчас директор крупного исследовательского центра в Буэнос-Айресе Орасио Таркус, тогда молодой политик, был вынужден уехать, так как чувствовал, что вот-вот за ним должны прийти. Но через год он спокойно вернулся без последствий.
Когда диктатура рухнула, не было массового возвращения, если не считать ранее запрещенных артистов и интеллектуалов. Мерседес Соса собирала стадионы на свои концерты, Хулио Кортасар, смертельно больной, за год до своей кончины смог посетить родину. Что же касается политиков, то все действующие лица не эмигрировали, структуры партий быстро восстановились, преемственность с периодом до диктатуры сохранилась. Кто отсутствовал, так это лидеры монтонерос. Их база была практически уничтожена, а лидеры предпочли остаться в Европе, так как над ними висели обвинения в терроризме. Между тем бывшие монтонерос сегодня занимают ведущие позиции в аргентинской политике: Кристина Фернандес де Киршнер была дважды президентом страны, сейчас вице-президент, а Патрисия Бульрич, также имеющая в своей биографии монтонерскую страничку, сейчас возглавляет правую оппозицию.
Две одновременно схожие и различные ситуации в двух соседних странах 80-х годов ХХ века не могут быть образцом для сегодняшнего дня, когда виртуальный мир создает иные условия для оппозиции в любой стране. Однако эмоционально человек всегда будет отличать местных и эмигрантов, не в пользу последних.