31 января редактор The Insider Олег Пшеничный был задержан: судя по видео, один из полицейских просто подобрал стоявший у стены плакат, подошел с ним к Пшеничному и задержал его. И хотя это видео демонстрировалось судье, ни факты, ни совесть не помешали ей отправить журналиста под арест на 8 суток. В этом репортаже, написанном прямо из камеры, рассказывается о том, как узники «Сахаровского централа» справляются с трудностями и продолжают отстаивать свои права.
В 4 утра морозной ночи с 1 на 2 февраля в мрачный тюремный лагерь близ деревни Сахарово в дальних окрестностях Подольска въехала колонна полицейских автобусов с мигалками и зарешеченными окнами. Из Москвы привезли несколько сотен людей, схваченных 31 января на улицах и площадях Москвы. Лагерь назывался «Центр содержания иностранных мигрантов», и почему их привезли именно сюда, им не объяснили. Все арестованные почти двое суток не спали, не видели горячей еды, мерзли по несколько часов около судов в неотапливаемых автобусах, которые в народе называются «автозаками». Как бы между прочим их «судили» «судьи», и все они были приговорены к аресту от 5 до 10 суток. Автор этих заметок, корреспондент издания The Insider, был среди них, приговоренный, как и все сотни пассажиров этих автобусов, к 8 суткам за то, чего не совершал в том месте, где он в этот день не был. При свете тюремных прожекторов людей выгружали из автобусов и заводили внутрь огромных параллелепипедов тюремных зданий.
На рассвете 2 февраля. Базовая разводка
Рассказы о многочисленных отсидках политических активистов в московских изоляторах приучили к мысли о том, что изолятор — не так страшно: соблюдаются правила и права, близкие приносят щедрые передачи, компенсирующие скудную казённую еду, есть даже радио и книги. Но не то случилось на этой неделе в изоляторе в Сахарово.
Во-первых, все личные вещи от шнурков до телефонов по правилам изъяли еще при досудебном аресте в полиции. Арестантов заставили расписаться в их сохранности и отсутствии претензий. Они были упакованы в мешки или коробки и отданы в руки либо арестантам, либо сопровождающим, с перспективой «разбора» по приезде на место. Но у порога центра мигрантов после часового ожидания людям, проведшим два дня без горячей еды и почти без сна (в этот момент голова и не очень работает), предложили «гуманную сделку».
«Мальчики и девочки», давайте мы пока это все сложим в охраняемую комнату, а утром все как следует оформим. Вам понадобятся сим-карты для звонков домой по нашим кнопочным телефонам. Если же вы не согласны, тогда оформление может затянуться на 5–6 часов.
Все устало соглашаются, а несогласные уже и устали спорить по всем другим поводам.
Хоп! Дверца захлопнулась (точнее массивная железная дверь камеры). Больше вы своих вещей не увидите, не говоря уже о такой формальности, как их опись и расписка «заведения» в сохранности.
2 февраля. Изоляция
Все кое-как выспались. Дикая жара, градусов 40. (Как приоткрыть форточку, нужно догадаться самим, применялись алюминиевые ложки). Принесли баланду неизвестного происхождения и что-то вроде рыбной котлеты с пересоленными макаронами. Но все это — первая горячая еда за три дня.
Разумеется, никаких правил содержания в камере нет (и, похоже, дежурный их сам честно не знает). Нет полотенец, туалетной бумаги, ну что перечислять? Нет вообще ничего. Люди стучат в двери: нам положены звонки. Игнор. Устанавливается тягостная душная тишина. Знает ли кто-то, где мы все? Что происходит на воле? Что будет дальше?
Дальше — прогулка, выводят по сорок человек в огромную клетку под окнами 4-этажного корпуса, это глоток воздуха: встречаются люди из твоего автозака, знакомство с другими автозаками и другими ОВД. Кому-то по дороге удалось позвонить и сообщить о себе, кому-то нет. Один мужик с бородой грустно говорит: ребята, посмотрите друг на друга и расскажите всем, когда разъедемся, — где тут экстремисты? Где боевики? Мы же все нормальные люди, с семьями, с работой… Только с яйцами.
2 февраля. Кто здесь?
За эти дни я общался с программистами, сварщиком, аудитором, завсегдатаями митингов в кофтах с надписями «ФСБ убивает» и «Я финансирую ФБК», студентами московских вузов, безработными, двумя узбеками из Ташкента, которые у трех вокзалов неудачно вышли из хинкальной, девушками-экономистами из крупной промышленной корпорации (одна из них, худая маленькая девочка в очках, горько плакала не только от обиды, но и ведь могут уволить. А ее начальник вместо увольнения приехал ее поддержать в суде).
Полный интернационализм: армяне, еврей, упомянутые узбеки, татары, марийки из Йошкар-Олы (в протоколе — Ешкарала), был некий обрусевший испанец, ну и мы, русские, само собой.
Конечно, почти все молодые. Они плохо помнят, что было в 12-м году, не знают о «Болотном деле» и плохо помнят времена «присоединения» Крыма. Им честно кажется, что они все про Путина поняли первыми.
3 февраля. Бунт
На сей раз прогулка утром. Все мрачно смотрят друг на друга. Ничего не изменилось. Охрана говорит: передач вам нет. Никто к вам не пришел.
Звонков не дают. Извините, чем подтирать задницу, неизвестно. Слава богу, все три дня не голодные. Многие просили ручку и бумагу — написать жалобу. Ручек нет! Для курящих наступили лютые времена, сигареты кончились еще вчера утром. Просят у вертухаев. Дежурный лыбится: «А мы некурящая смена!».
Во время прогулки кто-то говорит: «Будем шуметь!».
Весь остаток прогулки все хором, как на митинге, скандируют: «Наши вещи и звонок!», «Свободу политзаключенным!». Прилегающие корпуса, все четыре этажа приникают к окнам и присоединяются к кричалкам. Митинг быстро становится политическим. По всей промзоне и лесочку вокруг деревни Сахарово разносится «Путин вор!», «Мусора — позор России!», «Россия будет свободной!».
С этой минуты всеобщее скандирование на прогулках вместе со всеми камерами становится постоянным. Ритм поддерживается ударами в двери камер и разносится по всем коридорам корпусов.
Многие лозунги не новы и широко известны, но пусть они останутся в этих заметках:
Хватит бояться, пора сопротивляться!
Путин, старичок, выпей «Новичок»!
Путин — вор и не мужик, вывез деньги в Геленджик!
Аквадискотека!
Душ — девчонкам! (это местное)
Один за всех, и все за одного!
Мы не боимся, нас — рать!
Свободу Алексею Навальному!
Вся эта «аквадискотека» шумит по всей округе с 10 утра до 10 вечера, а то и позже (часов никто не знает).
Один раз звучит задорная песня: «Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы — ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла — Путин — хайло — лай-ла-лай-ла!».
Охрана втянула уши и грустно бродит по продолу. Ближе к вечеру стук в камеру, появляется охранник с кнопочным телефоном: «Ребята! Кому позвонить? У вас есть симки?».
— Б**ть! Какие симки. Допустите нас до личных вещей!!!
У охраны больше ничего не просят, только требуют.
Хотя никто еще ничего не получил, но по коридорам разносится сладкий воздух моральной победы. И это подтверждается тем, что вдруг принесли туалетную бумагу, а позже — порошок и зубные щетки. Наутро арестованные впервые почистят зубы.
В конце концов в час ночи к нам в камеру стучат: «Есть Пшеничный? Передача!». (Это тот же охранник, который весь день говорил, что нам всем передач нет). По дороге я вижу, что на стене висит телефон, специально предназначенный для звонков во все страны мира (это же центр для иностранных граждан!). Сопровождающий грустно бурчит: «Он не работает».
Получаю передачу, теперь в нашей камере есть сигареты, ручка и бумага, нормальное мыло и даже шампунь, не считая, разумеется, еды.
4 февраля
По одному человеку в каждую камеру получают передачи: так успокаивают бунтарей, но почему не дают всем — ведает только Аллах. У сокамерника от духоты разболелась голова, через три часа его вывели в медпункт. По дороге в подвале он видит, что передачи лежат огромными штабелями.
Охрана старается общаться как можно дружелюбней, видно, что к такой требовательной солидарности они не привыкли и напуганы, но у многих чувствуется искреннее сочувствие к нам.
Иногда приносят что-то новенькое: то тапочки, то тряпку и средство для мытья пола.
В конце концов триумфально появляется красивая Марина Литвинович из ОНК (она знает меня как фейсбучного френда).
Я настойчиво говорю: «Люди до сих пор не ознакомлены со своими правами, у людей нет доступа к личным вещам, большинство не получили передач, администрация не интересуется жизнью в камерах. Ручку для жалоб не дают».
А у нее из-за плеча уже и администрация высовывается. «Ой, у вас нет бумаги для жалоб? Ручки? Да вот же! Пожалуйста!». Еще и бутылку питьевой воды предлагают.
Но поздно. Кроме доступа к личным вещам и передач у нас уже все есть.
Кроме свободы.
5 февраля
Утро:
— с правами и распорядком так и не ознакомлены;
— доступа к вещам нет.
Зато в камеру засовывается некий сотрудник (впервые кто-то в маске! Эпидемия существует только для адвокатов, которых не допускают в суды и в изоляторы, и близких родственников, которым не дают свиданий с нами).
Человек в маске впервые за все дни спрашивает у нас о жалобах и пожеланиях.
Пришлось заново изложить все то, о чем все камеры и дворы этой богадельни орут и грохочут все эти дни.
Он говорит, что слышит об этом впервые, хотя (я опознаю) он точно был во время нашего заезда и участвовал в «разводке», когда люди согласились идти в камеры без должного оформления.
И теперь нужна письменная челобитная от нашей камеры о том, что указано в законе и во всех правилах.
А он этих правил и распорядков не знает, потому что, оказывается, мол, в центре для мигрантов нет таких требований! То есть как? Иностранным гражданам не положены звонки, гигиена, передачи и все естественные права, которых мы сейчас добиваемся? — Ну вы же, ребята, тут живете!
6 февраля
Кстати, о персонале Центра временного содержания иностранных граждан.
Они совсем не злые. Многие нам искренне сочувствуют. Многие помогают по-человечески, а не казенно.
Такое чувство, что им на голову Путин просто сбросил с неба 400 человек: справляйтесь как хотите. С другой стороны, почему мы, сидя в каменном мешке, будучи абсолютно незаконно лишены всех вообще прав, должны вникать в их проблемы? Их собственное начальство в свою очередь бросило их наедине с нами, не дав даже туалетной бумаги, а они привыкли только разносить баланду и выводить на прогулку.
Само же местное начальство по коридорам не ходит, нуждами не интересуется и только что-то бурчит по селектору.
Но и в этих условиях дела могли бы идти получше, если бы сменить одного человека: начальника этого богоугодного заведения. (Впрочем, как и во всей России).
На этом заметки прерываются, поскольку моего сокамерника, получившего всего 5 суток, выпускают, и пора передавать ему тетрадку.