Комплекс хамелеона. Взлет ультраправых в Европе — результат успешной мимикрии под борцов за стабильность и справедливость

EN

Итоги выборов в Европарламент многих шокировали, и это хороший знак: европейское общество не готово свыкнуться с правым поворотом. Более того, в некоторых странах правые популисты сдали. Так, недавно потерявшая власть в Польше партия «Право и справедливость» на выборах в Европарламент (ЕП) тоже выступила слабо по сравнению с прошлыми результатами (хотя нужно иметь в виду, что «ПиС», входящая в группу Европейских консерваторов и реформистов, уступила правящей коалиции Дональда Туска всего 0,9 процентного пункта; при этом крайне правая «Конфедерация» стала третьей по числу мест). В Венгрии центристская «Уважение и свобода» (Tisza) во главе с Петером Мадьяром сумела бросить вызов правящей партии Виктора Орбана «Фидес». А финская антимигрантская партия «Финны» сохранила за собой всего один мандат. Эти примеры свидетельствуют: либералы и прогрессисты все еще способны противостоять популистам и правым радикалам.

Имеет ли значение политическая культура?

Нельзя делать огульные выводы о причинах голосования за ультраправых во всей Европе сразу: в каждой стране важен свой национальный контекст, а политики знают, на какие болевые точки нажимать. Так, консенсусные демократии стран Северной Европы оказались лакомым куском для антиэлитных популистов. Для них разделение на правых и левых условно, а главная линия раскола в обществе пролегает между правящим меньшинством и народом.

«Шведские демократы», «Датская народная партия» и вышеупомянутые «Финны» утверждают, что представители немногочисленной элиты (у которых больше общего друг с другом, чем с простыми гражданами) управляют страной в соответствии с собственными интересами и взглядами, не спрашивая мнения избирателей (особенно в вопросах миграции).

Антиэлитный бунт — движущая сила во многих местах. Демонстрация неуважения к существующей системе власти — важная составляющая привлекательности правых. Вдобавок за последние сто лет в прогрессивных скандинавских странах с профеминистскими правительствами сформировались группы «отстающих», обиженных на женщин не меньше, чем на иммигрантов.

Нарушение табу притягательно для избирателя и в странах, переживших в годы Второй мировой опыт авторитарного правления, — Германии, Франции и Италии. Разговоры о запретном воспринимаются как признак политической смелости и отказа от либеральных норм.

Так, «Братья Италии» Джорджи Мелони стараются сохранить небольшие отсылки к фашизму — например, партийную эмблему в виде символического трехцветного пламени, — чтобы внушить крайне правым избирателям уверенность в своей приверженности идее разрыва с «традиционной политикой».

Многие избиратели в Италии и Германии видят в действиях ультраправых готовность встряхнуть систему. Особенно активно это оружие использует «Альтернатива для Германии» («АдГ»). Хотя высказывания некоторых ее деятелей в итоге привели к их исключению из партийной группы в Европарламенте и вызвали осуждение со стороны немецкой общественности, для избирателя «АдГ» такая риторика служит доказательством непохожести на «остальные партии», отказа от общепринятых либерально-демократических традиций.

В странах Центральной и Восточной Европы, переживших с начала 1990-х масштабные социально-экономические преобразования, востребованы партии, обещающие возвращение к «традиционным ценностям», по сути же — возвращение в прошлое.

При всех различиях в политической культуре и путях развития разных стран существует и общая матрица, объясняющая растущую поддержку крайне правых на европейском континенте.

Общее разочарование и растущий страх

Хотя некоторые опросы показывают, что во многих странах граждане стали либеральнее относиться к абортам, разводам, добрачному сексу и иностранцам, по другим вопросам избиратели куда менее толерантны. События последних пяти лет сделали их более нетерпимыми к кризисам.

Европейские избиратели, не имеющие ни привычки, ни устойчивости к кризисным ситуациям, испытывают нарастающий страх и, как следствие, становятся лояльнее идеям контроля и порядка.

Известный лозунг «Брекзита» Take Back Control стал предвестником перемен: по мере того как кризисы накапливаются и перетекают один в другой, избиратели — совсем как пловцы, которые хватаются за буи в бурлящем море, — все больше полагаются на тех, кто обещает «вернуть контроль».

ЕС и национальные правительства могут сколько угодно утверждать, что они защитили своих граждан от худших последствий ковида, раздав вакцины и разработав масштабный пакет мер по восстановлению экономики, что они пытаются максимально оградить людей от последствий энергетического кризиса, вызванного российской агрессией в Украине, и что программа «Европейский зеленый курс» (European Green Deal) — ключевой инструмент в борьбе с изменением климата. Все вышеперечисленное, похоже, не имеет никакого веса в глазах голосующих — наоборот, воспринимается как разговоры в пользу бедных.

Большинству избирателей жить стало труднее. Жизнь кажется все более неопределенной и непредсказуемой. Прозрачные границы, взаимозависимость государств, разговоры о разорванных цепочках поставок, реформы, навязываемые традиционным отраслям типа сельского хозяйства и рыболовства, видятся гражданам как приметы неизбежного упадка на фоне растущих держав (таких как Китай), диктующих свою волю благодаря экономической мощи.

Риторика про фантастические меры контроля — закрытие границ для иностранцев, меры по снижению расходов и обеспечение гарантированной защиты — становится гораздо привлекательнее, чем призывы к изменениям и адаптации ради сохранения статус-кво (особенно когда этот статус-кво далеко не идеален).

Споры о том, чем именно вызван рост популистских партий — экономическими проблемами или чувством «культурного отторжения», — ведутся много лет. Легко чувствовать себя потерянным и брошенным из-за трансформации норм и увеличения разнообразия (diversity) в своем окружении — такая обида как раз и разжигает межкультурные конфликты. В Европе обвинения в «воукизме» (wokeism) встречаются реже, чем в США, но в некоторых странах (например, в Польше и Венгрии) отказ от либеральных норм в пользу традиционных ценностей стал главным драйвером популярности правых радикалов.

На что давят крайне правые

В большинстве стран Западной Европы неприятие либеральных норм выкристаллизовалось вокруг отрицания прав «других» и мигрантов. Идейная борьба ведется в основном против элит, которые поддерживают массовую миграцию: считается, что те не страдают от растущей в связи с этим нагрузки на государственные службы и извлекают выгоду, пользуясь дешевой рабочей силой.

Вместе с тем голосование за правых популистов имеет и экономическое измерение. Даже в странах с мощным механизмом перераспределения богатства растущее неравенство доходов, стагнация зарплат, трудности с доступом к жилью (ключевой фактор в таких странах, как Нидерланды и Португалия) подпитывают недовольство властями, которые, как считается, бросили на произвол судьбы средний класс и простой народ.

Если добавить к этому раздражение от снизившегося качества государственных услуг (здесь и доступ к системе здравоохранения, и сбои в работе местных общественных служб), в итоге получаем ощущение экономического запустения. Конкретные детали варьируются от страны к стране, но восприятие себя как граждан второго сорта широко распространено среди европейцев и отчасти вызвано растущим неравенством в доходах и доступе к благам. Поэтому оказывается довольно легко сфабриковать дискурс, в котором мигранты рассматриваются как те, кто слишком много получает от государства, переставшего заботиться о собственных гражданах.

Нынешние предложения мейнстримных партий — направленные не на улучшение ситуации, а лишь на избежание худшего, — совсем не привлекательны для тех, чья повседневная жизнь превратилась в борьбу. В результате люди стали менее терпимы к сложным политическим маневрам и решениям, которые считают провальными. Они не доверяют технократическим правительствам, которые, по их мнению, дают слишком мало и требуют слишком много. И на национальном уровне, и на уровне всего ЕС неприятие элиты, оторванной от реальных проблем избирателей, — важная часть общественных настроений.

Средства массовой информации неустанно формируют образ идеального гражданина — того, чья идентичность органично вписывается в традиционные ценности страны, — и идеального лидера, способного направить коллективную волю своего народа. Традиционные СМИ таблоидного типа, а затем и социальные сети создали возможность для выражения лишь полярных мнений, что постепенно изолирует людей от разнообразия остального спектра, загоняя их во все более тесные рамки. Они способствуют коллективной нетерпимости к медленному, процедурному, технократическому миру политики, отличному от доступного, податливого и отзывчивого мира социальных медиа.

Неудивительно, что партии, обещающие выслушать, упростить, понять все тонкости повседневных проблем и предложить быстрое решение, привлекают обывателя. Но, пожалуй, самое главное — это обещание проводить политику, которая быстро ставит диагноз и быстро назначает лечение, особенно не задумываясь о последствиях.

В центре такой риторики — повседневная жизнь обычных людей, а не стратегическое планирование политики. Эмоциональные крючки правого популизма цепляют больше, чем технократические решения благонамеренных либералов. Предложения популистов кажутся основанными на здравом смысле, и их лидеры дают избирателю надежду. Обещание взять все под свой контроль льет бальзам на душу сторонника традиционных ценностей.

Один из главных вопросов — почему именно правые популисты, а не социалисты или социал-демократы извлекают выгоду из потребности людей в эмоциональной политике? Если мы посмотрим, где такие партии добились успеха, станет ясно, что ключ — в исчезновении левой альтернативы, признающей как экономические императивы, так и страхи, связанные со статусом и идентичностью.

Во Франции и Италии распад когда-то мощных коммунистических партий оставил вакуум, который так и не смогли заполнить социал-демократические или социалистические партии, чья база поддержки состояла в большей степени из белых воротничков, чем из синих.

Неудивительно, что успех этих партий пришелся на конец 1980-х — начало 1990-х, когда левые повернули в сторону третьего пути, оставив позади многие из своих традиционных обязательств. Партия «Национальное объединение» Марин Ле Пен, к примеру, фактически захватила бывшие оплоты левых партий на севере и востоке деиндустриализованной Франции.

Предложение «Национального объединения» в преддверии внеочередных парламентских выборов сводилось к экономическому перераспределению, снижению стоимости жизни и увеличению минимальной заработной платы. В этом смысле программа Ле Пен совпадает с позицией альянса левых сил, но имеет добавленную стоимость в виде ксенофобии и «политики идентичности».

Переключение на проблему перераспределения благ и отказ от расистских и экстремистских корней позволили правым силам расширить свою электоральную базу и заменить социалистические или социал-демократические партии в некоторых ключевых странах (например, в той же Франции). Кроме того, они получили возможность претендовать на роль мейнстримных партий, «таких же, как все остальные».

Мейнстрим: движение вправо

Большинство крайне правых партий, за исключением разве что «АдГ», упорно работали над тем, чтобы создать себе более «приличный» и мейнстримный образ. Та же Марин Ле Пен сделала все возможное, чтобы изгнать расистский и антисемитский призрак своего отца, — смягчив и имидж, и риторику.

Приведя в партию нового молодого лидера Жордана Барделла, она символически разорвала связи со старым «Национальным объединением». Джорджа Мелони в Италии, в свою очередь, соединила постфашистскую традицию с современным взглядом на партию, возглавляемую женщиной (в стране и в партии, где доминируют «сильные мужчины»).

Поддерживая повестку перераспределения, в центре которой — проблема стоимости жизни и заботы простых людей, правые популистские партии апеллируют прежде всего к тем, кого можно назвать электоральными сиротами. Нападая на иммиграцию из экономических соображений, а также сосредоточившись якобы на «нелегальной» иммиграции, они добились того, что проблема мигрантов из расового вопроса стала вопросом справедливости — и, таким образом, приемлемой для обсуждения темой.

Хотя одного взгляда на программы этих партий достаточно, чтобы развеять любые сомнения относительно их глубокой ксенофобии, их публичная риторика не только привлекла поддержку тех, кто теперь может спокойно утверждать, что они «не расисты», но и вынуждает правоцентристские партии применять ту же тактику. Иммиграция стала серьезной проблемой для избирателей всего политического спектра. Крайне правые не то чтобы стали более мейнстримными, но им удалось нормализовать декларируемые проблемы, а ведущие партии тем временем вступили с ними в сговор в этом процессе.

Мотивы у правых те же, что и раньше: неприятие разнообразия и «других» (в эпоху, когда многообразие только растет), а также непреодолимое превосходство национального над космополитическим и глобальным (во взаимосвязанном мире с прозрачными границами). Они просто умерили свою откровенно ксенофобскую риторику и направили критику в адрес технократических властных элит, а не только мигрантов и тех, кто не соответствует узкому определению понятия «сограждане».

Но есть и хорошие новости. Хотя эти партии действительно добились успеха на выборах в Европарламент, получив примерно 25% мест, почти везде им все еще далеко до большинства (самые высокие их показатели — около 32% во Франции и около 34% в Италии).

Они добиваются успеха не потому, что избиратели отдают им свои голоса, а потому, что истинные демократы теряют присутствие духа: делают уступки правой риторике ради избирательных маневров или отказываются от публичной защиты ценностей толерантности и открытости, которые являются краеугольным камнем нашей демократии.

Правые популисты побеждают, когда мы уступаем позиции и перестаем защищать идеи равенства и перераспределения благ — давая тем самым повод многим людям чувствовать себя разочарованными и уязвимыми; когда мы притворяемся, что подчиняемся воле народа, а на самом деле — примитивным сиюминутным электоральным расчетам.

Лучший способ борьбы с усилением таких партий и распространением их идей — вступить в прямой разговор с избирателем и предложить видение будущего, которое предполагает улучшение условий жизни, а не просто предотвращение катастрофы.