26 декабря (14 декабря по старому стилю) 1825 года в России произошло крупнейшее антигосударственное выступление дворянского сословия, знаменитое как восстание декабристов. Каждое новое поколение россиян по-своему осмысляет цели и значение этого восстания, подавленного за один день, но оставшегося в истории России как одно из важнейших событий XIX века. Историк Борис Соколов размышляет, каковы были шансы декабристов на успех и чем их выступление отличалось от других дворянских заговоров, которые до этого были нередки.
В русской дореволюционной и советской культурной традиции декабристы были символом чего-то романтического и светлого. Как в либеральной, так и в революционно-демократической историографии Рылеева, Пестеля, Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина, Каховского и других вождей декабристов оценивали очень высоко, хотя порой и критиковали. Либералы — за излишний радикализм, революционеры — за либеральные иллюзии и нерешительность, проявленную в решающий момент.
В советское время на декабристов смотрели, согласно ленинскому определению, как на представителей первого этапа революционного движения в России, «разбудивших Герцена», а в период правления Ельцина — как на борцов за свободу и демократию. С установлением путинского жестко авторитарного режима отношение властей к декабристскому движению радикально поменялось. Теперь, когда любая революция стала рассматриваться как абсолютное зло, декабристы превратились из героев в злодеев, что наглядно продемонстрировал снятый по государственному заказу фильм «Союз спасения» — не слишком успешный, впрочем, в прокате.
Чего же все-таки добивались декабристы и были ли у них шансы на успех? Начнем с того, что различные группы декабристов имели разные взгляды на особенности будущего политического устройства России, решения аграрного и национального вопроса и по многим другим проблемам внутренней и внешней политики. В Северном обществе было больше сторонников конституционной монархии, а в Южном сильнее были позиции республиканцев.
На чем сходились все декабристы, так это на необходимости отмены крепостного права, которое блокировало всякий политический и социально-экономический прогресс. Однако условия освобождения крестьян вожди декабристов представляли по-разному. В «Конституции» одного из руководителей Северного общества Никиты Муравьева крестьянам предполагалось передать усадьбы с огородами, рабочий инвентарь и скот, а также 2 десятины земли на двор (для того, чтобы не голодать, крестьянам в среднем требовалось 4 десятины), с правом наследования.
Более радикальным проектом была «Русская правда» южанина Павла Пестеля. Она предусматривала, что половина пахотной земли должна выполнять социальную функцию предотвращения бедности и оставаться в общинной собственности. А вторую половину земельного фонда планировалось оставить в частной собственности. Помещичья земля предназначалась для сдачи в аренду фермерам — «капиталистам земледельческого класса», которые должны были организовать на ней крупные товарные хозяйства с широким привлечением наёмного труда. Крестьяне в случае реализации «Русской правды» получили бы примерно вдвое больше пахотных земель, чем они фактически получили в результате реформы 1861 года, и от них не требовали бы, в отличие от проекта Муравьева, выкупных платежей.
На практике же программным документом восстания на Сенатской площади стал принятый непосредственно перед ним «Манифест к русскому народу», который был трудом коллективного творчества и который должен был утвердить Сенат по требованию восставших полков. «Манифестом» следовало объявить отмену самодержавия («уничтожение бывшего правления») и ввести ряд гражданских свобод, включая отмену крепостного права. Вопрос же наделения крестьян землей в самом «Манифесте не ставился. Также не решал он вопрос и о форме будущего правления — конституционная монархия или республика. Не было единства и в вопросе о том, будет ли Россия федерацией или унитарным государством. Муравьев видел будущее за федерацией из 14 держав и 2 областей, а Пестель — за сильным унитарным государством.
Замечательный историк Натан Эйдельман в книге «Апостол Сергей», посвященной руководителю восстания Черниговского полка Сергею Муравьеву-Апостолу, попробовал нарисовать альтернативный сценарий того, что было бы, если бы восстание декабристов на Юге удалось. Тогда бы восставший Черниговский полк, привлекая на свою сторону другие части Второй армии, двинулся бы на Москву и Петербург. Соответствующая глава у Эйдельмана кончалась бегством императора Николая I и императорского семейства за границу, освобождением арестованных участников восстания на Сенатской площади и последующим нарастанием противоречий уже между самими декабристами.
На самом деле — и Эйдельман это хорошо понимал — подобный сценарий, во многом повторявший сценарий возвращения Наполеона с Эльбы, не смог бы реализоваться даже при самых благоприятных для декабристов обстоятельствах. Ни Сергей Муравьев-Апостол, ни Павел Пестель (который наверняка возглавил бы восстание на Юге, если бы не был прежде арестован) не обладали ни популярностью, ни харизмой Наполеона. И другие полки не стали бы присоединяться к ведомым Муравьевым-Апостолом черниговцам — тем более после того, как было подавлено восстание в Петербурге.
А вот в столице империи у декабристов определенные шансы на победу были, хотя только при совпадении многих обстоятельств. Как известно, в России в XVIII веке удались три государственных переворота. Все они происходили в Петербурге и все сопровождались цареубийствами.
Сначала Елизавета Петровна в 1741 году с помощью гвардейских полков свергла малолетнего императора Ивана VI Антоновича. В данном случае цареубийство оказалось отложенным и произошло уже при другой императрице, Екатерине II. Несчастного Иоанна Антоновича умертвили в 1764 году, когда его попытался освободить из Шлиссельбургской крепости подпоручик Василий Мирович. Сама Екатерина II также взошла на престол в результате переворота в 1762 году, когда с помощью гвардии был свергнут и убит ее супруг, император Петр III. Наконец, в 1801 году при перевороте заговорщиками из гвардии был убит сын Екатерины II император Павел I, и на престол взошел его сын Александр I, прекрасно осведомленный об убийстве отца. При Александре и возникли тайные общества, деятельность которых привела к восстанию на Сенатской площади. Во время переворота 1801 года силы в столице были почти равны: войск на стороне Павла было примерно столько же, сколько на стороне заговорщиков, поэтому переворот начали с цареубийства, чтобы не вступать в кровопролитные бои на улицах столицы.
В принципе, похожая ситуация сложилась в Петербурге и 195 лет назад, 14/26 декабря 1825 года. Но тут надо принять во внимание принципиальную разницу между заговорщиками 1741–1801 годов и декабристами. Первые устраивали переворот не ради воплощения в жизнь тех или иных политических идей, а только для смены одного монарха другим, при котором они рассчитывали сделать успешную карьеру. Не всегда эти ожидания оправдывались. Например, из «переворотчиков» 1801 года успешную карьеру в дальнейшем сделал лишь барон Леонтий Беннигсен, и то только благодаря своим незаурядным военным способностям. Других участников цареубийства Александр поспешил отправить в отставку или, по крайней мере, не назначать на высокие посты, так как не мог простить им и себе самому убийства отца. Но это дела не меняет. Заговоры в XVIII веке складывались не на какой-то идеологической базе и всего лишь за считанные месяцы до намечаемого переворота.
С декабристами все было иначе. Они собирались совершить переворот не для того, чтобы заменить одного императора другим, а для того, чтобы воплотить в жизнь некие идеалы свободы, ликвидировав прежде всего самодержавие и крепостное право, даровав населению империи основные гражданские права и свободы. Тайные общества декабристов существовали в течение многих лет, и объединяла их членов отнюдь не только неприязнь к конкретному монарху. Напротив, многие декабристы сохраняли определенную симпатию к Александру I.
А вот конкретных планов переворота у них не было, равно как и единства в вопросе о цареубийстве. Поэтому восстание на Сенатской площади было импровизацией в связи с внезапно возникшей ситуацией междуцарствия и переприсяги. Если бы военный переворот планировался и готовился не несколько дней, а несколько месяцев, как в случае с переворотами XVIII века, декабристы могли бы достичь успеха. Но восстание на Сенатской площади было чем-то средним между военным переворотом и военной демонстрацией. Сергей Трубецкой, назначенный «диктатором», но так и не вышедший на площадь, предполагал внушить гвардии сомнение в отречении цесаревича Константина и вести первый отказавшийся от присяги полк к другому полку, увлекая постепенно за собой войска, а потом, собрав их вместе, объявить солдатам, будто бы есть завещание умершего императора — сократить срок службы нижним чинам и что надо требовать, чтобы завещание было исполнено. Трубецкой верил, что полки на полки не пойдут, что в России не может возникнуть междоусобица и что император не захочет кровопролития и согласится отказаться от самодержавной власти. Возможно, если бы диктатором был Пестель, события развивались бы иначе.
Для победы декабристов требовалось также, чтобы Константин или какой-то другой член императорской фамилии согласился бы царствовать после убийства своего предшественника, что само по себе маловероятно. Но если бы все обстоятельства сошлись, и декабристы победили бы, история России и мира пошла бы по иному пути. У страны появился бы шанс преодолеть свое отставание от Европы, и пойти по тому пути к свободе и демократии, по которому шли страны Западной Европы в XIX–XX веках. Россия наверняка перестала бы быть «жандармом Европы». Тогда не было бы, вероятно, ни Крымской войны, ни революции 1917 года, ни двух мировых войн — по крайней мере, в том виде, в каком они реально произошли. Но этот шанс был упущен в 1825 году.