Недавно на книжных прилавках появилась впервые изданная на русском языке издательством Ad Marginem книга «Капитал в XXI веке» французского экономиста Тома Пикетти (в обоих случаях ударение на последний слог) – самый обсуждаемый экономический бестселлер последних лет. Кого-то может удивить, что 600-страничное экономическое исследование приобрело такую популярность, но в действительности у книги есть все необходимые ингредиенты для успеха: во-первых, яркое название, ассоциирующееся с «Капиталом» Маркса, во-вторых, актуальная тема – книга посвящена проблеме неравенства, сегодня находящейся в центре экономических и политических дискуссий, и в-третьих, провокативный вывод, согласно которому разрыв между бедными и богатыми снижается только при быстром росте экономики, а при медленном - начинает расти, и именно это происходит сегодня в развитых западных странах, причем вскоре, пугает нас Пикетти, доля капитала сконцентрированного в руках нескольких процентов наиболее богатых людей снова достигнет показателей 19 века.
Книга моментально оказалась в центре ожесточенных дискуссий. У нее нашлись активные сторонники, такие как, например, нобелевский лауреат Пол Кругман, назвавший «Капитал в XXI веке» ни много ни мало «важнейшей книгой по экономической теории этого года — и может быть десятилетия». Другой нобелевский лауреат, Роберт Солоу также позитивно отозвался о книге, заявив, что Пикетти сделал «новый и действенный вклад в дискуссию по старому вопросу: до тех пор, пока уровень доходности будет превышать уровень роста, доходы и капитал богатых будут расти быстрее, чем типичный трудовой доход».
Но вот незадача, издание Financial Times взялось проверить статистические данные, из которых исходил Пикетти, и обнаружило, что где-то они неточны, где-то некорректно использованы, а где-то попросту высосаны из пальца. Издание приходит к заключению – выводы книги «Капитал в XXI веке» не подтверждаются ее собственными источниками. (Подробнее об этом ниже). И Солоу и Кругман опубликовали свои рецензии до мая 2014 года, когда вышло разоблачение FT и неизвестно, изменило ли оно их мнение о книге. Зато известно, что даже после публикации FT книгу поддержал британский премьер Дэвил Кэмерон, доказывая, что при все своих неточностях книга поднимает крайне актуальную проблему неравенства и потому заслуживает внимания. Но, если неравенство в ряде стран и правда растет, верно ли Пикетти интерпретирует причину этого роста? И можно ли рост неравенства априори считать негативным явлением? По этому поводу в адрес Пикетти также прозвучала серьезная критика. Но прежде чем перейти к ее анализу The Insider предлагает ознакомиться с наиболее важными выдержками из книги Пикетти.
«Капитал в XXI веке», ключевые фрагменты:
[vc_row][vc_column width=«1/1»][vc_accordion collapsible=«» disable_keyboard=«»][vc_accordion_tab title=«О том, как исследовать неравенство»][vc_column_text]
В течение долгого времени интеллектуальные и политические споры о распределении богатства основывались на множестве предрассудков и на очень небольшом количестве фактов. Конечно, неправильно недооценивать значение интуитивного знания о доходах и имуществе своей эпохи, которое каждый приобретает, не имея какой-либо теоретической основы и сколько-нибудь репрезентативных статистических данных. Мы увидим, что, например, кинематограф и литература, особенно романы XIX века, полны исключительно точной информации об уровне жизни и благосостоянии различных социальных групп и о структуре неравенства, его оправдании и влиянии на жизнь каждого человека.
Так, романы Джейн Остин и Бальзака рисуют потрясающие картины распределения богатств в Великобритании и Франции в период с 1790 по 1830 год. Оба писателя были прекрасно осведомлены об иерархии наследства, царившей в их обществах. Они рассказывали о тайных границах иерархии, они знали о ее безжалостном воздействии на жизнь мужчин и женщин, об их брачных стратегиях, надеждах и невзгодах. Они повествовали о последствиях всего этого так правдиво и так выразительно, что с ними не может сравниться никакая статистика и никакой научный анализ. Действительно, вопрос о распределении богатств слишком важен, чтобы оставлять его на усмотрение одних лишь экономистов, социологов, историков и прочих философов. Он интересен всем — тем лучше. Конкретная, живая реальность неравенства очевидна всем, кто испытывает его на себе, и, разумеется, порождает резкие и противоречивые политические суждения. Крестьянин или дворянин, рабочий или промышленник, поденщик или банкир — каждый с того наблюдательного пункта, который он занимает, видит важные события, затрагивающие жизненные условия разных людей и меняющие отношения власти и господства между различными социальными группами, и формулирует собственное понимание того, что справедливо, а что нет.
Вопросу о распределении богатств всегда будет присуще это неизбежно субъективное и психологическое измерение, которое носит политический, конфликтный характер и которое никакой анализ, претендующий на научность, не сможет устранить. К счастью, на смену демократии никогда не придет государство экспертов. Тем не менее вопрос о распределении заслуживает систематического, методичного изучения. В отсутствие четко определенных источников, методов и концепций можно говорить все что угодно. По мнению одних, неравенство все время растет, а значит, и мир становится все более и более несправедливым. Другие полагают, что неравенство естественным образом снижается или же спонтанно обретает гармоничные формы, вследствие чего не нужно делать ничего, что могло бы нарушить это счастливое равновесие. Пока ведется этот диалог глухих, в рамках которого каждый лагерь зачастую оправдывает собственную интеллектуальную лень точно такой же ленью своих противников, есть возможность заняться систематическим и методичным исследованием — пусть и не целиком научным. Научный анализ никогда не положит конец ожесточенным политическим конфликтам, вызванным неравенством. Исследования в области социальных наук невнятны и несовершенны и всегда такими будут. Они не претендуют на то, чтобы превратить экономику, социологию и историю в точные науки. Однако, постепенно устанавливая факты и закономерности, беспристрастно анализируя экономические, социальные и политические механизмы, которые могут помочь в решении этой задачи, данные исследования могут сделать демократические дебаты более обоснованными и сфокусировать их на правильных вопросах. Они могут способствовать постоянному обновлению рамок этих дебатов, изобличать надуманные утверждения и обман, заставлять пересматривать и ставить под сомнение всё и вся.
Такова, на мой взгляд, роль, которую могут и должны играть интеллектуалы, в том числе специалисты в области социальных наук, являющиеся такими же гражданами, как и все остальные, но имеющие возможность посвящать исследованиям больше времени, чем остальные (да еще и получать за это деньги — серьезная привилегия). Вместе с тем нельзя не отметить, что научные исследования, посвященные распределению богатства, основывались на относительно немногочисленных твердо установленных фактах и на множестве чисто теоретических рассуждений.
<…>
В некотором смысле сейчас, в начале XXI века, мы находимся в той же ситуации, что и наблюдатели девятнадцатого столетия: на наших глазах происходят кардинальные изменения, и довольно трудно понять, как далеко они зайдут и как будет выглядеть распределение богатства в мировом масштабе, между различными странами и внутри каждой страны через несколько десятилетий.
Экономистам XIX века принадлежит одна огромная заслуга: они помещали вопрос о распределении в центр исследований и стремились к изучению долгосрочных тенденций. Их ответы не всегда были удовлетворительными — но они хотя бы задавали правильные вопросы. На самом деле у нас нет никаких оснований верить в то, что рост носит самоуравновешивающийся характер. Давно пора вновь сделать проблему неравенства центральной в экономическом анализе и вернуться к тем вопросам, которые были поставлены еще в XIX веке. На протяжении слишком долгого времени экономисты пренебрегали вопросом о распределении богатства, отчасти из-за оптимистичных выводов Кузнеца, отчасти из-за чрезмерного профессионального пристрастия к упрощенным математическим моделям, называемым «моделями с репрезентативным агентом». А для того, чтобы вновь поместить распределение в центр анализа, нужно начать со сбора максимального количества исторических данных, позволяющих лучше понять его эволюцию в прошлом и современные тенденции. Лишь постепенно установив факты, определив закономерности и сравнив опыт различных стран, мы сможем лучше выявить действующие механизмы и прояснить будущее.
[/vc_column_text][/vc_accordion_tab][vc_accordion_tab title=«Основные результаты, достигнутые в этой книге»][vc_column_text]
Каковы же основные результаты, к которым мне удалось прийти, опираясь на эти прежде не использовавшиеся исторические источники? Первый вывод заключается в том, что в этой области следует избегать всякого экономического детерминизма: история распределения богатств всегда имеет большую политическую подоплеку и не может сводиться к одним лишь экономическим механизмам. Так, сокращение неравенства, наблюдавшееся в развитых странах в 1900–1910е и в 1950–1960е годы, было прежде всего результатом войн и той политики, которую начали проводить государства по их окончании. Точно так же усиление неравенства, вновь начавшееся в 1970–1980е годы, было во многом предопределено политическими переменами последних десятилетий, особенно в налоговой и финансовой сферах. История неравенства зависит от представлений экономических, политических и социальных агентов о том, что справедливо, а что нет, от взаимоотношений между этими агентами и от коллективного выбора, который из этого проистекает; она складывается из того, что делают все заинтересованные агенты.
Второй вывод, к которому подводит эта книга, заключается в том, что динамика распределения богатства запускает мощные механизмы, которые движутся попеременно то в сторону сближения, то в сторону расхождения, и что нет ни одного естественного, произвольного процесса, способного нейтрализовать на долгое время тенденции, ведущие к дестабилизации и неравенству.
Начнем с механизмов сближения, способствующих сокращению и сжатию неравенства. Главной силой сближения выступают процесс распространения знаний и инвестиции в повышение квалификации и в образование. Игра спроса и предложения, равно как и мобильность капитала и труда, являющаяся одной из ее разновидностей, также могут действовать в этом направлении, но их воздействие не столь сильно и зачастую имеет двойственный и противоречивый характер. Процесс распространения знаний и навыков представляет собой ключевой механизм, обеспечивающий как общий рост производительности, так и уменьшение неравенства в каждой конкретной стране и в международном масштабе, как это показывает пример многих бедных и развивающихся стран, начиная с Китая, которые успешно догоняют страны богатые.
Перенимая производственные методы и достигая уровня квалификации богатых стран, менее развитые страны наверстывают отставание в производительности и добиваются роста своих доходов. Этому процессу технологического сближения может способствовать свобода торговли, однако речь идет прежде всего о процессе распространения знаний и обмена навыками — что, по определению, является общественным благом, — а не о рыночном механизме.
Чисто теоретически могут существовать и другие силы, способствующие достижению большего равенства. Например, можно вспомнить, что в истории производственные технологии отводили все большую и большую роль человеческому труду и навыкам, вследствие чего доля доходов, приходящаяся на труд, имела тенденцию к росту (а доля капитала соответственно снижалась), — эту гипотезу можно называть «увеличением человеческого капитала». Иными словами, движение вперед, по направлению к технической рациональности, автоматически должно было бы привести к триумфу человеческого капитала над капиталом в виде финансов и недвижимости, опытных менеджеров — над толстобрюхими акционерами, навыков — над связями. Точно так же в истории неравенство постепенно становилось бы более меритократическим и подвижным (хотя и не менее сильным по уровню): экономическая рациональность автоматически так или иначе привела бы к рациональности демократической.
Согласно еще одному широко распространенному в нашем современном обществе мнению, увеличение продолжительности жизни автоматически должно привести к тому, что на смену «войне классов» придет «война поколений» (которая в общем и целом представляет собой гораздо менее разрушительный конфликт, поскольку каждый бывает и молодым, и старым). Иными словами, накопление и распределение имущества сегодня предопределяются уже не беспощадным противостоянием между династиями наследников и династиями тех, кто располагает лишь собственным трудом, а скорее логикой сбережений, действующей на протяжении всей жизни: каждый накапливает себе имущество к старости. Тем самым прогресс медицины и улучшение условий жизни полностью преобразят саму природу капитала.
Как мы увидим, эти две оптимистичные точки зрения («увеличение человеческого капитала» и приход «войны поколений» на смену «войне классов»), к сожалению, во многом иллюзорны. Точнее говоря, эти изменения — вполне вероятные с чисто логической точки зрения — отчасти действительно произошли, но в гораздо менее значимых масштабах, чем зачастую принято считать. Далеко не факт, что доля труда в национальном доходе заметно увеличилась в долгосрочной перспективе. Представляется, что капитал (не человеческий) в XXI веке так же необходим, как и в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях, и нельзя исключать, что его значение в будущем возрастет еще больше. Более того, сегодня, как и прежде, имущественное неравенство остается основным видом неравенства в рамках каждой возрастной группы, и мы увидим, что в начале XXI века наследство вполне может иметь такое же значение, как и во времена «Отца Горио». В долгосрочной перспективе главной силой, которая ведет к уравниванию условий, является распространение знаний и навыков.
[/vc_column_text][/vc_accordion_tab][vc_accordion_tab title=«О разрыве между бедными и богатыми»][vc_column_text]
Главное заключается в том, что какой бы значимой ни была эта уравнивающая сила, обеспечивающая схождения между странами, иногда над ней могут брать верх силы расхождения, действующие в противоположном направлении, т. е. силы, способствующие увеличению и углублению неравенства. Очевидно, что в результате недостаточных инвестиций в образование целые социальные группы могут лишиться возможности воспользоваться плодами роста или даже оказаться в деклассированном положении и быть вытеснены новыми людьми, как показывает протекающий ныне процесс догоняющего развития одних стран другими (китайские рабочие занимают место американских и французских рабочих и т. д.). Иными словами, главная сила конвергенции — распространение знаний — лишь отчасти является естественной и произвольной и в значительной степени зависит от политики в области образования, от обеспечения доступа к необходимым навыкам и от институтов, функционирующих в этой сфере. В рамках данной книги акцент будет сделан на силах расхождения, которые вызывают тем большее беспокойство, что действуют в мире, где все необходимые инвестиции в навыки уже сделаны и где наличествуют условия, необходимые для развития эффективной — в понимании экономистов — рыночной экономики. Эти силы расхождения следующие: с одной стороны, рост самых щедрых вознаграждений, который, как мы увидим, может быть массовым, хотя на сегодняшний день остается сравнительно локализованным; с другой — силы расхождения, связанные с процессом накопления и концентрации имущества на фоне слабого экономического роста и высоких доходов с капитала. Этот второй процесс может носить более дестабилизирующий характер, чем первый, и, бесспорно, представляет собой главную угрозу для динамики распределения богатств в очень долгой перспективе.
Перейдем сразу к существу дела. На графиках I.1 и I.2 мы изобразили фундаментальные процессы эволюции, которые постараемся понять в данной книге и которые демонстрируют вероятную значимость этих двух процессов расхождения. Процессы эволюции, отраженные на этих графиках, имеют форму U-образной кривой, которая сначала падает, а затем растет; можно подумать, что они соответствуют схожим ситуациям. Однако это не так: эти процессы отражают совершенно разные феномены, основанные на различных экономических, социальных и политических механизмах.
Кроме того, первый процесс касается прежде всего Соединенных Штатов, а второй — в большей степени Европы и Японии. Конечно, не исключено, что в течение XXI века эти два процесса и эти две силы расхождения в конце концов сольются воедино в данных странах — отчасти это уже происходит, как мы увидим, — а может быть, и по всей планете, что приведет к невиданному прежде уровню неравенства и к совершенно новой его структуре.
Но в настоящее время эти два поразительных процесса в общем и целом соответствуют двум различным феноменам. Первый процесс эволюции, представленный на графике I.1, отражает траекторию движения верхней децили иерархии доходов в национальном доходе Соединенных Штатов в период с 1910 по 2010 год. Речь идет просто о продлении рядов исторических данных, установленных Кузнецом в 1950е годы. На графике действительно видно отмечавшееся Кузнецом сильное сжатие неравенства в 1913–1948 годах, когда доля верхней децили в национальном доходе, составлявшая в 1910–1920е годы 45–50%, сократилась на пятнадцать процентных пунктов — до 30–35% — к концу 1940х годов. В 1950–1970е годы неравенство стабилизировалось на этом уровне. Затем, начиная с 1970–1980х годов, наблюдается очень быстрое движение в противоположном направлении, в результате чего в 2000–2010е годы доля верхней децили вновь возросла до 45–50% от национального дохода. Масштаб этого поворота впечатляет. Вполне закономерен вопрос, насколько далеко может зайти такая тенденция.
Мы увидим, что эта впечатляющая эволюция во многом соответствует беспрецедентному взрывному росту высоких трудовых доходов и что она отражает прежде всего феномен отрыва топ-менеджмента крупных компаний.
Это можно объяснить резким ростом квалификации и производительности труда этих топ-менеджеров по сравнению с массой прочих лиц наемного труда. Другое объяснение, которое мне кажется более убедительным и которое, как мы увидим, явно больше соответствует установленным фактам, заключается в том, что топ-менеджеры имеют возможность сами себе назначать вознаграждение, иногда безо всяких ограничений и зачастую вне зависимости от их личной производительности, которую вообще очень трудно оценить в крупных компаниях. Эта эволюция наблюдается прежде всего в Соединенных Штатах и в меньшей степени в Великобритании, что может объясняться особой историей социальных и налоговых норм, отличавшей эти две страны в течение прошлого века. На сегодняшний день в остальных богатых странах (Японии, Германии, Франции и других странах континентальной Европы) эта тенденция носит более ограниченный характер, однако движение идет в том же направлении. Было бы слишком необоснованно ожидать, что этот феномен повсеместно достигнет тех же масштабов, что в Соединенных Штатах, без предварительного проведения максимально всестороннего анализа — что, к сожалению, не так уж просто, если учесть ограниченность данных, имеющихся в нашем распоряжении.
Второй процесс эволюции, представленный на графике I.2, отражает в определенном смысле более простой и прозрачный механизм расхождения, который, без сомнения, в еще большей степени определяет долгосрочную эволюцию распределения богатства. График I.2 показывает эволюцию общей стоимости частного имущества (недвижимого, финансового и профессионального за вычетом долгов), выраженной в годах национального дохода, с 1870х до 2010х годов. В первую очередь отметим очень высокое имущественное благосостояние в Европе на рубеже XIX и ХХ веков: общая стоимость частного имущества составляла шесть - семь лет национального дохода, что является весомым показателем. Затем следует обратить внимание на серьезное падение, вызванное потрясениями 1914–1945 годов: соотношение капитал/доход сократилось до каких-то двух трех лет национального дохода. Затем мы можем наблюдать постоянный рост начиная с 1950х годов, в результате которого в начале XXI века стоимость частного имущества подступает к отметкам, достигнутым накануне Первой мировой войны: в 2000–2010е годы соотношение между капиталом и доходом составляет пять-шесть лет национального дохода в Великобритании и Франции (этот показатель ниже в Германии, которая, впрочем, и отталкивалась от более низкого уровня: тенденция и здесь столь же очевидна).
Эта большая U-образная кривая соответствует одному ключевому изменению, которое у нас еще будет возможность подробно рассмотреть. Мы увидим, что возвращение высоких показателей соотношения между основным капиталом и национальным доходом в последние десятилетия во многом объясняется возвращением к режиму сравнительно медленного экономического роста. В обществах с низким ростом имущество, накопленное в прошлом, естественным образом приобретает непропорциональное значение, поскольку достаточно небольшого притока новых сбережений для того, чтобы постоянно и существенно увеличивать размер основного капитала.
Если к тому же уровень доходности капитала заметно и в течение долгого времени превышает показатели роста (это происходит не автоматически, но тем вероятнее, чем ниже рост), то возникает большой риск характерного расхождения в распределении богатств.
Это фундаментальное неравенство, которое мы будем обозначать формулой r > g, где r отражает уровень доходности капитала (т. е. то, сколько приносит в среднем капитал в течение года в виде прибыли, дивидендов, процентов, арендной платы и других видов дохода в процентном выражении к своей стоимости), а g показывает уровень роста (т. е. ежегодное увеличение дохода и производства), будет играть ключевую роль в этой книге и, в определенном смысле, отражать ее общую логику.
Когда уровень доходности капитала значительно превышает показатели роста — а мы увидим, что в истории почти всегда так и было, по крайней мере до XIX века, и что это вполне может снова стать нормой в двадцать первом столетии, — это автоматически подразумевает, что рекапитализация имущества, накопленного в прошлом, осуществляется быстрее, чем растет производство и доходы. А значит, наследникам достаточно сберегать часть доходов, полученных с капитала, для того, чтобы он рос быстрее, чем вся экономика в целом. В этих условиях наследственное имущество почти неизбежно будет преобладать над имуществом, накопленным в течение трудовой жизни, а концентрация капитала будет достигать очень высокого уровня, который, вполне вероятно, не будет соответствовать меритократическим ценностям и принципам социальной справедливости, лежащим в основе наших современных демократических обществ.
Более того, эта ключевая сила расхождения может увеличиться за счет дополнительных механизмов, например в том случае, если наряду с уровнем богатства быстро растет норма сбережений, и может возрасти еще больше, если средний уровень доходности тем выше, чем больше начальный капитал (а мы увидим, что это происходит все чаще и чаще). Непредсказуемый и произвольный характер доходности капитала и формы обогащения, которые он производит, также подтачивают основы меритократического идеала. Наконец, все эти последствия могут быть усугублены механизмом структурного расхождения цен на недвижимость или на нефть наподобие того, что описывал Рикардо.
Подведем итог. Процесс накопления и распределения имущества содержит мощные силы, движущиеся в направлении расхождения или по меньшей мере в сторону очень высокого уровня неравенства. Существуют также силы конвергенции, которые могут взять верх в определенных странах или в отдельные эпохи. Однако силы расхождения могут в любой момент снова возобладать, как это, по-видимому, произошло в начале XXI века и как, судя по вероятному снижению демографического и экономического роста, будет происходить в ближайшие десятилетия.
Мои выводы носят менее апокалиптический характер, чем те, к которым подталкивает принцип бесконечного накопления и постоянного расхождения, сформулированный Марксом (чья теория по умолчанию исходит из представления о нулевом росте производительности в долгосрочной перспективе). В предлагаемой мною схеме расхождение непостоянно и представляет собой лишь один из возможных сценариев будущего. Тем не менее выводы, к которым я прихожу, не очень утешительны. Особенно важно подчеркнуть, что фундаментальное неравенство r > g, главная сила расхождения в нашей пояснительной схеме, никак не связано с какой-либо погрешностью рынка — напротив, чем более «совершенен», в понимании экономистов, рынок капитала, тем скорее оно проявится. Можно представить, какие инструменты и какая государственная политика могли бы противодействовать этой неумолимой логике — например, всемирный прогрессивный налог на капитал. Однако их внедрение сопряжено с серьезными трудностями координации усилий на международном уровне. К сожалению, вполне вероятно, что предпринимаемые действия на практике окажутся намного более скромными и менее эффективными и выразятся, например, в националистической реакции самого разного рода.
[/vc_column_text][/vc_accordion_tab][vc_accordion_tab title=«О налоге на капитал»][vc_column_text]
Общий урок, вытекающий из моего исследования, заключается в том, что динамическая эволюция рыночной экономики и частной собственности, предоставленных самим себе, содержит в себе существенные силы сближения, связанные прежде всего с распространением знаний и навыков, и мощные силы расхождения, которые могут стать угрозой для наших демократических обществ и для лежащих в их основе ценностей социальной справедливости.
Главная дестабилизирующая сила обусловлена тем, что частная доходность капитала r может заметно и в течение длительного времени превышать темпы роста дохода и производства g.
Неравенство, выраженное формулой r > g, означает, что рекапитализация имущества, накопленного в прошлом, протекает быстрее, чем растут производство и зарплаты. Это неравенство отражает фундаментальное логическое противоречие. Предприниматель неизбежно склонен превращаться в рантье и усиливать свое господство над теми, кто владеет лишь собственным трудом. Накопленный капитал воспроизводит себя сам быстрее, чем увеличивается производство. Прошлое пожирает будущее.
Это может привести к опасным последствиям для долгосрочной динамики распределения богатства, особенно если к этому прибавить неравенство в доходности, предопределяемое размерами начального капитала, и если процесс расхождения имущественного неравенства приобретет мировой масштаб.
У этой проблемы нет простого решения. Конечно, рост можно стимулировать посредством инвестиций в образование, знания и незагрязняющие технологии. Однако это не приведет к увеличению темпов роста до 4 или 5% в год. Исторический опыт показывает, что лишь страны, оказавшиеся в положении догоняющих по отношению к другим (страны Европы в течение Славного тридцатилетия или Китай и развивающиеся страны сегодня), могут расти такими темпами. Все указывает на то, что для стран, которые находятся в современном мире на технологической передовой, а значит, однажды и для всей планеты темпы роста в долгосрочной перспективе не могут превосходить 1–1,5% в год вне зависимости от предпринимаемых мер.
При средней доходности капитала, равной 4–5%, неравенство, выраженное формулой r > g, может снова стать нормой в XXI веке, как это было на всем протяжении истории, в том числе и в XIX веке и накануне Первой мировой войны. В ХХ веке войны уничтожили прошлое и сильно сократили доходность капитала, создав тем самым иллюзию структурного изменения капитализма и преодоления его фундаментального противоречия.
Конечно, можно обложить высокими налогами доходность с капитала, чтобы частная доходность опустилась ниже темпов роста. Однако если делать это слишком массово и слишком единообразно, то возникнет опасность уничтожения мотора накопления и еще большего снижения темпов роста. У предпринимателей даже не будет времени для того, чтобы превратиться в рантье, поскольку они просто исчезнут.
Правильное решение заключается во введение ежегодного прогрессивного налога на капитал. Это позволит избежать бесконечной спирали неравенства и вместе с тем сохранить силы конкуренции и стимулы, обеспечивающие постоянное накопление новых капиталов. Например, мы говорили о возможности внедрения шкалы налогообложения, в рамках которой ставка налога составляет 0,1 или 0,5% для имущества, не достигающего одного миллиона евро, 1% для имущества от одного до пяти миллионов евро, 2% для имущества от пяти до 10 миллионов евро и может подниматься до пяти или 10% в год для состояний, составляющих несколько сотен миллионов или несколько миллиардов евро. Это позволит сдержать бесконечный рост мирового имущественного неравенства, которое в настоящее время увеличивается неприемлемыми в долгосрочной перспективе темпами, что должно было бы вызывать беспокойство даже у самых рьяных защитников саморегулирующегося рынка. Кроме того, исторический опыт показывает, что столь чрезмерное неравенство в состояниях имеет мало общего с предпринимательским духом и никак не способствует росту. Оно не имеет никакой общественной пользы, если пользоваться замечательным выражением из первой статьи Декларации 1789 года, цитатой из которой мы начали эту книгу.
Трудность этого решения — прогрессивного налога на капитал — заключается в том, что оно требует очень высокой степени международного сотрудничества и региональной политической интеграции. Его претворение в жизнь не под силу национальным государствам, в рамках которых достигались предшествующие социальные компромиссы. Многих беспокоит то, что выбор этого пути, например, в рамках Европейского союза лишь ослабит имеющиеся завоевания (начиная с социального государства, постепенно создававшегося в европейских странах после потрясений ХХ века) и не создаст ничего, кроме большого рынка, отличительной чертой которого станет все более чистая и совершенная конкуренция. Однако чистая и совершенная конкуренция никак не повлияет на выраженное формулой r > g неравенство, которое не определяется несовершенством» рынка или конкуренции, — совсем наоборот. Такая опасность существует, однако, на мой взгляд, для установления контроля над капитализмом просто нет другого выбора, кроме того, как дойти до конца по пути демократии, особенно в масштабах Европы. Перед другими, более крупными политическими сообществами, такими как США или Китай, открываются более широкие перспективы. Однако в случае небольших европейских стран, которые скоро станут совсем крохотными в масштабах мировой экономики, путь национализма может привести лишь к еще большим разочарованиям и подавленности, чем общеевропейский путь. Национальное государство остается важным звеном в процессе глубокой модернизации многих аспектов социальной и налоговой политики и, до определенной степени, в разработке новых форм управления и совместной собственности, представляющей собой промежуточную форму между государственной и частной собственностью, что является одной из главных задач будущего. Однако лишь региональная политическая интеграция позволяет разработать эффективные меры регулирования глобализированного имущественного капитализма в настоящем столетии.
[/vc_column_text][/vc_accordion_tab][vc_accordion_tab title=«Об экономической науке»][vc_column_text]
Позволю себе закончить книгу несколькими словами об экономике и общественных науках.Как я уточнил во введении, я считаю экономику лишь одной из общественных наук наряду с историей, социологией, антропологией, политологией и многими другими. Надеюсь, что эта книга отчасти показала, что я имею в виду. Мне не очень нравится словосочетание «экономическая наука», которое кажется мне невероятно надменным и которое может внушить мысль о том, что экономика обладает особой научностью, отличающей ее от прочих социальных наук. Я предпочитаю словосочетание «политическая экономия», которое, возможно, звучит несколько старомодно, но обладает тем достоинством, что отражает единственную приемлемую особенность экономики в рамках общественных наук, которая заключается в ее политическом, нормативном и нравственном измерении.С самого своего появления политическая экономия стремится научно или, по крайней мере, рационально, систематически и методически исследовать, какой должна быть идеальная роль государства в социальной и экономической организации страны, какие государственные институты и политические меры в наибольшей степени приближают нас к идеальному обществу. Эти невероятные притязания изучать добро и зло, в чем всякий гражданин является специалистом, могут вызвать улыбку; чаще всего именно они присваиваются или, по крайней мере, преувеличиваются.Вместе с тем они важны и даже необходимы, поскольку исследователям, занимающимся общественными науками, очень легко не вступать в общественные дебаты и в политические противостояния и ограничивать себя выступлением в роли комментаторов, критикующих любые речи и любую статистику. Специалисты по общественным наукам, как, впрочем, и все прочие интеллектуалы и все граждане в целом, должны участвовать в общественных дебатах. Это участие не должно ограничиваться защитой абстрактных принципов (справедливости, демократии, мира во всем мире).Оно должно воплощаться в выборе конкретных институтов и мер, идет ли речь о социальном государстве, налогах или долге. Политикой занимаются все, каждый на своем месте. Не бывает так, что по одну сторону находятся политики, а по другую — армия комментаторов и зрителей, которые только и делают, что раз в пять лет опускают бюллетень в урну. Представление о том, что этика исследователя и этика гражданина несочетаемы и что нужно разделять дебаты о средствах от дебатов о целях, мне кажется иллюзией, разумеется, понятной, но в конечном счете опасной.Слишком долго экономисты пытались определить свою идентичность исходя из своих якобы научных методов. На самом деле эти методы основаны прежде всего на неумеренном использовании математических моделей, которые зачастую представляют собой лишь оправдание их существования и способ завуалировать пустоту их суждений. Слишком много энергии тратилось и продолжает тратиться на чисто теоретические рассуждения, в то время как точного определения экономических фактов, объяснение которым они пытаются найти, или социальных и политических проблем, которые они пытаются решить, так и не было дано. Сегодня у экономистов немало энтузиазма вызывают эмпирические методы, разрабатываемые на основе контролируемых экспериментов. При умеренном и разумном их использовании эти методы могут быть очень полезными; они обладают хотя бы тем достоинством, что обращают внимание части экономистов на конкретные вопросы и заставляют их заниматься полевыми исследованиями (давно пора). Однако и этим новым подходам иногда присущи некоторые наукообразные иллюзии. Например, можно провести много времени в поисках доказательств неоспоримого существования чистой и подлинной причинной связи, забыв при этом, что рассматриваемый вопрос представляет лишь ограниченный интерес. Эти методы часто приводят к пренебрежению уроками истории и к забвению того, что исторический опыт остается для нас главным источником знаний. Не нужно пытаться переиграть историю ХХ века, предполагая, будто Первой мировой войны не было или будто подоходный налог и распределительные пенсии никогда не вводились. Исторические причинные связи всегда трудно установить точно. Можем ли мы быть уверены в том, что такая-то политика привела к таким-то последствиям, или же они были обусловлены другими причинами?Тем не менее несовершенные уроки, которые можно извлечь из изучения истории, и особенно из истории минувшего столетия, бесценны и незаменимы — никакие контролируемые эксперименты никогда не смогут с ними сравниться. Для того чтобы приносить пользу, экономисты, на мой взгляд, должны прежде всего научиться быть более прагматичными в выборе методологии, не гнушаясь никакими средствами, и приблизиться в этом отношении к представителям других общественных наук. Напротив, исследователи, занимающиеся другими общественными науками, не должны оставлять изучение экономических фактов на откуп экономистам и должны перестать бегать от цифр как от огня или же пытаться уличить их в мошенничестве и ограничиваться заявлениями о том, что каждая цифра — это социальный конструкт: это верно, но недостаточно.По сути, эти две формы сдачи позиций равносильны друг другу, поскольку лишь открывают простор для действий перед другими. «До тех пор, пока доходы классов современного общества будут оставаться за рамками научного изучения, попытки написать полноценную социальную и экономическую историю будут оставаться напрасными». Этой красивой фразой начинается книга «Движение прибыли во Франции XIX века», опубликованная в 1965 году Жаном Бувье, Франсуа Фюре и Марселем Жилле. Эту книгу стоит перечитать, во-первых, потому, что это одно из характерных исследований в жанре «серийной истории», которая процветала во Франции в ХХ веке (прежде всего с 1930-х по 1970-егоды), со всеми ее преимуществами и недостатками, а во-вторых, потому, что она позволяет понять интеллектуальный путь Франсуа Фюре, который прекрасно отражает причины, объясняющие смерть этой исследовательской программы.В начале своей карьеры молодой, подающий надежды историк Фюре обратился к исследовательской теме, которая ему казалась фундаментальной: доходы классов в современном обществе. Книга, написанная добросовестно и без предрассудков, преследовала цель собрать материал и определить факты. Тем не менее речь идет о первой и последней работе Фюре в этой области. В «Читать и писать», великолепном произведении, которое он опубликовал в 1977 году вместе с Жаком Озуфом и которое было посвящено ликвидации неграмотности среди французов от Кальвина до Жюля Ферри, обнаруживается то же стремление установить факты, касающиеся на этот раз не промышленных прибылей, а уровня грамотности, количества учителей и расходов на образование. Однако в основном Фюре прославился своими трудами по политической и культурной истории Французской революции, в которых трудно найти следы доходов классов современного общества и в которых великий историк, вовлеченный в 1970-е годы в борьбу с марксистскими историками Французской революции (они в те времена особенно держались за догмы и явно преобладали, особенно в Сорбонне), как будто отрицает любые формы социально-экономической истории. Мне это кажется досадным, поскольку, на мой взгляд, разные подходы можно обобщить. Политическая жизнь и жизнь идей, разумеется, обладают автономией относительно социально-экономической эволюции. Парламентские институты, правовое государство не являются теми буржуазными институтами, какими их описывали марксистские интеллектуалы до падения Берлинской стены. В то же время очевидно, что скачки цен и зарплат, доходов и состояний способствуют формированию политических воззрений и действий и что эти воззрения в свою очередь порождают институты, правила и политические меры, предопределяющие затем социально-экономические процессы. Подход, который одновременно является экономическим и политическим, зарплатным и социальным, имущественным и культурным, возможен и даже необходим. Биполярная борьба, которая велась в 1917–1989 годах, сегодня осталась в прошлом. Противостояние между капитализмом и коммунизмом не стало стимулом для исследований относительно капитала и неравенства, а, скорее, выхолостило их — как среди историков и экономистов, так и среди философов.Давно пора преодолеть это противостояние, в том числе и в тех формах, которые принимает изучение истории, по-прежнему, на мой взгляд, несущее на себе глубокий его след. Как я отмечал во введении, существуют и чисто технические причины, объясняющие преждевременную смерть серийной истории. Материальные трудности, связанные со сбором и обработкой данных, объясняют, почему в этих работах (в том числе и в «Движении прибыли во Франции XIX века») уделяется очень мало внимания историческому истолкованию, из-за чего их чтение иногда оказывается бесполезным. Так, анализ связей между экономической эволюцией и политической и социальной историей рассматриваемого периода зачастую минимален и уступает место тщательному описанию источников и голых данных, которые в наши дни находятсвое место в таблицах Excel и базах данных, доступных онлайн.Мне также кажется, что конец серийной истории обусловлен тем фактом, что эта программа исследований умерла, так и не добравшись до изучения ХХ века. При исследовании XVIII–XIX веков можно более или менее представить, что эволюция цен и зарплат, доходов и состояний следует собственной экономической логике и не взаимодействует — или взаимодействует крайне мало — с собственно политической или культурной логикой. При изучении ХХ века эта иллюзия немедленно разлетается в пух и прах. Достаточно беглого просмотра кривых, отражающих неравенство в доходах и в имуществе или соотношение между капиталом и доходом, чтобы увидеть, что политика присутствует повсеместно и что экономические и политические процессы неотделимы друг от друга и должны изучаться вместе. Это также означает, что нужно исследовать государство, налог и долг в их конкретных измерениях, отказавшись от упрощающих и абстрактных схем, разделяющих экономическую инфраструктуру и политическую надстройку.Безусловно, здоровый принцип специализации может прекрасно оправдать мысль о том, что серии статистических данных не должны устанавливаться всеми подряд. Существует тысяча и один способ проводить исследования в области общественных наук, которые далеко не всегда необходимы и не отличаются ярким воображением (я с этим согласен).Однако мне кажется, что исследователи, занимающиеся самыми разными общественными науками, журналисты и разного рода посредники, профсоюзные и политические активисты всех мастей и прежде всего все граждане должны серьезно интересоваться деньгами, их измерением, связанными с ними фактами и процессами. Те, у кого денег много, никогда не забывают о защите своих интересов. Отказ считать деньги редко когда играет на руку самым бедным.
[/vc_column_text][/vc_accordion_tab][/vc_accordion][/vc_column][/vc_row]
Financial Times: выводы Пикетти основаны на ошибочных данных
Претензии Financial Times к книге Пикетти очень серьезны – речь идет и об ошибках в статистических данных, и в ошибках при работе с этими данными, причем иногда цифры, казалось, вовсе взяты с потолка. Так, например, согласно Пикетти сегодня 10% наиболее состоятельных британцев владеют 71% национального богатства, но официальные данные Национальной статистической службы Великобритании они владеют лишь 41%. Существенная разница, не правда ли?
Иногда Пикетти делает ошибки просто из-за неряшливости – например, в данных по распределению богатства в Швеции он вместо данных по 1920 году вставил данные по 1908. Кроме того Пикетти иногда позволял себе произвольные допущения, например, имея данные по 1% наиболее богатой части населения он использовал некую константу, чтобы определить долю 10% наиболее состоятельных граждан, причем константу эту он время от времени меняет, не объясняя своей методологии. И что самое странное, даже когда в его источнике и так есть точные данные по 10%, он их не использует, предпочитая высчитывать их самостоятельно. Так произошло, например, с данными по Британии 1870 года, где по данным первоисточника 10% наиболее богатых британцев обладали 87,1% богатств, а у Пикетти получилось 76,7 – весьма, существенная разница. Грубые ошибки делает Пикетти и при вычислении средних величин. Так, например, он обобщает данные по Швеции, Британии и Франции не учитывая разницы в численности населения, хотя Швеция по этому параметру примерно в семь раз меньше Британии и Франции.
Наконец, во многих случаях Пикетти приводит данные по распределению богатства среди 1% и 10% наиболее богатой части населения за конкретные годы и в конкретных странах, там где этих данных в используемых источниках нет вовсе, они являются результатом его собственной оценки, которую он никак не объясняет. FT удалось обнаружить 17 таких эпизодов.
Кроме того, Пикетти непоследовательно работает с источниками при сравнении между странами – скажем, в данных по США он предпочитает опираться на кросс-секторальные опросы домохозяйств вместо данных по налогам на недвижимость, а в данных по Британии почему-то существующие кросс-секторальные опросы не использует.
Случайны эти ошибки или нет, но они полностью изменяют представление о реальных тенденциях. FT показывает, что основное отклонение между реальными данными и цифрами Пикетти происходит при анализе последних нескольких десятилетий. У Пикетти неравенство снова стало расти, но его согласно его собственным источникам, этого не происходит.
Вот график, представленный в книге Пикетти:
А вот как выглядит тот же график, но уже без ошибок (источники различны, поэтому и графиков получается несколько):
В принципе, если ключевое положение Пикетти о росте разрыва не подтверждается, то дальнейшее чтение книги теряет всякий смысл. Однако же, даже после этого разоблачения у книги нашлись заступники, и среди них ни много ни мало британский премьер Дэвид Кэмерон.
Растет ли все-таки неравенство?
На страницах все той же газеты Financial Times британский премьер Дэвид Кэмерон возразил авторам разоблачения: мол, хотя и ошибки в данных есть, но все же разрыв и правда увеличивается, и это показывают другие статистические исследования, такие как Luxembourg Income Study (LIS), по данным с 70-х годов и Growing Unequal Study, проведенное ОЭСР по данным с 90-х годов.Сразу следует отметить – оба исследования, на которые ссылается Кэмерон измеряют не обладание капиталом, а доходы, поэтому нельзя сказать, что они подтверждают данные, собранные Пикетти – они лишь указывают на рост разрыва между бедными и богатыми. Впрочем, и тут не все так просто. Вот несколько ключевых графиков LIS, отображающих динамику по неравенству доходов:
Как видно на этих графиках, в ряде стран рост неравенства с 1980-го года - очевидная тенденция, прежде всего это США и Великобритания. Во Франции неравенство уменьшилось, в Италии, Японии, Ирландии и Финляндии осталось примерно на том же уровне. В Германии с 1980-го по 2004 год неравенство оставалось примерно на одном и том же уровне и лишь с 2004 по 2008 год стало расти. В Южной Корее неравенство резко снижалось до начала 90-х годов, а затем снова стало расти, достигнув и даже немного превысив показатели 1980-го года. Иными словами, притом что в среднем в странах ОЭСР неравенство несколько выросло, было бы ошибкой считать это общей тенденцией для всех развитых рыночных стран.
Наиболее авторитетное масштабное исследование внутристранового неравенства, опубликованное Франсуа Бургиньоном и Кристианом Моррисоном в 2002 году, показало, что с 1820-го года неравенство быстро падало до 1950-х годов (с 0,9 до 0,4 по индексу Тейла) и с тех пор в среднем остается примерно на том же уровне.
Важно также отметить, что если насчет внутристранового неравенства еще могут возникать какие-то вопросы, то вот глобальное неравенство в последние годы снижается довольно очевидно. Все тот же LIS в своем исследовании 2015 года отмечает, что по его данным глобальное неравенство снижается, глобальный индекс Джини упал с 69 в 2003 году до 65 в 2013 году и, по прогнозам LIS, снизится до 61 в 2035 году.
И все же если в ряде развитых стран разрыв между бедными и богатыми действительно растет, то с чем это может быть связано?
Причины разрыва
Увеличение разрыва, как это верно отмечает Пикетти, не всегда связано с чисто экономическими причинами. В недемократических государствах разрыв между бедными и богатыми может увеличиваться из-за монопольного права элиты на распределение ресурсов, но в данном случае хотелось бы остановиться на причинах разрыва в демократических странах, ведь на них ставит акцент Пикетти в своей книге.
Говоря о неравенстве зарплат, Пикетти в качестве одной из ключевых причин обозначает то, что «топ-менеджеры имеют возможность сами себе назначать вознаграждение, иногда безо всяких ограничений и зачастую вне зависимости от их личной производительности». Однако же в действительности доля таких топ-менеджеров слишком мала, чтобы оказать серьезное влияние на разрыв. Как показывает целый ряд исследований, действительная причина роста разрыва заключается в двух факторов: глобализация торговли и развитие технологий. И то и другое в развитых странах приводит к росту спроса на квалифицированную рабочую силу. А поскольку предложение за спросом не поспевает, растут надбавки за квалификацию (надбавка за окончание колледжа в США с 60-х годов выросла втрое). Между экономистами идут споры на тему того, какой же все-таки фактор здесь имеет большее значение - глобализация торговли или развитие технологий, и последние исследования показывают, что все-таки роль технологических изменений здесь определяющая.
Ключевой аргумент Пикетти касается не неравенства зарплат, а неравенства доходов с капитала и трудовых доходов - мол, в развитых экономиках прибыль от капитала выше, чем рост ВВП, а значит и рост зарплат, а следовательно владельцы капитала будут обогащаться быстрее, чем те, кто живет на зарплату не является владельцем большого капитала. Из этого Пикетти делает вывод о том, что владельцы капитала превращаются в рантье и еще сильнее отрываются в доходах от обычных граждан. Но во-первых, фондовый рынок открыт для всех (и примерно половина американцев владеют акциями), поэтому каждый волен решать, хочет ли он получать прибыль от капитала, а во-вторых, высокая прибыльность капитала сопряжена и с рисками - если зарплату вы получите в любом случае, то вот стоимость вот стоимость и доходность активов может иногда резко падать. В современном мире владелец капитала - это не рантье, а инвестор или предприниматель, он не получает капитал, а зарабатывает его. Это отмечает и Билл Гейтс в своей статье, где, сделав пару комплиментов Пикетти, он возражает, что половина участников списка «Forbes 400» сами создали свой бизнес и среди присутствующих в нем нет ни одного, чьи предки приобрели в 1780 г. большой надел земли и с тех пор собирали с него рентные поступления
Кроме того, как отмечает Билл Гейтс, капитал, конечно, может расти как снежный ком, но помимо сил, способствующих наращиванию капитала, есть и силы, способствующие его распаду - а им в книге не уделяется внимание. Критикует он и идею пропорционального налога на капитал, предлагая взамен идею пропорционального налога на потребление: «Представьте себе трех богатых людей, один инвестирует в развитие компании, другой - в филантропию, а третий - в роскошную жизнь. Не вижу ничего плохого в этом третьем человеке, просто я считаю что именно он должен платить больше налогов».
.........................................
The Insider также попросил двух авторитетных российских экономистов высказать свое мнение о книге Пикетти.
Константин Сонин, профессор Чикагского университета и ВШЭ
У замечательной книги Тома Пикетти оказалась обманчивая слава. Все бросились обсуждать “глобальный налог на капитал» - меру совершенно нереалистическую или спорить о справедливости или несправедливости неравенства, которое в книге документировано – понятно, что по такому вопросу можно спорить бесконечно. А то, что составляет основную ценность книги – рассказ о том, как выглядят доходы и имущество в нашем мире в последние сто лет, рассказ, основанный на беспрецедентно тщательном и масштабном сборе данных.
Я бы рекомендовал эту книгу для прочтения всем, кто берется рассуждать об экономике – просто для того, чтобы иметь представление о том, о чем рассуждаешь. Большинство моих знакомых, например, включая некоторых профессоров экономики, довольно плохо представляют себе в какой части шкалы распределения доходов и имущества они находятся. Что особенно важно – Пикетти не просто рассказывает, как устроен мир – он приоткрывает, где это нужно, двери «кухни экономиста» - очень часто то, что для широкой публики выглядит как простой сбор и публикация данных, на деле включает использование сложных моделей и сильных, специфических предположений.
К слову, именно незнание этой кухни – и нежелание понимать, что она есть – приводят к «парадоксам», публикуемым под рубрикой «ложь, большая ложь и статистика». Статистика лжет только тому, кто не понимает, что за каждым статистическим утверждением стоит теоретическая модель, предполагающая множество условностей и упрощений. Книга Пикетти – блестящий просветительский текст в этом отношении: уже первые главы заставят задуматься о том, что мы понимаем под самыми обыденными словами – «доход», «капитал», «имущество». Чтобы описать сложный, разнообразный мир таким образом, чтобы можно было бы осмысленно сравнивать разные страны и эпохи, требуется очень умелое абстрагирование от ненужных подробностей и Пикетти, используя все богатство современной экономической науки – и современной публицистики – с этой задачей справляется.
Для российского читателя книжка особенно полезна – не только из-за возможности повысить экономическую грамотность, не отрываясь от интересного текста, но и потому что взгляд на двести лет мирового развития ставит нашу собственную историю в правильную перспективу, в которой войны и революции играют относительно небольшую, не преувеличенную роль.
Развеивает ли книга какие-то особенные мифы? Что ж, количество открытий, которые дает книга, зависит не только от книги, но и от того, что есть в голове у читателя. Скажем, практически все знают, что весь производимый доход делится на трудовые доходы и доходы с капитала в пропорции примерно 70/30, но споры почему-то ведутся чаще о капитальных, то есть неглавных, доходах. Может быть, потому что капитал распределен куда менее равномерно, чем трудовые доходы? Или вот простое наблюдение – практически во всех странах, в том числе в Америке, Германии, Великобритании, Китае, Бразилии ВВП (все, произведенное в границах страны) совпадает с ВНП (доходом всех граждан страны) с точностью до 1-1,5%. Иными словами, примерно весь результат деятельности граждан каждой страны принадлежит гражданам этой страны – а сколько вокруг разговоров про международную эксплуатацию...
Леонид Григорьев, руководитель Департамента мировой экономики НИУ ВШЭ
Пикетти сделал вывод о том, что усиление неравенства по доходу и богатству происходит в первую очередь за счет того, что верхние слои населения становятся более богатыми, что само по себе «убивает» идею о том, что материальный достаток человека зависит в большей степени от его индивидуальных способностей. На книгу вышло уже несколько рецензий. Ряд известных ученых дали понять, что не согласны с автором, но им придется проделать сложный и тонкий анализ, чтобы найти и доказать ошибки. С нашей точки зрения, он показал на статистике — точность проверят оппоненты — тот очевидный факт (мы показали это в других работах до выхода данной книги), что неравенство в развитых рыночных демократиях не только стало высоким, но и вернулось к показателям сразу после Октябрьской революции (или Первой мировой войны).
Разумеется, уровень душевого дохода вырос, но неравенство остается важнейшей характеристикой общества. Если оно застойное — а оно, по нашему мнению, а также по расчетам за 1990–2014 годы действительно застойное, — тогда стоит задуматься о роли рынка и государства, целях развития. То есть статистика порождает важные размышления в сфере социологии и политологии. Сам автор предложил ввести налог на богатство и стал давать интервью в стиле «нового Маркса», что, на наш же взгляд, спорно и для статистики несколько преждевременно. Однако фейерверк произведен, замечен и стал модой для дискуссий в университетах. Полагаем, что после критического осмысления статистических результатов Пикетти можно будет все же задуматься о политэкономическом значении его работы, выводов и предложений. Книга толстая, читать ее неэкономистам будет трудно, но и пропустить ее вне рекомендаций было бы крайне несправедливо!