«Проректор требовал сказать, что я не против „СВО“. Я ответил, что против». Исповеди студентов, отчисленных за антивоенную позицию

«Они пытались сломать каждого — чтобы хотя бы на пол-шишечки, но ты зиганул»

Миша Мартин, студент выпускного курса Исторического факультета СПбГУ был в числе семерых студентов, отчисленных после скандала вокруг высказываний экс-доцента Института истории СПбГУ Михаила Белоусова в 2023 году.

Меня отчислили за несколько дней до защиты диплома, хотя предпосылки были намного раньше. После 24 февраля 2022 года на истфаке сложилась маленькая, но довольно громкая провоенная группа и более крупная и активная — антивоенная. Антивоенные студенты открыто спорили с Даудовым и другими представителями администрации еще с первых дней российского вторжения, но в основном прямым текстом говорить о войне было моветоном. Большинство студентов, не вовлеченных в активизм, боялись обсуждать происходящее, хотя в личных чатах кипели срачи на эту тему.

На парах все прибегали к эзопову языку. Многие преподаватели так или иначе давали понять, что они против войны. Они не говорили: «Я против», — но говорили: «А вот Наполеон III с Пруссией войну эту затеял, и пала же потом Вторая Французская империя!» Один преподаватель показывал нам фильм «Тропы славы» о Первой мировой войне, но понятно, что это был фильм против войны как таковой. Даже те преподаватели, которым по 80 лет, всё понимали. У нас был такой, и он прямо на паре начал: «Да-а, “Единая Россия”, вот что они начали?»

Часть преподавателей были «зетниками», например, Александр Котов. Он постоянно восклицал: «Как украинцам и белорусам не стыдно, что они вместе с поляками — злыми католиками — выступают против нас — православной Руси?» Или Владимир Барышников. Однажды на своей лекции он показывал фото революционеров периода Первой мировой войны и говорит: «Это настоящие фото, а не постановочные, как сейчас ВСУ выкладывают!»

Кстати уже после того, как нас отчислили, я однажды подключился к конференции, где обсуждалась проблема исторической ответственности. Там Барышников выступал с докладом про финских «националистов», которые хотят взять реванш в противостоянии с Россией. В его презентации была вырванная из контекста цитата президента Финляндии Александра Стубба: «Мы, финны, понимаем, о чем идет речь», — и Барышников интерпретировал ее как угрозу — якобы Стубб хочет забрать Карельский перешеек обратно. А потом он показал фото Зеленского, выступающего перед финским парламентом, и говорит: «Смотрите, фашист Зеленский перед финским парламентом!» Тем самым он пытался оправдать нападение Советского Союза на Финляндию в 1939 году.

Я часто ходил на митинги, но под административку не попадал — всегда проносило, хотя несколько раз я находился буквально в миллиметре от мента. Тем студентам СПбГУ, кого задерживали, угрожали отчислением, но потом всё оканчивалось выговором — заставляли подписать то, что хотели, ломали. Студенты писали расписки из серии: «Я перенервничал за мирных граждан и пошел на митинг, что было ошибкой, — против нашего правительства не выступаю».

Раньше руководству нужно было прямо извернуться, чтобы выкинуть неугодных, а после начала войны не только у администрации, но и у студентов-«зетников» появилось преимущество. Те, кто открыто выступил против войны и подписал петицию, попадали под статью о дискредитации армии, а за административку или уголовку СПбГУ мог легко отчислить. Студенты были напуганы и в большинстве своем молчали, и маленькая группа «зетников» почувствовала, что теперь они могут подняться.

Администрация тоже постепенно стала входить во вкус репрессий. Первый раз нас попытались отчислить в ноябре 2022 года, когда скриншоты, где мы матерились друг на друга, обсуждая войну, «зетники» принесли Даудову и сказали: «Отчисляйте их [за некультурное поведение]». Даудов не знал, что делать, а мы решили прибегнуть к тактике Карибского кризиса — наскребли такие же скриншоты на «зетников», где они матерятся еще хлеще, и принесли в деканат.

Мне кажется, именно тогда «зетники» осознали, что ходить и стучать на нас без поддержки [пропагандистских] СМИ — провальная идея, потому что администрация боится вляпаться — она, может, и рада нас выкинуть, но не хочет, чтобы внимание гневной общественности было сосредоточено на СПбГУ — как это было с Соколовым в 2019 году. Думаю, этот опыт и подтолкнул «зетников» к решению ухватиться за Белоусова.

То, что нас отчислили из-за него, — легенда, созданная как раз провоенной частью факультета. Историю об обычных студентах-антивоенниках все бы пропустили мимо ушей, но когда в ней есть доцент, который руководит целой «ОПГ» на истфаке, как это преподнесли, — на такое университетские начальники и Z-публика в России быстрее обратят внимание.

У большей части отчисленных студентов Белоусов не вел ни одной пары. Достаточно плотно в рамках Студсовета я взаимодействовал с ним только один раз — когда на факультете был спор из-за введения предмета «Великая Отечественная война без срока давности», который должен был вести Егор Яковлев — тот самый, что рассказывает Гоблину про «достижения» сталинского Советского Союза.

Во время выборов в Студсовет мы провели флешмоб — оделись в тельняшки и фотографировались с разными преподавателями. Белоусов подхватил челлендж и сфоткался с нами — на этом наше взаимодействие с ним закончилось. Но для «зетников» фото стало лакомым кусочком, чтобы запустить легенду о мнимой «ОПГ» в университете — прямо как у Достоевского — организация, которая расползлась своими тайными сетями и строит заговоры против государства.

История с Белоусовым появилась в СМИ спустя неделю после выборов в президиум Студсовета, где антивоенные кандидаты разгромно победили «зетников» по всем позициям, то есть в президиум не прошел ни один проадминистративный кандидат. И буквально через несколько дней нас [тех, кто упоминался в пропагандистских СМИ как члены «ОПГ» и «украинского гнойника»] вызвали на комиссию по этике. Кропачев — очень параноидальный человек, у него даже есть специальные люди, которые все упоминания СПбГУ в СМИ отслеживают.

Комиссия стала трагикомичным мероприятием, чуть ли не произведением Кафки — когда ты один, и на тебя смотрит лес глаз. Нам прислали письмо от управления по работе с молодежью, где было сказано: «Придите и дайте объяснение по поводу информации, распространяемой о вас в СМИ», — и прикреплена ссылка на Readovka и прочие помойки типа обозревателя «Танков онлайн». Мы сразу поняли, что дело кончится плохо. Я решил, что нужно прийти, отстоять свою позицию, а дальше — посмотрим.

Комиссия проходила в Белом зале, в здании Двенадцати коллегий, и — что иронично — недалеко от памятника универсантам-жертвам политических репрессий. Когда мы проходили мимо него, раздались смешки, и люди из администрации, которые нас сопровождали, не понимали, почему мы смеемся.

Уже тогда нам заблокировали пропуска: у нас они не сработали на входе в здание, хотя еще никого не отчислили. Когда я это обнаружил, я специально провел эксперимент — попросил приложить пропуск одного из студентов [не вызванного КПЭ] — у него всё работало.

Группа поддержки собралась большая, но никого не пускали. Около двери мужик со списком фамилий в руках запускал нас по очереди, а ребятам, которые пришли с нами, сказал, чтобы ждали снаружи. Когда он отходил со своего «поста», они всё равно проходили внутрь. В какой-то момент он сорвался и начал орать: «Там человек погиб, а вы! Как вам не стыдно!» Все дипломатично промолчали.

Начала комиссии мы прождали часа три. Формально такая пауза была вызвана тем, что сначала члены комиссии заслушали сторону обвинения. За это время к нам несколько раз выходил мужик лет 35, садился рядом и подслушивал, о чем мы разговариваем.

Свидетелями обвинения были исключительно «зетники», человек пять, а после них стали вызывать нас. Меня допрашивали дольше всех, потому что в СМИ я фигурировал как «глава ОПГ». Думаю, это связано с тем, что я был одним из лидеров антивоенного дискурса и бывшим председателем Студсовета — часто спорил с администрацией, мое лицо было на виду, и наверное, они решили сделать меня фишкой кампании вместе с Белоусовым.

В зале был длинный стол, очень похожий на стол из мема с Путиным и Макроном, только он не был пуст, за ним сидели члены комиссии и смотрели на меня, как на диковинное животное. Я не всех из них знал, но это, естественно, были почтенные профессора — престарелые преподаватели СПбГУ, которые не до конца понимают, что происходит в мире, — им можно положить бумажку, и они всё подпишут.

Те, кого я знал, тоже были достаточно одиозные. Слева сидел наш декан Абдулла Даудов, и он был самым грустным из всех. Члены комиссии пытались надавить на то, что мы все дебилы — не учимся, занимаемся политикой, а я шел на красный диплом, и во время таких реплик я смотрел на Даудова и говорил: «Абдулла Хамидович не даст соврать, что я удостоился того-то и того-то», — и Даудова, очевидно, это смущало. Стыдливо смотря в стол, он неохотно цедил сквозь зубы: «Да… Есть такое…»

Больше всего вопросов задавал и.о. проректора по правовым вопросам Юрий Пенов, он всё время что-то писал, рядом с ним сидел Геннадий Богомазов, председатель комиссии по этике — дедушка, который родился еще при Сталине. Он привел мне перефразированную цитату, приписываемую Ленину, в искаженном виде, сказал: «У каждой кухарки сейчас должна быть позиция по войне». Я ответил, что я рад за кухарок и что они у нас эксперты в геополитике, но при чем тут я? Справа сидела завкафедры истории журналистики, которая составила открытое письмо в поддержку войны в Украине от лица студентов университета, Людмила Громова. Она откровенно грубила.

Первый вопрос всем задавали одинаковый: «Ваше отношение к “СВО”?» Я сказал: «К боевым действиям в Украине? — и сделал небольшую паузу. — Отрицательное. Я считаю это большой ошибкой и большой трагедией, из-за которой уже погибло несколько десятков тысяч человек. Она сделала из России страну-изгоя и превратила жизнь миллионов людей в кошмар».

После этого они быстро перевели тему, попросив рассказать о моей деятельности в Студсовете. Я сказал им, что был председателем, главой культмасса и спорткома, организовывал концерты, дискотеки, турниры по шахматам, видеоиграм, но тут меня перебили: «А вы организовывали мероприятие по раздаче конфет “Азовская коровка” и изюма?» Я стал угорать. Говорю: «Я, наверное, делился конфетами с товарищами, но такого не припомню».

После этого они стали спрашивать про Белоусова. Я сказал, что у меня есть фото с Белоусовым, где мы в тельняшках, из-за которого все говорят про «ОПГ» на факультете, но точно такое же фото у меня есть и с Даудовым, но мы же не состоим с Абдуллой Хамидовичем в подпольных террористических организациях. Потом они спросили про украинский флаг у меня в ВК, хотя там его не было, — я открыто поддерживаю народ Украины, но флаг на аватарку не ставил.

На это я им сказал: «Я украинский флаг не ставил, но вроде бы он у нас не запрещен. Это флаг государства ООН, поэтому не вижу в нем ничего плохого, как и во флаге любой другой страны. А если бы я флаг России на аватарку поставил, вы бы меня тоже за это отчислили?»

Так или иначе они пытались сломать каждого — чтобы хотя бы на пол-шишечки, но ты зиганул. Думаю, они хотели великодушно пощадить студентов, которые на самом деле за «наших». Но на удивление сломались всего пара человек. Причем список неугодных был немного от балды, то есть, помимо нас, активистов-антивоенников, в него попали и совсем рандомные люди. Например, чувак, который был ведущим в актовом зале и конкурсы проводил. Я думаю, в этом был резон — вероятно, они рассчитывали, что если с нами будут левые люди и над ними будет висеть угроза сесть или быть отчисленными, то они охотно оговорят остальных. Но к счастью, никто никого не оговорил. Те, кто зиганул, зиганули сами за себя. Да простит их Господь.

Последний вопрос был от Пенова, он сказал: «Михаил, но вы можете сказать, что вы хотя бы не против “СВО”?» Я говорю: «Нет, не могу», — и они резко всё свернули. Я думаю, у них были прописаны bullet points, на которые они ориентировались, чтобы заставить сказать хоть что-то из того, что им нужно, но ничего не вышло.

Фёдор Соломонов, из-за которого формально и разгорелся сыр-бор, был моим ровесником, но учился на два курса младше меня — обычный студент истфака со своими странностями. Он поддерживал сепаратистов на Донбассе и все эти банановые республики еще до войны. Когда началось полномасштабное вторжение, он выложил пост: «Украина, мы идем по тебе», — ушел добровольцем на войну и погиб. В конце марта, как говорят, он был в учебке, а 1 апреля уже погиб.

Пенов меня спросил: «А вот вы готовы публично выступить и сказать, что Соломонов — герой?» Я, естественно, никак не мог поддержать то, что он сделал. Конечно, мне очень жаль, что он загубил свою душу, но я не могу сказать ни одного доброго слова по поводу его поступка — решения идти захватывать Украину. Я в ответ спросил у Пенова: «А ему же дали звезду Героя России?» Ему, конечно, никакого Героя России не дали, но вроде бы какие-то почести оказали — мой расчет как раз и был на то, что не самые подкованные в обсуждаемом вопросе члены КПЭ подтвердят любую награду, и Пенов не обманул мое чутье. Я в ответ хлопнул руками и воскликнул: «Ну вот!» — и они поняли, что я просто дипломатично слился.

Суть в том, что у них не было на нас никакого компромата. Слух про то, что мы глумились над Соломоновым, — неправда. Никто над ним не глумился. Когда была новость о его смерти, я подумал: «Он себя загубил». И всё. Мы никак на это не реагировали. Приходить на мероприятие в память о нем — всё равно что кидать зиги, но и публично злорадствовать я тоже не собирался, никто этого не делал. Белоусову рашисты приписывали скриншот, где он якобы глумился над Соломоновым, хотя он там просто писал, что любое одобрение рашизма омерзительно.

У них были скриншоты из бесед и комментариев во «ВКонтакте», где мы спорили между собой. Самый жесткий мой скрин — с комментарием: «Как видите, не только фашистские диктатуры могут начинать захватнические войны в Европе». Эти скриншоты гуляли по СМИ. И где здесь глумление над Соломоновым, над Россией? Просто антивоенные студенты спорят со студентами, которые за войну.

В 2019 году я спорил со сталинистами, но тогда отчислять за «дурак — сам дурак» казалось чем-то немыслимым. Комиссия делала упор на показания свидетелей, говоря, что люди слышали, как мы глумимся над Соломоновым и поем «Червону калину» возле его мемориала. Я бы конечно, не расценивал это как глумление, если бы мы пели, но никто этого не делал.

После комиссии они выложили результаты — протоколы у всех были как под копирку. Мне понравилась приписка: «Особенно печален тот факт, что данные действия осуществлены будущим учителем и педагогом, историком, человеком, который после получения диплома будет воспитывать детей и молодежь, осуществлять подготовку научных работ по проблемам истории». И вот этими танцами с бубнами вокруг морали занимаются люди, провернувшие отчисление на уровне бандитской «темки».

На выходе из Белого зала я встретил проректора по безопасности Грязнова, бывшего эшника, и спрашиваю у него: «А почему вы нам пропуска заблокировали?» Он на меня смотрит и говорит: «А это ошибка произошла в системе», — и улыбается. Я говорю: «Но у остальных всё работает». Он, продолжая улыбаться: «Вам показалось».

А потом нам стали переносить защиту. Я еще на комиссии сказал: «У меня тут защита через пару дней, если меня, конечно, пустят на нее и разблокируют пропуск». Уже дома я увидел письмо, где говорилось, что моя защита «в рамках работы экзаменационных комиссий» перенесена с 6 июня на 11-е. Я понял, что они хотят отчислить меня до защиты. Я сразу открыл документы и увидел, что в деканате просчитались — раньше 14–15 июня отчислить меня они не могут — им нужно мнение Студсовета СПбГУ.

Студсовет СПбГУ сначала постарался потянуть время по моей просьбе и просьбам других активистов, но впоследствии молчаливое большинство проголосовало за отчисление. Знаю, что им пригрозили, — сказали, что всех, кто будет против, самих отчислят.

После администрация перенесла защиту во второй раз — уже на 16 июня. Я понял, что меня как «лидера ОПГ» будут держать, решил, что лучше дать возможность уехать всем, кто может, а я соберусь в последнюю очередь. Но когда защиту перенесли снова, я решил сразу выезжать.

После нашего отчисления студенты пукнуть боятся, а администрация угрожает каждому недовольному повторением нашей судьбы. Больше никто ни о чем открыто не спорит.

Забавно, что Даудов рассказывает первокурсникам байки о том, как нас завербовало ЦРУ (видимо, чтобы они и не помышляли заниматься вольнодумством, а то сразу станут агентами буржуазных разведок и будут отчислены).

«Проректор показывал фото убитых людей на Донбассе и говорил: “Смотри, что сделали украинцы”»

Максим Беломыцев, был отчислен с 3 курса факультета архитектуры и дизайна КубГУ за «грубое нарушение норм Кодекса корпоративной культуры КубГУ» в 2023 году.

Я поступил в Кубанский государственный университет в 2020 году, на факультет архитектуры и дизайна. Я хотел туда поступить. Еще в 11 классе я ходил на подготовительные курсы — по черчению, композиции и другим предметам. Конечно, первый курс — это полный ужас: ты попадаешь в новую среду и не понимаешь, что делать. Я подумал, что мне будет проще, если я стану старостой — считал, что так буду более приближен к администрации, деканату и мне будет легче контролировать какие-то процессы.

Когда началась война, ничего особо не изменилось. Только на старостате нам сказали: «Ребята, будьте аккуратнее. Лучше в общественных местах не говорить об этом [о войне]». Но мы почти и не обсуждали происходящее — даже между собой. У нас было по четыре пары каждый день, мы очень уставали и времени о чем-то говорить не было — мы приходили и уходили. Но когда собирались по выходным — из серии кофе попить — то всё обсуждали. Конечно, у нас была антивоенная позиция. Преподаватели о происходящем не говорили совсем.

Все началось с моих постов в Instagram. Мне кажется, в деканате отслеживали наши соцсети. Периодически я то открывал, то закрывал аккаунт — не то чтобы я чувствовал, что идет слежка, скорее, просто ощущал, что лучше закрыть, потому что что-то происходит.

24 февраля 2022 года я выложил пост в поддержку людей в Украине, что скоро будет мир и перемога. «Я с вами», — так я написал. И ровно через год, в тот же день, выложил такой же пост. Хотя я был против этой войны, я не публиковал что-то каждый день, потому что учился — всё время были какие-то олимпиады, проекты, которые нужно сдавать. Понятное дело, что в момент публикации поста я закрывал аккаунт, чтобы это было только между мной и моими подписчиками, поэтому я думаю, что меня могли слить люди из профкома, которые были на меня подписаны. Я туда пытался попасть, но меня не приняли.

Когда у нас встал вопрос о выдвижении [в профком] представителя от факультета, на старостате никто не поднял руку. И я подумал: «Я буду, мне не сложно», — но деканша не разрешила. Она вызвала меня и сказала, что никогда в жизни не допустит, чтобы я был главным в профкоме от нашего факультета, потому что я позорище .

Она заставляла меня снять маникюр и даже давала на это деньги — наличкой. Я себе делаю корейский маникюр, креативный, с узорами. И она сказала, что если я сниму его, уберу макияж (а я просто брови укладывал и немного пользовался CC-кремом), поменяю одежду (одежда у меня была самая обычная, может, иногда футболка с принтом), тогда она меня допустит, а с таким внешним видом — нет. Я, конечно, отказался — и от денег тоже. Она даже говорила, что может снять меня с пар — подпишет специальную бумагу, чтобы у меня не было никаких проблем, если я сразу после разговора с ней поеду и сниму ногти, — та еще гомофобка, чего она и не скрывала.

Долгое время ко мне не было претензий [по поводу постов]. Только один раз подходила преподаватель по английскому языку. Я думаю, ее попросили в деканате, потому что они видели, что я был с ней в хороших отношениях. Она сказала:

«Максим, слушай, сейчас такое сложное время. Посмотри на свой Instagram, не делаешь ли ты чего-то плохого? Сейчас очень опасное время. Может быть, нужно что-то удалить?»

Я тогда не сообразил, о чем идет речь, не понял, что это было предупреждением. Этот разговор состоялся за два-три месяца до отчисления.

21 июня 2023 года у меня был экзамен. Он длился весь день. Если кратко, то ты вытягиваешь билет, где указано, что тебе, например, нужно спроектировать дом, — ты садишься и проектируешь.

Во время экзамена мне позвонили из деканата. Я взял трубку, секретарь спросила: «Максим, чем ты сейчас занимаешься?» Я ответил, что сижу на экзамене. Она сказала: «Можешь отвлечься? Это очень важно, подойди». Я ответил, что могу подойти после экзамена, но она настаивала, что это срочно, и я пошел.

Деканша была очень напугана. У нее были красные щеки, и она как будто чуть-чуть дрожала. Она сказала мне присесть и показала статью, опубликованную в «Живой Кубани». Спросила: «Это правда»?

Там были скриншоты из моего Instagram и написано много грязного и неприятного: и про мою антивоенную позицию, и что я гей-педераст, и что такие мрази, как я, и выступают против войны, и тп. <Помимо прочего, в статье подчеркивалось: «Когда настоящие мужчины защищают Отечество, какой-то человечишко среднего рода допускает антигосударственные публикации». — The Insider>.

Я ответил, что фото мои — странно было бы это отрицать, а остальное похоже на типичную желтуху. Она сказала: «Будем разбираться». После этого заявила, что снимает меня с экзамена — мне дадут время, чтобы закончить всё на следующий день — а сейчас нужно ехать к проректору, где они будут решать, что со мной делать.

Когда мы приехали к проректору, он открыл целую папку — с досье на меня. Позже я узнал, что на каждого студента есть такое [досье] — оно собирается на протяжении всего обучения. В нем всё, что они могут на тебя найти. В деканате делают скриншоты с датами, подчеркивают комментарии, которые ты писал, слова. Что получается? Что у них есть отдельная должность — специальный человек, который мониторит каждого студента? Похоже на полнейший бред. Но папка толстая такая, как кипа листов бумаги для печати, — такой толщины. Может быть, там не все вкладыши были заполнены и, помимо скриншотов, там наверняка были и обычные документы — договоры и всё, что связано с университетом, но всё равно.

Я заметил, что он говорил очень осторожно, — однотипными фразами, подбирая слова, будто наш разговор записывался на диктофон. Я это почувствовал. Его речь была сдержанной, слишком правильной, что ли, — чтобы не к чему было прикопаться. Мы проговорили почти полтора часа. Он целую лекцию провел насчет войны, показывал фото убитых людей на Донбассе и говорил: «Смотри, как с этими людьми поступили украинцы, а наши русские солдаты — герои, и кого ты поддерживаешь?» Спрашивал меня, как я отношусь к Путину, к «СВО» и т.д. Потом меня заставили писать объяснительную, почему про меня выложили эту статью.

Я был в шоке. Думал параллельно и об экзамене, который не закончил, и о том, что меня отчислят, а тут еще его картинки. Мне хотелось и заплакать, и закричать, и убежать. После разговора меня отпустили и сказали, что через два дня, 23 июня, состоится комиссия по этике, где будут решать, что со мной делать. Но на следующий день я заболел. Может, еще и стресс повлиял, но у меня был сильный жар. Я пошел в поликлинику, где меня отправили на больничный, — сказали, что у меня вирус. В тот же день я написал деканше, что заболел и не смогу присутствовать на комиссии. Она ответила, что ее перенесут.

28 июня мне стало лучше, я взял справку о болезни (мне дали освобождение с 22 по 26 июня) и поехал с ней в университет. Помню, стою в трамвае, мне звонит библиотекарь и говорит: «Максим, вы брали книги в нашей библиотеке, вас отчислили, и вы больше не можете держать их у себя, сдайте». Я удивился: «Как это меня отчислили? Мне об этом никто не говорил. Я сейчас еду в универ, всё узнаю, и если это действительно так, то в течение недели я вам их принесу».

При этом я был на связи с деканом, сообщил ей, что везу справку, но она ничего об отчислении мне не сказала. Когда я пришел в деканат, они уже стояли в дверях — декан и секретарь — ждали меня. Декан сказала: «Всё, тебя отчислили». Я был ошеломлен, у меня было так много вопросов, но ни одного ответа я так и не получил. Я вышел и думаю: «Что за п***ц?».

Неприятно то, что они сделали это втихомолку — провели комиссию, пока я болел. А когда я отдал им справку о болезни, они взяли и перенесли дату моего отчисления в приказе с 23 на 28 июня — на день, когда я уже не был на больничном.

После этого я позвонил адвокату, она сказала, что устраивать комиссию без моего присутствия и отчислять меня во время болезни было незаконно. При этом отчислить меня из-за политической позиции они не могли, поэтому в приказе указали, что я сквернословил, нецензурно выражался и не поддерживал идеологию и ценности университета. Но какие ценности? Мы с адвокатом запрашивали эту бумагу — у них не было списка ценностей, им не за что было зацепиться. За неуспеваемость отчислить меня было нельзя — у меня не было ни одного пропущенного занятия, поэтому придумали, что могли.

Мы с адвокатом добились, чтобы университет провел специальную комиссию для пересмотра решения. В это время я уже был за границей, и адвокат договорилась, чтобы я мог присутствовать на этой комиссии онлайн. Они должны были прислать мне ссылку — ее прислали, но меня не подключили, то есть я кидал им запрос на подключение, а они его постоянно отклоняли. Адвокат там присутствовала, я передал ей, чтобы она сказала членам комиссии принять запрос, но они ей ответили, что я к ним не подключаюсь.

В итоге, спустя 15 минут они закончили встречу, указав в протоколе, что я сам не подключился. Адвокат сказала, что доказывать что-то было бессмысленно, и мы просто зафиксировали этот факт. После этого подали в суд — в иске нам отказали, мы подали апелляцию, но они тянут с рассмотрением, поэтому адвокат написала в судейскую коллегию прошение, чтобы отстранить от должности судью, вынесшего решение, потому что он вообще ничего не делает.

Не знаю, чего ожидать, но мы намерены идти до конца.

«У декана на полочке стояли фото Путина и Кадырова»

Дмитрий Кузьмин, студент 1 курса исторического факультета РГПУ имени Герцена, был отчислен после одиночного антивоенного пикета за «нарушение правил внутреннего распорядка университета». До этого Дмитрия также отчислили с истфака Санкт-Петербургского государственного университета (СПбГУ) за антивоенную позицию.

Еще в 9 классе, я решил, что буду поступать на исторический факультет. Оставался вопрос — куда. Самым простым и экономически целесообразным вариантом был Кемеровский университет <Дмитрий окончил школу в поселке Шерегеш в Кузбассе — The Insider>, но мне хотелось учиться в том городе, с которым бы я себя идентифицировал. Я выбирал между Москвой и Петербургом. Петербург привлекал меня своей размеренностью, там жили наши близкие родственники, и я остановился на нем. Поступить, конечно, хотелось во второй вуз страны, в СПбГУ, — тогда я еще не знал, что он окажется таким кровожадным.

То, что вся эта система [политический режим в России] довольно безобразна по своей сути, я понимал, еще в школе. Читал «Медузу», «Дождь».

Когда началась война, я как раз был в школе, на уроке английского. Как и все, я до конца не верил, что она возможна. Как и все, исходил из того, что это никому не выгодно. Как вообще в XXI веке можно вести полномасштабную войну? Потом увидел сообщение «Медузы» о ракетном обстреле и впал в шок. Я пошел домой и не знал, что делать. Уже начались первые публичные акции в Москве и Петербурге, и я решил, что тоже должен что-то сделать — что в моих силах. Я взял два листа бумаги формата А3 и написал большими красными буквами на одном «Нет», на другом — «войне» и повесил на окно. Я жил на первом этаже, и эту надпись было хорошо видно.

Две недели я следил за новостями и верил, что Украина выстоит. Я никак не мог поверить, что зло может победить. Гитлер не победил. Сталинизм рухнул. Мао Цзэдун умер. Я надеялся, что такое безумие не пройдет бесследно. Написал во «ВКонтакте» гневный пост про Путина, где размышлял, почему он сволочь, нацист и военный преступник.

Меня вычислили местные эшники, донесли в ГОРОНО — директрисе по шапке настучали и за этот пост, и за мою надпись на окне. Она несколько раз со мной разговаривала, просила удалить публикацию. Я кстати, был единственным в школе, кто публично заявлял, что против этой безумной войны. И я не участвовал в школьных линейках и поднятии флага, потому что это не имело никакого отношения к патриотизму, а было прямым прославлением государственной линии.

Потом меня с мамой вызвали в детскую комнату полиции, где выписали предостережение «о недопустимости проведения публичных мероприятий». После этого директриса вызывала меня к себе еще 3–4 раза, требуя то удалить пост, то ничего не публиковать вообще, но я всё равно продолжал постить — только более завуалированно, но все всё понимали. Например, цветок на фоне разрушенного здания в Украине или стихотворение Шевченко. Очевидно, что за мной продолжали наблюдать и правоохранительные органы, и администрация школы.

Потом я уехал в Петербург, поступил на истфак в СПбГУ и там моим первым шагом в продолжение активистской деятельности стало участие в митинге против мобилизации 21 сентября 2022 года. На тот момент я проучился в СПбГУ 21 день. Я написал в университетском чате, что в Петербурге планируется митинг, и я собираюсь пойти. Кто-то меня поддержал, кто-то — выразил негодование.

Когда я пришел на митинг, там уже стоял автозак — беленький, большой. Постепенно люди начали собираться, толпа образовалась, и тут, как муравьи, нахлынули еще автозаки и ментовские машины — они заполнили расстояние от Исаакиевской площади до Александровского сада за двадцать минут.

Мы стали в сцепку возле заборчика у Исаакиевского собора. Через полчаса нас развалили и стали забирать. Так я оказался в автозаке, а поскольку я еще был несовершеннолетним (мне должно было исполниться 18 через пять дней), меня отправили в приют «Транзит», где продержали до 25 сентября, пока мама не приехала, чтобы меня забрать.

Спустя месяц-два о моем участии в этом митинге узнали в СПбГУ и меня позвали на беседу. Там были и.о. проректора по правовым вопросам Пенов и пара представителей администрации. Задавали типично базовые вопросы: «Участвовали ли вы в этом во всём?» Я сказал, что участвовал. А почему бы и нет? Я никогда не скрывал своей позиции. «Как вы относитесь к “СВО”?» Я сказал, что негативно отношусь, потому что на войне умирают люди. Но тогда всё прошло довольно мирно, и никто меня не отчислил. Позже мне на почту пришло сообщение, что в отношении меня назначена мера в виде дисциплинарного взыскания. Этим всё и кончилось.

После этого я заинтересовался градозащитой, первой моей публичной акцией стал одиночный пикет в защиту Охтинского мыса. Я пошел на этот пикет в состоянии аффекта — я был ошарашен происходящим там беспределом, потому что для меня как для историка было важно сохранить этот великий памятник культуры. Меня задержали спустя три часа, составили протокол. После этого и до отчисления из СПбГУ я пикетами не занимался — не было времени и моральных сил.

Когда разразился весь этот скандал [в СПбГУ], в гущу него попали все политически активные студенты на факультете. Я тоже, хотя история моей активности идет отдельно от остальных. Я не входил в тусовку Мартина — я занимался политической борьбой. На первом курсе у нас был общий чат, где часть студентов была либералами, а часть — людоедами [теми, кто поддерживал российское вторжение в Украину], и с людоедами я постоянно срался. Кроме того, я хотел войти в число управленцев Студсовета, чтобы мутить либеральные темы, и эти амбиции им не нравились.

Когда меня вызвали на комиссию, я пошел. Забавный факт про сидящего на ней декана истфака Даудова: в его кабинете стоят две фотографии — не его жены, не детей, а Путина и Кадырова, как две иконочки. На их вопросы про «СВО» я сказал, что категорически не принимаю и считаю, что это должно закончиться. Не знаю, насколько это было значимо для отчисления, но мне было всё равно. Я не хотел спасать свою шкуру. Я думаю, они надеялись на покаяние, но зачем предавать свои идеи и убеждения?

Когда зашла речь о скриншотах, то если другим фигурантам предъявляли их высказывания против войны и «глумление» над Соломоновым, то мне предъявили осуждение «русского мира». Людоеды сделали скриншот с моим комментарием: «В п***у русский мир!» Понятно, что я имел в виду всю пропагандистскую гадость, которая оправдывает эту войну.

После отчисления я две недели отдыхал. Тогда и вплоть до моего последнего пикета в поддержку Марии Пономаренко я был полностью погружен в пикетную деятельность. Это было самое лучшее время, можно сказать, «период революционной жизни», когда я ходил на либеральные и правозащитные мероприятия, на суды к Саше Скочиленко, знакомился с разными людьми.

В ноябре 2023-го меня впервые задержали возле дома — эшники применили насилие. После этого мы с адвокатом из «ОВД-инфо» решили подать жалобу в СК. И в день, когда я должен был идти в СК, меня снова задержали. У нас случилась перепалка, я сопротивлялся. В итоге они доставили меня в 25 отдел полиции Приморского района, где избили.

Я отказался сдавать вещи без адвоката. Тогда четверо полицейских повалили меня на пол и начали бить, рвать волосы. В попытке снять с меня «всё запрещенное» сильно сдавили шею, а сотрудница, сидящая на приеме, сказала, что меня надо везти в ПНД. После этого они затолкали меня в клетку. Я требовал, чтобы мне дали позвонить и разрешили сходить в туалет. Тогда один из сотрудников по имени Борис вывел меня из камеры и ударил в лицу тыльной стороной ладони. Спросил: «Что ты мне сделаешь, а?» Спустя три часа меня пересадили к сумасшедшему СВОшнику с фронта, который гадил прямо в камере.

Параллельно пикетной деятельности я поступил на исторический факультет в университет имени Герцена. Атмосфера там была не такой, как в СПбГУ — не было настолько выраженной политической культуры. На факультете были студенты, которые выступали против войны, были те, кто «за», были из серии «не всё так однозначно» и «я вне политики», но это не проявлялось слишком ярко — всё заканчивалось на уровне небольших чатовских обсуждений.

Среди преподавателей тоже не было ярких намеков на конкретную позицию. Некоторые говорили, что Запад и Америка — не очень хорошие, недружелюбные партнеры, но напрямую никто не говорил, что Украину надо уничтожить. Исключением была только преподавательница по курсу Древней Руси, которая называла Украину «государством 404» и говорила, что ее создали неправильные русские.

В университете Герцена я успел проучиться чуть больше месяца. А 26 сентября, в свой день рождения, я устроил пикет на Казанской площади. Я вышел с плакатом «За нашу и вашу свободу. Мир — Украине, свободу — России». Это разлетелось по СМИ, и в Герцена созвали дисциплинарную комиссию — и из-за медийного ажиотажа, и из-за действий Алексея Шабанова, эшника, который направил обращение в университет, чтобы меня наказали.

Саму комиссию можно отметить отдельно. Там были профессор Соколов, куча женщин преклонных лет и представительница Студсовета. Как оказалось, я был с ней знаком — мы с ней и другими студентами ели во «Вкусно и точка» после уборки кампуса. Она заявила: «Дима, я же тебе говорила — не занимайся этим, не участвуй в этом», добавив, что считает меня виновным и что я не заслуживаю права носить имя универсанта имени Герцена.

Всё это фиксировалось на видеокамеру. Вопросы были следующие: «Вы ли это на фотографиях, опубликованных в интернете, где вы стоите с плакатом на Казанской площади? Как вы относитесь к “СВО”? Нравится ли вам учиться в университете имени Герцена?» и т. д.

Я осудил войну на камеру. Сказал, что я ее категорически не принимаю, потому что из-за российских бомбежек в Украине гибнут сотни гражданских лиц, что я считаю это неприемлемым и омерзительным. Одна из членов комиссии пыталась сказать, что я не прав, и на самом деле мы освобождаем территории от нацистов — в общем, несла пропагандистскую фигню. Соколов ее остановил, заявив, что мы ведем не дискуссию о политических событиях, а принимаем решение в отношении Кузьмина, который нарушил закон.

Понятно, что с точки зрения адекватного сообщества, эта комиссия — полный бред: они собрались, чтобы судить бедного студента за то, что он вышел реализовать свое конституционное право. Причем, судили за дискредитацию, хотя протокол даже до суда не дошел — ориентировались на публикации в СМИ и обращение Шабанова.

Я конечно, не думал, что меня отчислят с первого раза, но отчислили и отчислили. Мне не нравилось там учиться, потому что программа в Герцена была откровенно слабая и скучная, а в СПбГУ — сильная и хорошая, мне бы хотелось остаться там, но увы. Теперь возможность не то что учиться, а даже вернуться в Россию будет только после падения режима.