«Страшно, когда государство так относится к человеку. Это не государство, а какие-то смотрящие за территорией». Интервью с группой «Би-2»

Настя Михайлова: Незадолго до войны в одном из интервью вы говорили, что «Би-2» — не группа протеста и не поет песни протеста. А сейчас вы так же об этом думаете или все изменилось?

Лева: Почему мы стали какой-то… Как сказать, группой антивоенной, что ли? Я не знаю. Наша позиция просто антивоенная, но мы специально ничего не пишем для ее поддержания конкретно в этот момент. Я так не умею просто работать.

У них эта идеология вся только про бабки. И они готовы за то, чтобы сохранить эту свою власть, готовы уничтожать… Не только я говорю сейчас об Украине, которая пострадала, конечно, в первую очередь, — и сколько времени это длится. Сейчас стерта половина страны. Гибнут люди, и им не жалко их — для того, чтобы сохранить свои места — своих же людей, россиян, которые там просто обдуренные, надуренные, обманутые, потому что кругом ложь. Они идут выполнять какие-то функции — винтиков каких-то. Страшно, когда государство так относится к человеку. Это, получается, уже не государство. Это какие-то смотрящие за территорией.

Настя Михайлова: Ваш концерт в Варшаве открывала песня «Колыбельная». По сути, это антивоенная песня. Насколько ваши концерты стали более антивоенными и более политическими сейчас?

Макс Лакмус: Конечно, написанные за последние 2–3 года песни имеют другой эмоциональный окрас. Мы не могли не отреагировать на то, что происходит в мире. И конечно, мы эти песни сейчас играем. Мы стараемся как-то сбалансировать программу, чтобы она была не совсем грузная. Но мы не видим по людям, что мы их сильно загрузили, что прямо кошмар-кошмар, ужас-ужас.

Настя Михайлова: Ощущение, что аудитории, наоборот, это нужно сейчас.

Макс Лакмус: Да, возможно, так. Ну, стараемся. Как нам кажется, получается быть с аудиторией более искренними. Мне вообще кажется, что Левчик очень вскрылся сейчас. Он совершенно по-другому стал относиться. Всё, что случилось, ему сильно поменяло мировоззрение. Я это по новым песням слышу, по текстам. Я вижу, что он говорит, вижу, как он реагирует на это всё. Он переживает по-настоящему. Мне кажется, что никому искренность еще не помешала.

Лева: Все любят рассказывать о том, что вы делали 8 лет и что ты делал 23-го числа. Двадцать третьего я решил пораньше вылететь в Москву. Я чувствовал, что что-то должно произойти. Приехал в Москву. Наутро я всё это узнал, мы собрались. Нужно было понять, что делать дальше, а параллельно мы еще смотрели новости. Я видел, как воюют украинские воины. Любой рациональный разум, он подсказывает, что это авантюра изначально, как и всё, что делает власть в России, — у них ничего не получается вообще. Мы поняли, что даже несмотря на то, что такая маленькая страна Украина, она может давать очень серьезное сопротивление. Когда я видел, как они воюют, я понял, что победить это невозможно — этих людей.

Настя Михайлова: Какие у вас были настроения в феврале 2022 года, когда началась война? Я так понимаю, что группа осталась и какое-то время еще выступала с концертами. Какие были надежды? Что это быстро закончится? Или что можно остаться как-то в стороне, не высказываясь? Я так понимаю, что были всё равно какие-то антивоенные посты, но не было никаких акцентов на позиции группы?

Макс Лакмус: У нас у всех разное в группе отношение ко всему — и к информационным войнам, и вообще к войне, потому что люди разные. Кому-то страшно, кому-то нет. Я это воспринимал как гражданин России — как ужас настоящий, потому что всё было в тот момент понятно. И тот конфликт, который у нас произошел со светоинженером, который потом возбудился на всё это — что там величие и вот это всё — у нас с ним все это с 2014 года… Я говорю: «Ты понимаешь, что происходит? Что это международное преступление?» А он такой: «Да ладно, это всё ерунда». При этом у меня, как у гражданина России, я искренне люблю свою страну и людей, которые там живут и сейчас, даже тех, которые двинулись умом... Для меня было важно не то что продолжать играть концерты, а мы просто не отменяли те концерты, которые уже стояли, и на которых мне важно было увидеть, когда со сцены говорится: «Нет войне!» — чтобы эти люди отреагировали на это. Вот что мне было важно. У нас это всё зафиксировано, задокументировано. Мы приезжаем на концерт и понимаем, что они все против. И мы понимаем, что они не сошли с ума — то есть это март был месяц — для меня это было важно, что эти люди не сошли с ума. В моем окружении с ума сошел очень малый процент людей. Может быть, я себе какой-то комплимент рисую, но те люди, которые со мной общались, вокруг меня, родственники и друзья — 98% против этого ужаса. Как можно в XXI веке начать полномасштабное вторжение в соседнюю страну и потом вывихнуть так мозг — что всё там по-другому, что там какие-то нацисты и еще что-то. Это шизофрения в чистом виде. И вот я думаю, как же всё это было в прошлом веке-то с Третьим рейхом? Вот, пожалуйста, всё так и происходит.

У нас просто в группе человек постепенно сходил с ума, а потом как начал кричать: «Мариуполь!» Мы такие: «Что? Какой Мариуполь? Ты с ума сошел? Ты видел, что там происходит? Там людей убивают! Ты видишь, как там ракеты прилетают в садик, в дом? Ты понимаешь, что там умерли люди? Что ты сейчас несешь?» Вот такой у нас был эпизод внутри группы. Слава Богу, что это тот самый 1%. Хватает, я так понимаю, процента с ума сошедших.

Настя Михайлова: Но вы какое-то время, еще и группа, оставались в России. У вас же были какие-то концерты?

Лева: Да. Мы последние пять или шесть лет занимались уже абсолютно всем сами. У нас был офис, у нас был аппарат. Мы не нуждались ни в чьих услугах — мы ездили по России и сами планировали все концерты. Я, например, мог сказать, что я буду делать через год в пятницу такого-то числа, — будет у меня концерт или нет. Война войной, а есть какие-то обязательства, которые ты должен всё-таки выполнить. Общество как-то тоже так — война, но на концерты тоже ходить надо. Первое время, пока у нас не случилась эта ситуация с Омском, было очень трудно понять — ты выходишь в зал и кто там в зале находится? Твой какой-то потенциальный враг, который потом будет на тебя?.. Когда началась война, я ощутил на себе это — на второй день моя нотариус отказалась со мной работать, живя в моем доме. Я просто не знал, чего можно ожидать. С кем я разговариваю? На каком языке?

Настя Михайлова: Сложнее было играть каждый концерт в течение 22-го года?

Макс Лакмус: Невозможно. Играть концерт невозможно. Мы выходили, и у нас внутри пустота была абсолютная. Руки играли, мы что-то там пели, звуки какие-то уходили в зал, но мы просто… Это было опустошение полное. Иллюзия того, что это закончится, растаяла после первого концерта. Мы в Питере отыграли сразу же через три-четыре дня — у нас стояли два концерта. Мы думали отменять или нет. Как можно выйти и играть? Это невозможно. Но мы вышли... Как-то этот концерт закончился, все были в ужасе. Мы понимали, что это закончится быстро с такими заявлениями со сцены. Нас быстро придавят.

Лева: Смешная была история. У нас в Омске был скандал. Там был спортивный зал, который мы арендовали для концерта, и в нем, видимо, проходили какие-то политические мероприятия, связанные с Z и так далее, — все стены были заклеены какими-то лозунгами. Ладно, лозунги — черт с ними, но основная точка, где у нас стояла сцена, надо было ее задрапировать кабинетом черным, а как раз на этом месте огромными буквами было написано: «Zа президента». Люди, еще родившиеся в Советском Союзе, поэтому у нас всё вот это патриотическое лицемерие и ханжество, как это еще назвать?.. Это всё никогда не отражало реальность. Все эти лозунги генетически заложены. Когда они увидели, как мы завешиваем «Zа преиздента» у какого-то помощника мэра или губернатора случился инфаркт практически. Вот так хорошо развито у чиновников художественное мышление. Черное и «За президента». То есть, они, видимо, люди очень суеверные. Сам факт — они потребовали, чтобы мы ничего туда не вешали, а мы отказались выступать под этой надписью.

Настя Михайлова: Концерт в Омске, который вы всё-таки отменили, — к этому всё шло, или отмена была неожиданной для группы?

Макс Лакмус: Концерт в Омске мы не отменяли. Да! Мы не отменяли, понимаете, в чем дело? Есть сама история — за нами был растянут баннер-агитка «Zа президента», с буквой Z. В принципе, для нас шизофрения всё, что написано на этом баннере, но мы еще прекрасно понимаем, что это политическое высказывание. Помимо всего прочего, у нас не было никогда никаких баннеров за нашей спиной, никто их специально не прикреплял. Мы понимаем, что нам силой навязывают политическое высказывание. Мы делали всё, что мы делаем, не сталкивая лбами никого. Мы завешивали сзади, как мы всегда это делаем, все баннеры — хоккейные, рекламные. Мы завешивали это черным полотном, потому что если попадает свет, то отражается там всё что угодно, светится всё. У нас на любой концерт посмотрите — там ни одного баннера нет и быть не может.

Мы корректно пытались намекнуть этим людям, что мы делаем всё, что делаем обычно. Юридически мы заплатили за эту площадку, арендовали — у нас законное право провести там свой концерт. Но были заблокированы двери, приехала какая-то специальная силовая служба, которая привезла потом свой какой-то кран и начала сдирать нашу драпировку черную, типа: «Вы всё равно будете играть!» В какой-то момент к нам подошел чувак и сказал: «Давайте просто мы вас сфотографируем. Нам просто нужно показать начальству. Сфотографировать, что у нас это сзади есть. Нам просто нужно выполнить работу». Вот какие вы красавцы. Они драпировку содрали, естественно. Уже 15 минут до начала концерта — висит уже эта история. Бодаться с ними, биться — ничего уже не получается. Дверь заблокирована, народ на пускают. Они же не пускали народ, не мы. У нас есть специальный ролик со всеми подробностями о том, как нас прессовали. Выходил какой-то человек с рупором, который потом пошел на повышение, и рассказывал, какие мы ужасные. Это информационный террор, силовой притом. Приехали не фээсбэшники, но какие-то были буйволы, которые заблокировали ворота, и организаторы ничего не могли сделать.

Лева: Мы летели в самолете до концерта — на концерт летели в Омск. Рядом с нами сидел бизнесмен средней руки. «Ребята, а давайте после концерта в баню», — и всё такое. Он выпивал там, норовил нас поцеловать всё время — такое у него расположение к нам было серьезное. А потом, буквально через три часа произошла эта ситуация, и мы отменили концерт — он уже, видимо, добавил, в общем, он сказал: «Если я вас увижу, я вам голову оторву!» И вот тогда у меня возник остро этот вопрос — кто те люди, которые тебя еще не знают таким? Или это те, которые поддерживают, или те, которые хотят что-то понять? Концерт стал каким-то даже полумитингом — все пытались какими-то знаками показать, что они против войны, или, наоборот, кто-то пошел в другую сторону.

Макс Лакмус: Мы однажды попали в такую ситуацию в Питере — в самом начале войны. Ты выходишь всего лишь выступать бесплатно на Суперкубок, потому что там есть «Зенит» и «Спартак». И для тебя это реальность, в которой ты жил до сих пор, и всё было нормально. Ты просто выходишь, потому что полный стадион тех людей, с которыми ты видишься на концертах, или у тебя любимая команда «Спартак», как у Лёвчика. Они начали говорить о том, что нас там освистывают. Это, конечно, чушь полнейшая. Там освистывали то, что Лёвчик растянул шарфик. Даже для этого мы специально поставили камеру 360, можно покрутить и посмотреть, что происходит. Мы не стали в этот баттл ввязываться, проще было на тихом это спустить. Зато все СМИ подхватили: «Всё, они против войны! Они чудовища, они кошмар!» Но у нас есть доказательства того, что это шумела трибуна «Зенита» из-за того, что Лёвчик как спартаковец взял и растянул эту розочку. Это чушь, которую разгоняла пропаганда. Вот такая работала схема.

И через пару месяцев вышла вторая волна этой шизофрении. Она вышла в тех же пабликах — выходят бойцы с автоматами с буквой Z сзади, танками, и говорят: «Мы поддерживаем фанатов “Зенита”, которые освистали этих мудаков». Ну всё, настоящий дурдом, в котором нам пришлось поучаствовать. Такие информационные войны каждый день происходят.

Настя Михайлова: Ну, стало это красной линией? Или вам стало очевидно, что нормально работать не получится и надо уезжать? Как вы вообще принимали решение, что вы уедете или не вернетесь?

Лева: Это не просто один человек уезжает за границу — допустим, Земфира, Борис Гребенщиков — а у нас это коллектив. В первый год у нас была суета — кто куда когда едет, куда зацепиться. И нарастающая депрессия. Всё, что происходит, остановило нашу деятельность, потому что нам запретили концерты играть. Все деньги мы вкладывали в себя сами, и когда конвейер остановился, все эти деньги просто там и перемололись, все ресурсы. Мы чуть-чуть не дописали наш альбом «Аллилуйя», и мы решили его выпустить, чтобы поставить точку. Мы решили с Шуриком, что дальше начинается какая-то другая история, поэтому надо было выпустить альбом. Заканчивали дела, и надо было куда-то уехать. Надо было выпустить пластинку, потому что студия, в которой мы писались, была в Москве.

Настя Михайлова: Заявление о том, что вы уехали и не вернетесь вы сделали в мае в комментарии в одном посте. Насколько это было спонтанно, или на тот момент вы уже решили не возвращаться?

Лева: Я писал от первого лица, от себя. Я говорил не «мы не вернемся», а «я не вернусь». Самое интересное, что эта строчка присутствует в нашем первом альбоме.

Опять эта фраза становится актуальной, потому что я писал ее тогда при отъезде из Советского Союза, из Беларуси. А теперь я уже… Если тогда это была осмысленная эмиграция, когда ты сам выбирал место, куда ты летишь, ты знал, что есть определенная помощь, то эта эмиграция уже всеобщая, я бы сказал так. Ты не имеешь возможности выбрать место, куда поехать. Все мечтают, конечно, к морю поближе, потому что тепло. Ты не совсем владеешь обстоятельствами, которые происходят, поэтому приходится жить там, где получилось. И теперь смысл этой песни другой совершенно.

Поэтому сейчас… Если раньше я говорил о том, что я не вернусь, и это было определенное какое-то предположение, то теперь, наверное, я в этом уверен. Я не смогу теперь там жить.

Настя Михайлова: Вопрос про ваших коллег, которые изначально были против войны и писали антивоенные посты, а после отмены концертов они приняли решение ездить на Донбасс, выступать под лозунгами. Как вы думаете, это вопрос денег, что им предлагали? Или вопрос страха остаться без концертов и без аудитории? Предлагали вам подобное пропагандисты?

Лева: Да, предлагали. Есть такой персонаж отвратительный, Новиков, — отвечает за культуру. Раньше, в советские времена, чтобы выступать, надо было залитовать текст — предоставить песни, которые ты будешь исполнять на концерте, мы этого не застали, но тогда надо было спеть еще песни советских композиторов и что-то еще. Сейчас эту функцию вот этот человек на себя взял, и он решает, кому выступать, а кому нет. Кроме всего, как-то они нашли эту какую-то странную форму унижения и очищения человека, я не знаю, от чего, от его проступков?.. Эти поездки на Донбасс. Нам предложили вещи, которые совсем не вкладывались в наши представления о правильном. И просто мы отказались и всё от каких-либо контактов с государством. Так что мы в любом случае понимали, что всё это ложь, вранье... Посмотреть бы на этих людей, которые каким-то образом провинились перед властью. Это всё унижение. Я не верю этому всему. Артисты народного хозяйства ходят на какие-то выставки, рассказывают, какие у нас прекрасные успехи в надоях, робот Вася научился ковыряться в носу. Достижения вот такие. И люди это рассказывают в каком-то полном забытьи. У них отключена какая-то часть мозга, которая отвечает за взгляд на себя со стороны. К сожалению, вся Россия не имеет возможности получать адекватную информацию, а то война бы закончилась через два дня, если бы люди знали правду.

Настя Михайлова: После двух лет войны сложно сказать, что кто-то не знает, что там происходит. Ощущение, что люди выбирают не знать, выбирают доверять пропагандистам и не слушать.

Лева: Когда падает самолет, что происходит с Россией сейчас, собственно, к катастрофе приводит цепочка иногда малозначительных вещей, которые потом за собой начинают дальше раскручиваться в какую-то большую проблему, которая возникает в воздухе, и самолет начинает разваливаться. Всё началось полгода назад с того, что кто-то решил не менять почти закрутившийся винт, и в итоге самолет падает от того, что у него отвалился хвост.

Я очень замерз. Мы с вами сидим, и нас колбасит. Такое ощущение, что я сижу и волнуюсь. Про Россию теперь — только так вот, на таких эмоциях. (Имитирует тремор.)

Определенным триггером для того, чтобы «проснуться» каким-то образом, для нас стал Таиланд...

Настя Михайлова: Давайте вспомним ваше задержание в Таиланде. Вы отыграли концерт, потом вышли в гримерку, и туда ввалились полицейские. Можете ли вспомнить, как это было, насколько неожиданно это случилось?

Лева: К нам в гримерку никто не вваливался. Они зашли туда на основании каких-то своих претензий. Это не был какой-то захват, мы просто спустились со сцены — а две трети нашей гримерки заполнено спецслужбами какими-то (их там было около трех-четырех — местный аналог ФСБ, просто полиция, иммигрантская полиция и кто-то еще). Мы спустились, и они просто находились в нашем пространстве. Что происходило, мы сначала не очень понимали, а потом выяснилось, что мы нарушили закон. Мы должны были заплатить за выступление какой-то еще дополнительный налог — как разрешение на работу. Так что, в общем, мы просто ждали, когда наши организаторы с ними договорятся и потом они уйдут. Но пошло всё не так.

Макс Лакмус: Организатор сказал сразу, что как бы договорились, но виз нет. Оказывается, наш директор об этом знал заранее — что рабочих виз нет. Как выяснилось потом, можно сделать рабочие визы, а можно сделать разрешение на работу. Почему он не сделал разрешение на работу, остается догадываться. Сейчас я могу сказать, что, как потом нам объяснили, миграционная проверка — это очень большая редкость. Директор этого клуба — это прямо какая-то очень серьезная мафия у них, в этом королевстве, где все покупается и продается. Надо понимать, что Таиланд — это королевство, где есть тариф на всё, кроме того, что касается короля. Можно всё и всех купить, всё сделать, поэтому, видимо, никто и не парился. Получается, что проверка была организована в клубе, в котором этого вообще не могло произойти, иначе зачем вообще это хозяину клуба. Она не была проведена строго после концерта — то есть ни у кого не было желания не дать нам провести этот концерт. Наоборот, было желание, чтобы мы специально нарушили этот закон, из чего мы сделали вывод, что это ловушечка какая-то. Потом проверялось только в гримерке, заблокировали все ворота: «Никуда не выйдете». Не шли ни на какие договоры, кроме «сейчас поедете в полицейский участок», всё там подпишем, сделаем и потом будет процедура депортации. Это потом стало понятно. Внутри мы этого ничего пока не замечали. Мы приехали в участок, подписали все документы, встали, сфотографировались. Мы нормально оказались за решеточкой на кафельном полу — без всего вообще. Ночь провели в обычном полицейском участке.

Настя Михайлова: Когда вам сказали, что вас всех задерживают, был какой-то шок?

Лева: Нас задерживали три раза в итоге, потому что сначала это было после концерта — нас отвезли просто в полицейский участок, там кафельные полы, всё такое. Хорошо, что было тепло. В остальном там… У нас не было с собой никаких вещей, поэтому мы как-то там ютились. И мы думали, что это и есть наказание, потому что у нас был на следующий день суд, мы заплатили штраф и готовились уже к вылету из Таиланда.

Макс Лакмус: Суд у них — это очень простая процедура. Под залог выходишь, говорят, что суд будет в такое-то время. Привозят тебя на суд, там ты признаешься, тебе выписывают формальный штраф в 70$, который в пропаганде через две минуты вышел в 95$, и они уже всё это растиражировали. И мы жили в одном мире — это простая процедура, когда гасят твою туристическую визу, по которой ты въехал, и после этого ты можешь только находиться либо в этом полицейском участке, либо из суда тебя везут на машине в миграционный участок, из которого ты с этого момента должен быть депортирован. Процедура выглядит так — ты находишься в этом центре ровно до того момента, когда взлетает самолет из Пхукета по месту прописки, паспорта. Ты можешь вылететь в любой момент, тебя никто не держит. Мы ничего такого не сделали — всего лишь не знали, что нам организатор не оформил рабочие визы. Мы не были какими-то задержанными, у нас не было никакой уголовки. У нас было всего лишь административное нарушение, был минимальный штраф, и мы должны были оттуда улететь.

Лева: Теперь следующая точка — это миграционная полиция, которая должна была дать разрешение на вылет. Не шел разговор о том, что мы должны лететь в какое-то конкретное место, но в Таиланде люди достаточно разговорчивые, и мы, конечно, быстро стали понимать. То есть, они сами стали рассказывать, что это каким-то образом связано с российским консулом и очень высокой величиной в силовых структурах Таиланда. Я не могу запомнить настоящее имя, но его все называют Big Jok. Он является замминистра каким-то... Внутренних дел, что-то такое. И все говорили о том, что у него тесные отношения с посольством.

Настя Михайлова: В какой момент появилось имя вот этого начальника полицейского и российского консула?

Лева: Мы поняли, что нас пока никто никуда не собирается отпускать. В этот момент у нас еще были с собой телефоны. Первый человек, которому я позвонил, — это мой друг детства. Он находился в этот момент в магазине. Он держал сумки и телефон — так разговаривал. А я уже понял, что завтра у нас заберут телефоны или вечером, и говорю: «Игорек, нам срочно нужна помощь». Он бросает пакеты, уходит из магазина и после этого шесть-семь дней не спит. Потом у меня уже не было никакой связи. И Игорь, потом Максим Кац, моя супруга, Дмитрий Гудков организовали такой штаб.

Макс Лакмус: Нам говорят: «Вы сейчас проиграете войну пропаганде. Она всё это раскачает так, что вас будут депортировать в Москву». А кто хочет после всего этого в Москву? Я говорю: «Я не хочу». И с этого момента... Нет! Всё равно раньше стартовали РИА «Новости», ТАСС: «Нарушили закон таиландский! Сейчас их везут на суд!» — и так далее... Вся чушь, которую они любят нести. Там уже включился Луговой, который известен своими поездками в Лондон... Скажу так: не очень хотелось проверять, правда ли он нас там ждет в российской тюрьме. Потом выяснилось, что мутили это так, чтобы всю группу можно было, допустим, транзитом через Москву пропустить. Но как транзит летает через Москву, мы по Алексею Навальному знаем. Ну, не транзит, а вообще... Мы могли просто сесть, и что-то могло произойти.

Настя Михайлова: Они предлагали, чтобы вы транзитом через Москву летели?

Макс Лакмус: Они ничего не предлагали. В том-то всё и дело, что нам стандартную процедуру, которая должна была быть, которую местные люди описывали, нам ее заблокировали. Мы хотели просто полететь — кто куда. Нам сказали, что так уже невозможно, что «вы полетите как-то так, как кто-то договаривается», а проверять нам не хотелось, потому что мы видели, что везде уже торчали уши консульства. Потом, когда нам сказали внезапно в воскресенье вечером, мол, сегодня вечером вы поедете уже (в клетке, как они обычно возят в автобусе) в Бангкок, мы поднапряглись.

За 20 минут до этого мы успели провернуть свою операцию по доставанию дополнительного телефона, чтобы он просто у нас в кармане лежал, и чтобы мы были на связи с консульством Израиля. У меня конкретно был этот телефон, я метку бросил. Очень хитро это всё организовали — в подушке как-то передали, и симка была дополнительная. Только мы собрались переезжать из Пхукета, нам местный волонтер, который пытался нам помочь выбраться из Пхукета, сказал: «Вы не понимаете, куда вы сейчас едете. Держитесь, это будет и не день, и не два, и даже не неделю». Потому что бангкокская тюрьма это даже не тюрьма, как потом выяснилось.

Мы восемь или десять часов ехали до этого Бангкока. Там уже точно досмотр с пристрастием, со всеми делами. Раздевают полностью, фотографируют, отправляют в клетку, и там начинается такая жесть — в большой комнате на 100 квадратов на тот момент находилось 86 человек. Там было жестко. Там сложно было спать нормально, там в три ряда люди ложатся. Там свой режим, потому что на полу разместиться в таком маленьком пространстве, а они и по 120 человек умудрялись размещать там, и не только в ряд... Когда ты ложишься вот так, рядом, — и каждый в тебя дышит. Свет горит круглые сутки, прогулка — два раза в неделю. Жесткач такой — такое скотское содержание провоцирует людей оттуда как можно быстрее уезжать. Нет такого, что тебя кто-то держит или говорит: «Покупай билет и лети в свою Москву прекрасную». Просто не все хотят в Москву. Китаец, который сидел 23 года там, — у него высшая мера наказания — конечно, он не хотел в Китай и ждал чего-то другого...

Настя Михайлова: Он 23 года там живет? Он уже старожил там?

Макс Лакмус: Он там как святой дух. Он просто летает, через людей переступает и цигуном занимается. Ждет Байдена, что он его освободит.

Настя Михайлова: Русские, украинцы и белорусы были? Кто-то узнавал вас?

Лева: Да, конечно, были. В основном это была Юго-Восточная Азия, но были и русские, и украинцы, и австралийцы. Мы даже умудрились помочь — человек из Украины два года с половиной там провел только потому, что у него не хватило денег. Видимо, он просрочил визу (там за это серьезное наказание), а у него там вопрос стоял о 700 евро, которых у него физически не было. Родственники, по-моему, думали, что он умер, а украинский консул как-то не очень заботился о его судьбе. Так что вместе с нами мы вытащили оттуда украинца, который сейчас дома.

Наши музыканты, которые являются гражданами России, отказались от встречи с консулом. Они <российские консульские служащие — The Insider> пришли самыми последними — после того, как у нас уже побывали австралийцы, американцы, Израиль, естественно, Великобритания. Они пришли самыми последними, и нам уже было понятно, какое у них предложение — это лететь в Москву.

Макс Лакмус: Нам местные сказали: «Посылайте их на*уй сразу. Это люди, которые даже к русским никогда не подходят. Вы им нужны по какой-то другой причине». Там сидят русские, которыми они не занимаются совсем — а ведь консульство может спокойно, в момент купить билет и сделать документ любому россиянину, справку, если у него паспорта нет. Мы разговаривали только с консулами Израиля, Австралии, приехал посол США и сказал: «Ребята, мы понимаем, что это депортация и это политическое дело. Пока мы не видим активной фазы, видим только вот эти угрозы, но этого достаточно для того, чтобы дать вам политическое убежище».

Мы нормально фольклору внутри дернули, который там происходит, находясь в этом пространстве, где люди по три, по пять, по восемь лет сидят, у которых разные статьи и разные причины, по которым они там оказались. Там была корейская мафия с высшей мерой наказания, но они уже договорились с начальством тюрьмы, с премьер-министром Камбоджи — они договорились, что эти корейцы с чемоданами баксов летят уже туда, а не в Корею.

Настя Михайлова: Это южные корейцы?

Макс Лакмус: Да, южные Была парадоксальная история. Прямо рядом с нами сидел гражданин Северной Кореи, которого сразу убивают, если он появляется в Северной Корее. И вот они прямо дружили. Мы сидим и смотрим на южного и северного корейца — и они абсолютно одинаковые. А северный еще и улыбается. Тут нет ни национальности, ни возраста. Там ничего нет. Там с ума люди сходят. Русский человек там сидит семь месяцев, Игорь такой, и он говорил, как видел три-четыре раза, как люди сходят с ума. Это не так, как в фильмах показывают. Человек сходит с ума легко, по щелчку — сидит голый и выдавливает себе тюбик пасты в рот: вот так. А потом начинает танцевать или молиться. И там много таких историй.

Веселая история! Как только мы зашли, нам сказали: «Вот там общак. Туда нужно по триста бат занести, тогда вы будете продвигаться от чайнатауна вперед, и там вам будет комфортнее спать и лежать на полу. Вот там можете воды купить». Хорошо, с воды начнем. Мы подходим, я отдал ему 100 бат, вода там стоит 30 бат. Он мне 10 бат дает, а мне ничего не надо. И он идет за мной и несет их. Сингапурец, как потом выяснилось, — такой молодой, одаренный, знает 10 языков, в очочках такой и татуировках, симпатичный такой, идет и несет мне 10 бат. Я говорю: «Нет, спасибо, мне ничего не нужно». И он такой: «А, хорошо», — и идет обратно на базу. И этот Игорь, русский, нам говорит: «Интересно, ты только что дал чаевые человеку, у которого 3,5 млн долларов состояния здесь. Ты ему дал 10 бат чаевых». Вот такие ситуации там постоянно происходят. Ты сидишь, и вокруг тебя много людей всегда. Прогулка — два раза в неделю. Говорят, что уголовка и обычная тюрьма — это проще, потому что там каждый день гуляешь.

Настя Михайлова: Как вы это всё переносили? У вас только российский паспорт?

Макс Лакмус: Я знал точно, естественно... Но у меня была тревога что что-то может произойти. Мне передавалось ощущение ребят. Я был воодушевлен тем, как Лёвчик себя вел, потому что Лёвчик мог в принципе в любой момент уехать, но он вцепился в нас, довел всё до конца и говорил: «Чуваки, я вас не брошу». В какой-то момент так нас всех обнял... Он ведь гражданин Израиля, мог полететь в Тель-Авив и всё. До какого-то момента, когда мы приняли решение о том, как мы выбираемся оттуда, он с нами досидел и потом улетел.

Настя Михайлова: Насколько опасной была ситуация? Понятное дело, что вы выехали первым, группа оставалась какое-то время. Насколько тяжело было уезжать из Таиланда, оставляя их там?

Лева: Тяжело было. Я с самого начала не очень сильно переживал за себя. Я переживал именно за группу. У двоих человек не было других гражданств. Самое основное — они первые, кто попадали под прямой удар конкретно. За мной Израиль — это как авианосец, как крепость рядом с тобой. Решение о том, что мы все полетим вместе в Израиль, пришло очень быстро, в течение дня. Вот да — сейчас разрешили рейс в два часа дня, и сразу началась покупка билетов. И первые три билета мы купили тем, у кого нет другого гражданства, кроме русского. Им достались лучшие места и всё такое. В течение времени мы продолжали искать эти билеты, где-то нашли еще один — только трех не хватало. Игорь позвонил в «Эль Аль», и «Эль Аль» пошел навстречу и нам помог очень сильно.

На меня дело не открыто, пока по крайней мере, но я «иноагент». Даже такое звание и то, что я гражданин Израиля, а не России — это никак вообще не помешало устроить такую провокацию. Конечная цель — это забрать нас туда. После того, как закончилась вся эта спецоперация, мы встретились с министром иностранных дел Исраэлем Кацем, и он уже, по-моему, в своем заявлении сказал: «Пора пересмотреть определенные взгляды на войну России и Украины». И был рад, что смог помочь нам всем вырваться — дословный перевод — из лап Путина.

Настя Михайлова: Вы думаете, зачем это Кремлю? Запугивание, чтобы все боялись? Или какая-то месть в отношении вас?

Лева: Это месть в отношении всех, до кого они могут дотянуться. Для меня было удивительно, что мы вызвали у них такой интерес. На волну диссидентства нас вынесла просто наша антивоенная позиция. Мои политические взгляды простые — выборы должны быть честными, а власть сменяемой.

Макс Лакмус: Нам сказали сейчас, что после нашего вот этого всплеска информационного, там стало безопасно выступать, потому что какое-то количество времени консульство российское точно не будет заниматься тем, чем оно занималось с нами. Оно должно было, по идее, нам помогать...

Настя Михайлова: Насколько было страшно вывозить группу из России? Насколько были договоренности о концертах по миру? Насколько было понятно, что у группы будет большое турне по разным странам? Мы видим, что залы заполнены, у вас проданы все билеты. Насколько группа материально выживает, уехав из России и оставив большой кусок заработка в России?

Лева: У нас был конфликт в Омске — с тех пор мы в России не зарабатывали. Да, приходится выживать, потому что есть какой-то шлейф незаконченных долгов, но мы справимся. У нас год продуктивный в плане того, что мы изучали уже с другой стороны — нет как выезжающая из России группа на гастроли в Америку и обратно — теперь мы уже всё это пытаемся сконструировать в какую-то логичную структуру, которая будет уже знать, как здесь это всё. Потому что для нас в принципе рынок есть огромный. Мы не ограничены, несмотря на усилия понятно кого. Летать теперь самолетами Turkish Airlines я не могу просто потому, что не хочу… На меня не открыто никаких дел, но я не хотел бы оказаться сейчас в России случайным образом. Ты летишь до Турции, а в Турции часто бывает зимой плохая погода, а запасной аэродром — это Сочи.

Настя Михайлова: То есть, после Таиланда вы будете осторожнее выбирать?

Лева: Да. Нам Михаил Ходорковский выделил адвокатов, которые занимаются не шоу-бизнесом, а именно вопросами безопасности. Они нам уже составили карту. Есть страны, помеченные красным — туда не надо ехать. Мы на нее постоянно косимся, когда строим наши планы.

Настя Михайлова: Насколько была существенной в материальном плане отмена концертов в Дубае и Стамбуле?

Лева: Эти договоры, которые существуют между Таиландом и Россией, есть и у Турции, и у Дубая. Насколько они работают... Мы решили не рисковать, но не только ради нашей безопасности, но и ради безопасности наших зрителей. Мы решили отменить эти выступления. В Турции и Дубае не дают возможности выступать российским артистам, которые уехали за границу. Помимо рок-н-ролла, есть и эстрадная музыка, и стендаперы, их много — и все они получают отказы в Дубае в последнее время.

Настя Михайлова: Один из ваших главных хитов «Полковнику никто не пишет» сейчас используется пропагандой, как и фильм «Брат-2», в их тезисах и лозунгах. Они взяли себе фразу «в чем сила, брат?». Как вы к этому относитесь?

Лева: Когда нет своей собственной идеологии культурной, они не могут ее никак сформулировать, они просто берут и начинают воровать чужое. Смысл переворачивается. Потому что фраза: «В чем сила, брат? — В правде»... Я говорю: «В ньютонах», — потому что это поточнее, как мне кажется. Это достаточно простые вещи. Это какой-то срез времени, который уникально как-то собран в интересной идеологии. Да, нетолерантно, может быть, но на тот момент это было достаточно прорывным в том плане, что мы научились смотреть на себя со стороны и смеяться над этим. Фильмы Гая Ричи не вызывают же у Британии приступы желания опять вернуть свои колонии все назад.

Настя Михайлова: Актер Анатолий Белый в одном из своих интервью сказал, что вы переводите какие-то средства на помощь Украине. Правда ли это?

Лева: Да, я работаю с израильской волонтерской организацией и посредством этого помогаю гуманитарной помощью — купил две скорых помощи. Как только у нас появляются свободные деньги, мы что-то перекидываем — лекарства, медикаменты. Сначала это просто была идея помогать точечно, а оказалось, что очень много людей русских и в Испании, и в других странах, которые просто помогали прямо. Наша помощь была на последние деньги, и она была не такая существенная, какая поступала из других источников.

Настя Михайлова: Ваша песня «Родина», которая была написана в 2017 году, — она про Россию или про Беларусь?

Лева: Родина — это собирательный образ. Родина — это метафора. По большому счету мы все друг друга готовы убить за метафоры. У Матвиенко родина, например, в Украине. И что? Она предатель родины? Настоящее предательство — это то, что вся страна и страна, которая страдает от нападения, абсолютно не метафорично уничтожают друг друга.

Мы дальше дойдем до того, что будем говорить, что оптимальная форма существования — это когда мир живет без границ, но это утопия, к сожалению. Я космополит в этом плане. Место моего рождения ничего для меня не определяет. Я не хочу обидеть конкретно белорусов, но я никогда не чувствовал себя в Минске, в Беларуси прямо как-то так. Видимо, я родился сразу без родины. Я инвалид первой группы «Би-2». Родина — это то, где ты можешь вспомнить о том, что что-то было. У нас, кроме будущего, если говорить о России, забрали еще и прошлое.

Макс Лакмус: Я до сих пор верю в то, что всё это закончится. Что люди осознают, что всё это было чудовищной ошибкой, что было раскачано. Я ни на секунду не поменял своего мнения с первых «их там нет» в Крыму, с этих специальных зон НАТО или специальных баз, которые должны были что-то там, «если что»... Это всё имперские комплексы сумасшедшего больного человека.