Молчание — знак. Как в России зачистили протестное искусство

В 2017 году в Музее стрит-арта в Санкт-Петербурге готовилась к открытию выставка «Праздник к вам приходит», приуроченная к 100-летию Октябрьской Революции.

Еще до открытия в музей позвонил некто, представившийся Алексеем, по его собственным словам — «куратор» из ФСБ. Он рассказал, что в то время у него было под надзором 3 институции, работающие с совриском <современное искусство — The Insider>: Музей стрит-арта, отдел современного искусства Эрмитажа и Музей современного искусства «Эрарта».

Директор музея Татьяна Пинчук вспоминает, что Алексей прошелся по еще не открытой выставке и попросил убрать некоторые работы, в числе которых были произведения Пасмура Рачуйко и Григория Ющенко.

Когда Татьяна уточнила у Алексея, является ли это предписанием или носит рекомендательный характер, «спецагент-арткритик» сказал, что если его совет не будет принят к сведению, у музея могут начаться проблемы.

Алексей бдительно продолжал свой надзор и отсматривал почти все выставки, вплоть до закрытия музея после начала полномасштабного вторжения России в Украину.

В 2023 году такие «кураторы в погонах», люди, проверяющие соответствие выставок государственной повестке — обычная практика в российских культурных институциях. Правда, теперь, если «кураторам» что-то не нравится, выставку могут закрыть, а на организаторов или художников завести уголовное дело.

У нас отмена!

Только за последний год Московский музей современного искусства отменил выставку «Тонкие граждане», Третьяковка свернула уже открытую выставку «Смена декораций» Гриши Брускина, в Воронеже не состоялась выставка «Maps of meaning» Павла Брата, государственная галерея «На Каширке» решила не показывать ранее запланированную выставку «Вывеска-месседж», которую перенесли в Зверевский центр современного искусства, прокремлевское движение SERB добилось закрытия выставки «Автономная зона» в Открытом пространстве, после проверки «черных списков» радикально сократили список участников выставки «Мыслящий ландшафт» в Музее Москвы, на Олега Кулика завели уголовное дело о реабилитации нацизма за скульптуру «Большая мать»... и это только вершина айсберга.

Художник Павел Отдельнов, лауреат премии «Инновация», рассказал The Insider, что он, видимо, тоже попал в «черный список».

В ноябре 2022 года Павлу позвонили из одного известного государственного музея и сообщили, что, вопреки договоренностям и планам, его работу снимают с выставки. На этом настоял «сотрудник по общим вопросам».

Павел уверен, что дело даже не в содержании работы, а в его взглядах: «Работа абсолютно нейтральная. [Все произошедшее] только из- за того, что я высказываю антивоенную позицию, а может быть, еще потому, что я нахожусь сейчас за пределами России, что теперь рассматривается как предательство».

Другой казус произошел ранее в том же 2022 году с выставкой «Выход через красную дверь» в Третьяковской галерее, в которой среди прочих участвовала работа Отдельнова «Пейзаж с отражением». После ревизии «кураторов в погонах» выставка несколько раз переносилась, в итоге состоялась, но под другим названием и даже без упоминания на сайте музея.

Александра Селиванова, бывший директор Центра авангарда, подтверждает: по ее сведениям, как минимум в Третьяковке и ГМИИ им. Пушкина с лета работают специальные заместители, следящие, чтобы все экспонируемые работы соответствовали Стратегии национальной безопасности страны.

Летом Министерство культуры РФ обязало федеральные институции пристально следить за контентом и пресекать любое проявление свободомыслия. Кураторы должны мониторить соцсети художников, а сами творцы, желающие продемонстрировать свои работы в музеях с государственным финансированием, теперь обязаны предоставлять автобиографические справки с указанием зарубежных поездок за последние несколько лет.

Ситуация, в которой находится российская культура после начала войны, не просто плачевна — она абсурдна. Выставку могут закрыть за недостаток или переизбыток патриотизма. В ноябре 2022 года Третьяковская галерея за день до старта решила не открывать московскую Биеннале современного искусства.

Причем список участников позволял назвать экспозицию умеренно «патриотичной». Авторов для Биеннале отбирал совет во главе известным патриотом — гендиректором Эрмитажа Михаилом Пиотровским. Сергей «Африка» Бугаев сделал для выставки проект о сносе «русских» памятников в Европе, а Анастасия Дейнека планировала показать портреты людей из оккупированного Россией еще в 2014 Донецка.

«Современное искусство принято считать маргиналами, нас заранее, авансом, подозревают в хулиганстве и нигилизме, всегда видят „фигу в кармане“. А у нас ее не было. Мы в марте 2022 года решили, что работаем для наших зрителей, сейчас мы все проходим, возможно, самое тяжелое испытание для нашей страны и в жизни каждого из нас. И нужно хотя бы попытаться пройти его достойно. Мы попытались», — оправдывались перед цензорами организаторы.

Однако позже КП писала, что выставку, дескать, отменили из-за позиции Третьяковки, которая не захотела выставлять слишком «патриотические» работы художников из «ЛНР» и «ДНР». Пока готовился этот материал, многолетний директор Третьяковской галереи Зельфира Трегулова ушла со своего поста, а заменит ее не искусствовед, а уверенный кадровик и потомственный бюрократ Елена Проничева, дочь Владимира Проничева — бывшего руководителя Погранслужбы России и заместителя директора ФСБ.

Из социального института — в институт власти

Цензура в искусстве была всегда. В княжеской и царской России эти функции брала на себя церковь. Александр Пушкин, как мы помним из школьного курса литературы, отсылал свои произведения на ценз одновременно и объявившему себя «личным цензором» поэта царю Николаю I, и штатскому цензору.

В СССР, когда границы были закрыты, цензура для людей творческих профессий была просто неизбежностью. Целые поколения воспитывались в парадигме, что альтернативы цензуре не может быть в принципе, она прочно вошла в повседневную жизнь, и открыто противостоять ей пытались только отчаянные смельчаки и маргиналы.

После краха Союза, в турбулентное время становления новой России наступил недолгий период свободы. Государство было настолько сосредоточено на переделе сфер влияния, решении стратегических бизнес-задач, консолидации бюрократического аппарата, что до артистов и художников по большому счету никому не было дела.

В современной России цензура стала институционально проявляться примерно в 2004 году. При подготовке к первой московской Биеннале современного искусства организаторам и участникам объявили, что можно показывать все что пожелают, но есть три запретных темы: церковь, Путин и Чечня.

В 2014 году Марат Гельман, тогда еще директор Пермского государственного музея современного искусства, готовил выставку Василия Слонова «Welcome to Sochi». Серия работ затрагивала чувствительную историю с личным пиаром президента и спортвошингом, которым Олимпиада в Сочи и являлась.

Работы Василия Слонова очень не понравились цензорам. «Оказалось, что Сочи — тоже запретная тема. Но никто не предупредил», — рассказал The Insider Марат Гельман.

После событий в Крыму и Донбассе началась культурная изоляция России от мирового арт-рынка. Это были своего рода культурные санкции. Российских художников стали реже приглашать к участию в международных выставках, галеристов лишили представленности на зарубежных ярмарках искусства, повсеместно упал спрос на российский совриск.

Евангелистом культурной политики России того времени считают Вячеслава Суркова. Его требование было простым: «Можете делать все что хотите, но вы должны быть лояльны власти и ее повестке».

Профессиональное художественное сообщество в России в целом приняло правила игры, и «больные» темы в институциях, так или иначе аффилированных с государством, не поднимались.

Детище олигарха Романа Абрамовича музей современного искусства «Гараж» привозил в Москву выставки Яей Кусамы, Урса Фишера, Такаси Мураками и Луис Буржуа. Действительно, когда зритель имеет возможность видеть работы таких классиков, он не задается вопросом: «А почему вы не показываете Петра Павленского или Pussy Riot?», он просто говорит: «Спасибо».

Но платой за то, чтобы воспроизводить эту иллюзию нормальности, было молчание.

Теория разумного конформизма

Пока российские интеллигенты верили в теорию добрых дел, в ведомствах формировали «черные списки» неугодных художников и запретные темы, которые институции аккуратно избегали. Государственные и крупные частные средства выделялись на те художественные проекты, которые не затрагивали чувствительные темы. «Нейтральность» и аполитичность стали нормой.

Показательна история, произошедшая с премией «Инновация» в 2015 году. Абсолютным фаворитом премии был Петр Павленский и его акция «Угроза». Но оргкомитет премии в последний момент снял работу художника с конкурса без объяснения причин и без обсуждения. Однако скандала в арт-сообществе это не вызвало: экспертный совет премии решили покинуть всего четверо его членов — Илья Долгов, Анна Толстова, Дмитрий Озерков и Сергей Хачатуров. А премию в номинации «Произведение визуального искусства» в итоге попросту не вручали.

Отсутствие реакции сообщества на резонансные события усиливало привыкание к конформизму. Львиная доля арт-рынка в России годами была конъюнктурна и лояльна государству.

Это привело к тому, что даже после 24 февраля мало кто из российских культурных институций устроил демарш.

Напротив, после анонсированных санкций у российских арт-деятелей появилось окончательное понимание, что они потеряли доступ к мировому рынку. И государство довольно быстро подготовило культурное импортозамещение: в качестве компенсации за международную изоляцию и потерю художникам предложили отечественную ярмарку «1703» в Санкт- Петербурге, которую Татьяна Пинчук называет «ярмаркой позора». По слухам покупатели — топ-менеджеры «Газпрома» — солидно вложились в российское искусство, а продавцы — российские галеристы и художники — неплохо заработали. В ярмарке отказались участвовать всего несколько галерей, среди них питерская «Myth» и московская «Fragment».

В среде художников мало кто находил в себе силы открыто противостоять сложившейся системе. Ведь, попав в «черный список», художник фактически лишался возможности выставляться на коммерческих площадках внутри страны, а также на международных форумах и ярмарках, на которые его могла привезти та или иная российская галерея. Многие художники учились осторожничать. А потом привыкли. Поэтому, когда случилась война, далеко не все, кто был против, заявили об этом публично прямо или даже иносказательно.

Начиналась реакция на войну в арт-сообществе вроде бы многообещающе. Более 18 тысяч деятелей культуры подписали антивоенное письмо против вторжения России в Украину.

• Линор Горалик запустила онлайн-вестник оппозиционной русскоязычной культуры ROAR, куда авторы присылают свои антивоенные работы.
• Форум свободной культуры СловоНово, основанный Маратом Гельманом, оперативно переформатировался в антивоенный.
• Решительно осудили войну ряд российских музыкантов. Noize MC и Oxxximiron собирали на концертах деньги в поддержку украинцев.
• Pussy Riot гастролируют по всему миру и обливают на сцене портрет Путина мочой.
• По-своему выступили некоторые мэтры — Илья Кабаков, Сергей Братков, Сергей Ануфриев. Художники, которые раньше прочно ассоциировались с Россией, теперь просят именовать их украинцами.
• В ГЭС-2 прошла партизанская выставка арт-группы ПНИ.
• «Настройки 2.2», в рамках которой в действующую экспозицию музея были добавлены элементы, которые приходилось искать как зрителям, так и после того, как шалость был раскрыта (но уже удалась!), разъяренному директору музея.
• Павел Отдельнов проводит выставки своих антивоенных работ в Швеции и Великобритании.
• Виктор Меламед каждый день с начала войны рисует погибших в Украине мирных жителей.
• Умеренно антивоенные работы сделали графитчики Слава ПТРК, Кирилл КТО, Владимир Абих.

Появилось несколько новых медиа проектов, в которых можно найти подборки антивоенных художественных работ: Феминистское антивоенное сопротивление, Медиа Партизаны, Ассоциация худших художников, Антивоенный Арт Актив.

Но все это капля в море. Почему же голоса российских художников звучат не так громко, как многие от них ожидали? Тому есть как субъективные, так и объективные причины.

И первая из них — самоцензура. Ею давно не без успеха занимаются в России многие деятели искусств. Если до начала войны она была обусловлена в основном практическими соображениями (художники не хотели «выпасть из обоймы» и потерять средства к существованию), то после начала войны к этому добавился страх. При этом, отметим, как раз художников пока что не привлекали к уголовной ответственности ни за «фейки», ни за «дискредитацию вооруженных сил». Особняком стоит дело Александры Скочиленко, но то, что сделала питерская художница, — скорее акционизм, нежели художественное высказывание.

Самоцензура способна завести далеко. Куратор выставки «Грезы о молоке. Семиотические исследования к экранизации романа „Мифогенная любовь каст“» знаменитый московский художник Павел Пепперштейн перед открытием сам пригласил цензора, который в итоге забраковал несколько работ. Когда участники выставки возмутились, Пепперштейн объяснил, что визит цензора и его ожидаемые санкции — часть художественного высказывания из новой реальности, которая нас теперь окружает.

Цензурой, арестами, «черными списками» — всем этим власть недвусмысленно дала понять художникам, что в России они могут жить и работать только в согласии с государством. И многие выбрали самоцензуру и нашли для себя способы не касаться самых актуальных социальных и политических проблем.

Вторая причина, почему молчат некоторые российские творцы, — это вычеркнутость из контекста. После начала войны основной фокус в арт-мире сейчас на Украине. И это логично. Европейские галеристы, которые раньше работали с российским совриском и неплохо его продавали, начали активнее открывать для себя украинских художников, их выставки повсеместно проходят в разных городах по всему миру.

Прошедшие недавно в Лондоне ярмарки Frieze и Frieze Market впервые состоялись без участия россиян.

Марат Гельман вообще утверждает, что существует «общеукраинское лобби», которое следит, чтобы россиян не пускали участвовать в больших художественных проектах.

Подтверждает этот тезис, например, история с коллективной выставкой в Кракове, прошедшей весной 2022 года, одним из участников и хедлайнеров которой стал российский художник Петр Павленский. Украинские художники и активисты потребовали убрать из экспозиции коллективной выставки и с плакатов, ее рекламирующих, изображение акции Павленского «Шов». В итоге отстоять работу удалось лишь благодаря директору музея, которая заняла принципиальную позицию против ущемления художников по национальному признаку.

Если говорить о художниках, которые до сих пор молчат и продолжают производить «нейтральное», отвлеченное от антивоенной повестки искусство, то недовольство украинцев понятно. Но, кажется, что российских авторов — публичных противников войны это касаться не должно.

Однако, к примеру, Павел Отдельнов, неоднократно критиковавший войну художник, чье искусство после 24 февраля является категорически антивоенным, заявляет, что до сих пор чувствует настороженность при общении с европейскими институциями.

Никуда не делась и проблема с легализацией в других странах. Известные художники, кто хотел и решился, уже переехали из России. Но большинство если и уехали, то не от преследования, а от мобилизации: в Казахстан, Грузию, Армению, Турцию. В общем, в страны, где, с одной стороны не требуется виза и недорого жить, с другой — почти полностью отсутствует возможность продолжать работать художником.

Уехать в Европу удалось немногим. Между тем в Евросоюзе заявляют, что готовы поддерживать россиян и выдавать им специальные визы для художников. Подобные Artist Visa относительно несложно получить в Германии и Франции.

Но даже те, кому удалось переехать из России и вроде бы обезопасить себя от «самого гуманного в мире правосудия», все равно опасаются высказываться.

Многие художники все еще подчеркнуто аполитичны. «Пока ты не трогаешь религию и власть, им абсолютно по барабану, кто ты и что ты, — говорит «художник года» по версии ярмарки Cosmoscow Валерий Чтак. — Не хочу никого обидеть, но если ты хочешь заниматься сопротивлением и политикой — это там. А здесь — просто нарисуй хорошую картинку».

Проблема только в том, что вчера государство просило не трогать «запретные темы», сегодня — не выступать против войны, а завтра уже мало будет сохранять нейтралитет. Чтобы оставаться, нужно будет эту войну воспевать.

Марат Гельман называет это «моментом Прилепина»: когда недостаточно быть просто лояльным, нужно уже быть «активно своим». «Дугинско-прилепинская волна», безусловно, накроет всех, кто пытается отсидеться и абстрагироваться, — считает Гельман. — Но будет поздно. В истории их высказывания останутся ровно такими, какими они являются сейчас».

Кажется, что страх настолько сильно поразил российское общество, что и художники — певцы русской природы — отчаянно стараются придумать для самих себя оправдания своего молчания и бездействия.

Цена молчания

Власть добилась своего. Цензура в России, в принципе, больше не нужна. Самоцензура российских художников и деятелей искусства, кажется, не хуже пригожинской кувалды справляется с кремлевскими нарративами.

Нынешняя ситуация развернулась так, что теперь требует от всех героических поступков, рисков, на которые многие художники в силу разных причин решиться не могут. И странно от них этого ждать.

Марат Гельман объясняет это просто: «Художник — не героическая профессия. Все, кто хотел быть героями, пошли в армию, в активизм. Но художник — это и не просто профессия. Это важная общественная роль. От тебя ждут высказывания. И это высказывание — персональное. И если ты не можешь высказаться — просто перестань быть художником».

Несколько художников, с которыми разговаривал The Insider при подготовке этого материала, категорически просили остаться анонимными и не цитировать их.

В исторической перспективе тот факт, что известные российские художники недостаточно активно высказываются о войне в Украине, может негативно сказаться на восприятии потомками реального положения дел. Ведь подавляющее большинство российских творцов войну не поддерживают.

Но страх, рождающий самоцензуру, неуверенность, апатия и прочие причины в итоге приводят к тому, что кажется, что российское художественное сообщество молчит. Что ему нечего сказать. Или, что еще хуже, что оно не хочет ничего говорить. Ведь молчание — это тоже сильное высказывание.