В плену искусственной объективности. Запад должен руководствоваться хельсинкскими принципами, а не стокгольмским синдромом

Спустя шесть лет после того, как Россия аннексировала Крым, ряд видных и влиятельных людей на Западе пришли к твердому убеждению, что пришло время найти выход из тупика. На первый взгляд, это звучит убедительно, ведь война в Украине обременительна, и хотя в течение пяти лет не было крупных боевых действий, экономические и гуманитарные потери остаются значительными. Кроме того, отношения между Россией и теми, кого ее руководство едко называет «нашими западными партнерами», сегодня по-прежнему полны взаимных обвинений и попыток оказать давление. Среди западных политических элит самой яркой фигурой, решившей прорвать блокаду, остается президент Франции Эммануэль Макрон, который красноречиво говорил о необходимости «воссоединить Россию и Европу». Но беспокойство вызывает и позиция экспертного сообщества, некоторые представители которого превратили поиск компромисса в обязанность, граничащую с одержимостью. Последний доклад Международной кризисной группы — прекрасный пример этого жанра, написанный в стиле «искусственной объективности». Едва ли случайно, что не слишком опытный президент Украины Владимир Зеленский считает прекращение войны с Россией своей самой насущной задачей.

В подходах, предлагаемых и Макроном, и авторами доклада, можно выделить три более или менее четких предпосылки. Во-первых, риск компромисса, который по определению должен повлечь за собой изменение западной (и украинской) политики, представляет собой меньшую опасность, чем бесконечное затягивание статус-кво. Во-вторых, это затягивание не в интересах России. И, в-третьих, хотя это не обязательно следует из второго, переговоры о взаимовыгодном компромиссе вполне реальны. Второе предположение здесь ключевое. Ведь интересы России — та точка опоры, на которой эксперты и французский президент строят свои расчеты. Если только Москва не захочет закончить войну на условиях, которые cмогут принять другие стороны, подобный подход вряд ли даcт желаемые результаты. Неприятный факт состоит в том, что западные представления об интересах России, как правило, не очень подходят для понимания политики Москвы. За четыре с половиной года до того, как Россия напала на Украину, и более чем за пять лет до того, как на Кремль были наложены значительные западные санкции, вице-президент США Джо Байден высказал мнение, что проблемы России серьезны и «прожить с ними в течение следующих пятнадцати лет ... невозможно». Спустя одиннадцать лет после этого прогноза Россия всё еще продолжает с ними жить. Хотя Байден тогда же предостерег, что Россия в краткосрочной перспективе может стать еще более воинственной, он довольно мудро не стал давать оценок, как долго может продолжаться эта «краткосрочная перспектива». Ряд высокопоставленных представителей России на Валдайском форуме в октябре 2014 года (а затем в 2015 году тогдашний председатель Госдумы Сергей Нарышкин) предупреждали: нынешний международный порядок «деформирован», «страны Балтии должны принять во внимание события в Украине и сделать выводы, а Запад должен заново учить уроки Ялты или пойти на риск войны». Эти настойчивые рекомендации были вполне в русле прежних заявлений о том, что Украина — несостоявшееся государство, треть ее нынешней территории была «отдана» ей советским руководством, а ее независимость означает де-факто «расчленение России». Если Россия, как предлагает Макрон, должна вернуться «в Европу», то на основе какой политики это должно произойти — этой или какой-то иной? Если иной, то предложил ли кто-либо новую политику? Как и Байден в 2009 году, некоторые сторонники инициативы Макрона активно и самоуверенно поучают остальных: Россия изолирована, режим слабеет, Ближний Восток становится для него трясиной, а оккупация Донбасса лишь усиливает украинский национализм. Другие же французские представители утверждают, что Россия продвигается по всем направлениям, а потому «взаимодействие» с ней становится все более важным. Но идеи, выдвигаемые для «вовлечения» России в это взаимодействие, на удивление расплывчаты и противоречивы. С одной стороны, предлагается некий компромисс. А с другой стороны — основы миропорядка, заложенного в 1975 году Хельсинкским заключительным актом, должны быть соблюдены. Но нет никаких доказательств того, что Кремль разделяет концепцию Макрона. И в этом ее основная слабость. Основываясь на заявлениях и действиях Москвы, более правдоподобно утверждать, что политическая стратегия России по ослаблению европейской и трансатлантической сплоченности работает, что Кремль без особого уважения относится к ближневосточным странам — от Ливии до Ирана, что своей хитростью и злобой он заставляет нервничать администрацию Зеленского, и без того раздираемую конфликтами. Не в последнюю очередь это связано с тем, что внутрироссийские проблемы и западные санкции, пусть и не столь уж незначительны, но все-таки недостаточно масштабны, чтобы изменить основные приоритеты политики Кремля и взгляды тех, кто её реализует на практике. Как следует из взглядов, описанных выше, и среди тех, кто формирует внешнюю политику Франции, есть те, кто об этом догадывается. Внутренние проблемы и западные санкции недостаточно масштабны, чтобы изменить политику Кремля

И хотя отчет Международной кризисной группы — это скорее политический анализ, чем практическое руководство для государственных ведомств, он заметно страдает от тех же недостатков. Его авторы благородно заявляют, что «делать предметом торга суверенитет Украины», «ставить под сомнение принцип территориальной целостности или право выбора союзников» было бы «нежелательным». Но одновременно они утверждают, что путь к согласию начинается с «честного признания проблем безопасности, которыми озабочена Россия, и готовности искать способы сотрудничества с Москвой, чтобы их преодолеть». Вопрос: каким образом можно преодолеть проблемы, не разрушив эти самые принципы? С какой стати Россия должна уступить свои рычаги давления, свои позиции и контроль? Война началась не из-за санкций или развертывания оружия, не говоря уже о «менее спорных вопросах» (изменение климата, борьба с терроризмом, COVID-19), сотрудничество по которым, как считают авторы, может «успокоить Россию». Война началась для того, как было в свое время заявлено (Владимиром Путиным на Валдайском форуме в 2014 году и Сергеем Лавровым в 2017 году), чтобы положить конец «американскому диктату», вновь утвердить «законное место» России в мире и восстановить международный порядок, основанный на «балансе сил» и «уважении». Россия желает не заверений, а перемен. Для того чтобы рекомендации ICG можно было реализовать, сама Россия должна измениться. Я бы даже сказал, полностью переродиться. Сегодняшняя Россия — это уже больше не оскорбленный и обиженный партнер. Это амбициозная держава, ощущающая себя под угрозой. Ее опасения выросли ровно настолько, насколько она чувствует себя вправе ограничивать выбор и суверенитет других. Для Путина — так же, как и для Николая I — убежденность в том, что российская цивилизация простирается за пределы российских границ, служит одновременно и символом веры, и основой государственной политики. Эта «цивилизационная» вражда идет вкупе с системой управления — неофеодальной, построенной на сговоре и при этом авторитарной. Это создает очаги напряженности между Россией и многими странами, граничащими с ней. Трения усиливаются взглядом на безопасность, восходящим к эпохе до Первой мировой войны, с характерным для нее набором понятий — периметр обороны, сферы влияния, зависимые государства-сателлиты и «цивилизационные ареалы». Но это представление о мире не соответствует политическому и правовому режиму, положившему конец холодной войне, и в каком-то смысле противоречит Уставу ООН. Путин, как и Николай I, убежден, что российская цивилизация простирается за пределы российских границ

Это мировоззрение не незыблемо, но оно имеет внутреннюю логику и силу. Оно закладывает базу для рационального расчета, осторожности и некоторой степени сотрудничества с другими игроками. Но не стоит притворяться, что оно не противоречит самой сути западного мировоззрения. Часто используемый в России термин «противоборство» означает не неудачу в сфере межгосударственных отношений, а ситуацию, при которой конфликт — это реальность, на которой основывается система и под который она, так сказать, «заточена». Если и когда это мировоззрение будет преодолено, то это случится, опять же, из системных соображений. Поэтому переговоры для Москвы — это вовсе не средство избавиться от противоборства и не сеанс политической «групповой терапии», когда диалог является самоцелью. Это один из театров, в котором это противоборство разыгрывается. Вне зависимости от того, возьмет ли Запад этот подход на вооружение, Россия его уже применяет. И Владимир Зеленский, кажется, тоже начинает это осознавать на собственном опыте. Нет никаких оснований полагать, что жесткая политика будет более обременительной для Запада, и нет причин, по которым Запад не мог бы использовать это противоборство c Россией в собственных же интересах. Россия и Запад все-таки не находятся в состоянии войны. Запад может позволить себе увеличить расходы на оборону; потери от сокращения торговли с Россией из-за режима санкций небольшие, и общий товарооборот ЕС не сильно пострадал. Большая часть Украины живет мирно, хотя ее экономика и пострадала от войны. При этом в некоторых секторах разрыв традиционных связей с Россией даже стимулирует инновации и рост. На Донбассе от войны не выиграл никто, кроме мафии, бандитов и тех, кто этот конфликт «курирует». Коллективный ум Запада может помочь облегчить ситуацию, но не сможет ее существенно трансформировать. Это произойдет только тогда, когда Кремль придет к выводу, что отстаивание его нынешних интересов в Украине наносит серьезный удар по его же интересам внутри России. Можно предположить, что кризис, вызванный пандемией COVID-19 и усугубляемый падением цен на нефть, способен ускорить такой ход событий. Оба этих фактора дестабилизировали те сферы, которые, по мнению Кремля, ему удалось взять под контроль. Но это не значит, что он теперь больше готов смириться с хельсинкским («гегемоническим») порядком безопасности (основанным на юридическом равенстве государств, уважении их суверенитета, территориальной целостности и свободе выбора своих партнеров и способов развития) или более склонен относиться к Украине, как к обычной стране. Уже ясно, что, как выразился политолог Дмитрий Суслов, близкий по взглядам к российскому официозу, «пандемия не смягчила международную конфронтацию, а стала одной из ее арен». Если конфронтация будет смягчена в будущем, то наименее вероятно, что это произойдет из-за пандемии. Это может произойти только в том случае, если российское руководство — и, скорее всего, уже не это, а будущее — придет к выводу, что цели, поставленные в 2014 году — возвращение к принципам Ялты (раздел сфер влияния между великими державами), «федерализация» и «нейтрализация» Украины, недостижимы. И политика Запада будет играть важную роль в этих расчетах. Во-первых, чтобы реализовать свои цели, Запад должен сначала принять логику долгосрочной конфронтации и отвергнуть иллюзии. Компромисс, при котором Россия обязуется уважать основные западные принципы — как раз такая иллюзия. Любой компромисс, который Россия сегодня посчитает возможным и достойным принять, невозможен без изменения этих принципов. Воскрешение Путиным концепции «Ялты» — это вызов западным принципам и всему международному порядку, сложившемуся после холодной войны. Либо Запад в своих интересах исходит из концепции, что Европа — это суверенные государства, которые сами определяют свой политический курс, либо смиряется с иллюзорной стабильностью, основанной на принуждении слабых, и готовится к неизбежным будущим конфликтам. Во-вторых, коллективный Запад — как НАТО, так и ЕС — должен поддерживать единство и безопасность. Он должен знать, где уязвим, вкладывать средства в укрепление своего потенциала и быть готовым к трудностям существования в условиях «гибридного мира». В-третьих, Запад должен продолжать помогать Украине укреплять ее потенциал (в той степени, в которой сама Украина готова на это). Чего не следует делать, так это давить на Украину c целью заставить ее принять второсортные и слабые решения в вопросах, касающихся ее собственной целостности и безопасности. Не должно быть и речи о «выборочной» отмене санкций (как это предлагает доклад Международной кризисной группы), пока не будут устранены причины их введения. В-четвертых, Запад должен продолжать сотрудничество с Россией там, где это имеет смысл, уделяя особое внимание восстановлению многостороннего режима контроля над вооружениями. Он может продолжать торговать с Россией там, где торговля взаимовыгодна. Нужно использовать в своих интересах любые доступные форматы диалога и обсуждения. Наконец, Запад должен безоговорочно подтвердить, что внутренние дела России — это внутреннее дело России. Но одновременно, когда речь идет о вещах, важных для Запада, он не должен просить благословения России и отклоняться от взятого курса в случае, если ей что-то будет не по нраву.

Автор также является приглашенным научным сотрудником Программы России и Евразии Королевского института международных отношений (Chatham House). Его последняя крупная публикация (совместно с Каарелом Кулламаа) - «Русская православная церковь: вера, власть и завоевание» (EFPI/ICDS, 2019)