Сегодня в Германии завершается 70-й Берлинский кинофестиваль. В этом году в число картин, претендующих на главный приз – «Золотого медведя», вошла одна из частей 13-серийного мультимедийного проекта режиссера Ильи Хржансковского о жизни советского физика Льва Ландау – «Дау. Наташа». За «материалы, пропагандирующие порнографию» министерство культуры России отказалось выдать прокатное удостоверение этой и трем другим сериям проекта. Но и немецкая пресса в ходе Берлинале раскритиковала фильм и сочла его «бесчеловечным». Продюсер и кинокритик Сэм Клебанов увидел в этой серии не тоталитаризм советского образца, который обещал продемонстрировать автор, а реалити-шоу про тоталитаризм секты, в которую по ходу производства превратилась съёмочная группа.
Показанный в конкурсе Берлинского Кинофестиваля фильм Илья Хржановского «Дау. Наташа» способен удивить многим. Но больше всего, по-моему, поразительным несоответствием самой картины уже сложившемуся вокруг неё нарративу, масштабу амбиций и мегаломанскому размаху проекта, ореолу легенд и ожиданий, которым он оброс за 11 лет, ушедших на его создание. Пресса называла «Дау» самым амбициозным проектом в истории кинематографа. Для съёмок фильма в Харькове были выстроены декорации Института размером с небольшой город, и работа велась методом полного погружения в атмосферу времени (сороковые-пятидесятые годы прошлого века) и места. Съёмочная группа несколько лет жила в этих декорациях, имитируя работу реального исследовательского института, и всё это время её участники одевались, стриглись и ели в полном соответствии с историческим периодом. За пользование интернетом и современными гаджетами строго наказывали. Эти правила распространялись не только на актёров, но и вообще на всех – от рабочих, монтировавших декорации, до журналистов, приезжавших на съёмочную площадку. Всех полностью переодевали (вплоть до нижнего белья!) и стригли. То есть никто не мог войти на съёмочную площадку, если под одеждой 50-х годов были надеты современные трусы или лифчики.
Это, конечно, было отличным PR-ходом – он поддерживал интерес прессы к съёмкам и давал множество поводов для журнальных статей. Но вот только никакого результата, видимого на экране, все эти фокусы не произвели. Внешне «Дау» напоминает малобюджетный исторический телефильм или, скорее, телеспектакль, поставленный в трёх-четырёх декорациях. По сравнению с ним, та же «Дылда», снятая за год и за несоизмеримо меньший бюджет, выглядит более аутентичной. Не говоря уже о качественных исторических сериалах типа «Шпиона» на Netflix или «Чернобыля» HBO. Тем более, что аутентичность «Дау» сильно страдает, стоит только героям заговорить или раздеться.
Поскольку в сценарии нет заранее прописанных диалогов, то все тексты оказываются результатом актёрских импровизаций с неизбежным множеством современных словечек и выражений, типа «это – бомба», «блин», «пипец», «реально». На лексику пятидесятых это точно никак не тянет. Мой личный фаворит – «много негатива». В то время, полагаю, такая фраза могла относиться только к фотоплёнке. Я всё ждал, когда же кто-нибудь из героев скажет: «Я тебе наберу». Но обошлось.
И, простите, но не могло в СССР 50-х быть буфетчиц с интимными стрижками и эпилированными лобками – их даже в 70-80-е практически не было. Это несоответствие довольно сильно бросается в глаза, поскольку сразу переводит действие в популярный жанр «порно в исторических интерьерах». С современными порноактрисами, конечно. Для тех, кто не в курсе, напоминаю, что советские женщины даже ноги не брили. Что вполне понятно, с учётом качества бритвенных станков типа «Нева» - ими даже лицо было брить довольно мучительно, не говоря уже о более нежных участках кожи. На фоне всего этого сантехника 70-80-х годов и другие бытовые ляпы – мелочь, но cтоль разрекламированной создателями сериала «исторической достоверности» это фильму точно не придает.
Очевидно, что вся эта история с «уникальным погружением» была придумана не для того, чтобы точно воссоздать атмосферу времени. Тут она очень условна. Истинный смысл метода, очевидно, в том, чтобы превратить съёмки «Дау» в многолетнее жесткое реалити-шоу, напоминающее и телепрограмму Big Brother и стэндфордский эксперимент. «Дау» — это не про эпоху и уж точно не про гениального физика Ландау (в «Наташе» он даже ни разу не упоминается). Это про то, что может выжать из группы непрофессиональных актёров деспотичный режиссёр-манипулятор. Это не про тоталитаризм советского образца, а про тоталитаризм секты, в которую по ходу производства трансформировалась съёмочная группа.
Ну хорошо, и каков же в итоге результат всех этих колоссальных амбиций, мучений и усилий? Известно, что всего произведено на свет около 700 часов материала, из которого можно при желании монтировать бесконечное количество фильмов и сериалов – по крайней мере до тех пор, пока не иссякнет источник нерыночного меценатного финансирования. Я могу судить только о тех двух с небольшим часах, что я увидел на конкурсе Берлинале. До показанного в программе Berlinale Special 6-часового сериала «Дау. Дегенерация» я не дошёл, на перформансы в Париж и Лондон не ездил.
«Дау. Наташа» на 90 процентов состоит всего из четырёх сцен: еды, пьянки, секса и допроса. Плюс есть ещё коротенькая сцена с довольно бессмысленным экспериментом над живыми людьми, сопровождаемом столь же бессмысленными разговорами. Возможно, это была замаскированная метафора съёмочного процесса. И есть ещё одна, неожиданно милая сцена разговора двух героинь – Ольги и Наташи – в ванной о счастье, мужчинах, сексе и отношениях. И здесь, пожалуй, впервые за весь фильм на поверхность прорывается хоть какая-то жизнь и искренность.
Сцена секса буфетчицы Наташи и французского учёного Люка Биже длится минут двадцать. И в процессе просмотра возникает четкое ощущение, что есть некоторая степень откровенности при съёмках сексуальных сцен, которую лучше не превышать. Кино – это условность, мы видим на экране выдуманных персонажей. И каким бы откровенным в изображении секса ни было большинство «обычных» фильмов, эта условность, как правило, всё равно сохраняется. «Дау» же выводит физиологические подробности на такой уровень, что зритель сразу же выпадает из пространства фильма, а видит перед собой не персонажей, а, похоже, реально совокупляющихся актёров, и неизбежно задумывается о том, как это всё было снято. Была ли там пенетрация, каким образом было получено согласие, насколько это всё этично и оправдано? Особенно с учётом того, что за все эти годы «Дау» успел неразрывно срастись с контекстом своего создания. Секс на экране очень сложно отделить от многочисленных историй о систематическом абьюзе, психологическом и, возможно, физическом насилии в процессе съёмок. И вопрос цены – не финансовой, а человеческой – создания картины встаёт неизбежно, от него никуда не деться. Можно, конечно, прибегнуть тут к трюизму «искусство требует жертв», но это будет довольно сомнительная позиция. Потому что она предполагает, что искусство потребляют одни люди, а жертвы приносят совсем другие. И в данном случае это вовсе не сам «творец», очевидно, получивший от съёмочного процесса максимальное удовольствие, а какие-то безвестные до того личности, набранные по объявлению в довольно бедном городе и, скорее всего, не очень понимавшие, во что ввязались.
Про сцены еды сказать особо нечего, кроме того, что люди в них едят, выпивают и ведут тут же забывающиеся разговоры. Аутентичность блюд и сервировки вызывает сомнения, но к середине фильма ты уже никакой аутентичности и не ждёшь. Но вот зато сцена пьянки двух буфетчиц длится мучительно долго (по ощущению, минут сорок) и надолго запоминается лишь своей совершенно выдающейся бессмысленностью и пустотой. На протяжении сцены героини выпивают пару бутылок водки, закусывают, иногда блюют и ведут всё более бессвязные разговоры, состоящие в основном из мата и вариаций на тему «Я тя, сука, ненавижу!» Смотреть на это ещё менее интересно, чем случайно оказаться свидетелем попойки двух незнакомых алкоголичек (там хотя бы будут подлинные эмоции!). Здесь же актрисы неловко пытаются сымпровизировать этюд на тему «две женщины пьют и ругаются», на ходу придумывают реплики и старательно их произносят. Но жизни в этом нет. С учётом «иммерсивного» метода съёмок, я почти уверен, что водку они пьют настоящую. Но даже если так, то сцену это никак не спасает. Потому что алкогольный угар – это одно, а попытки спьяну изобразить театр импровизации – совсем другое.
Ну, и наконец, сцена, вызвавшая больше всего шума и разговоров: допрос Наташи офицером госбезопасности со ставшим уже знаменитым изнасилованием коньячной бутылкой. Она кажется избыточно жестокой даже на уровне сценарной логики. Изобличённая в связи с иностранцем Наташа – легко и не ломаясь – соглашается стать «сексотом», то есть секретным сотрудником-осведомителем МГБ. И тогда возникает вопрос: чего ещё требует от неё представитель органов, на какие именно вопросы он хочет получить ответы, зачем он её мучает? Просто получает удовольствие?
Эта сцена, несомненно, производит на зрителя мощнейшее впечатление. Она почти финальная, поэтому из зала выходишь в сильно «пришибленном» состоянии. Дело тут правда не в каких-то особых художественных достоинствах, а в простой физиологии – в мозгу каждого зрителя есть так называемые «зеркальные нейроны», которые, с одной стороны, помогают нам имитировать чужие действия, а с другой – чувствовать чужую боль. Именно благодаря этим нейронам мы вздрагиваем, когда кто-то рядом с нами попадает себе молотком по пальцу. И именно они делают ”torture porn” эффективным средством выбивания из зрителя нужных эмоций.
Как-то раз режиссёр Валерий Тодоровский высказал в дружеской беседе такую мысль, что есть простые и действенные приёмы, которые по очевидным причинам запрещены в кино. Например, можно взять милого щеночка и прямо в кадре бить его изо всех сил молотком по голове. Чувство жалости тут гарантировано – просто на физиологическим уровне. По сути, вся сцена допроса – это такое же избиение щеночка молотком. Аналогия становится ещё более явной, если учесть, что сыгравший роль следователя Владимир Ажиппо и в самом деле бывший следователь КГБ, который явно занят тут любимым делом и органично, практически на автопилоте, переключает по ходу допроса режимы «плохого» и «хорошего» полицейского. При этом, исполнившая роль Наташи Наталья Бережная явно не очень понимает, что с ней происходит – ведь кино снималось без сценария. А на фестивальной пресс-конференции она призналась, что в какие-то моменты ей становилось по-настоящему страшно.
То есть речь тут идёт не об актёрской игре, а о двойной манипуляции: режиссёр превращает своих актёров в участников реалити-шоу, изощрённо выбивает из них нужные ему эмоции, для того чтобы потом эти эмоции передались зрителю. Всё это гораздо ближе к human zoo, чем к кинематографу. Но при этом нельзя сказать, что результат поражает уровнем искренности и подлинности, недостижимым другими методами. На самом деле, хорошие профессиональные актёры могли бы это просто сыграть.
Многие критики склонны искать в «Дау. Наташа», и особенно в его финальной части, глубокую метафору тоталитаризма, исследование противостояния человека и власти, обличение бесчеловечности советской системы, легко экстраполируемой на сегодняшнюю Россию. По-моему, всё тут гораздо проще: мы просто наблюдаем довольно натуралистически воспроизведённую ситуацию, когда облечённый властью садист мучает свою жертву. Да, садисты во власти – это ужасно и заслуживает всяческого осуждения всегда и везде, ничего специфически советского тут нет. Мы давно знаем, что любой тоталитаризм и авторитаризм открывает садистам путь во власть. Я нечто подобное видел и в аргентинском кино, не говоря уже о фильмах про ужасы гестапо. Но стоит ли эта простая и в общем-то хорошо уже отработанная кинематографом мысль того, чтобы, почти не добавляя новых смыслов и измерений, выстраивать вокруг неё целый фильм? Не говоря уже о 700-часовой киновселенной…
Заканчивается пыточная сцена тем, что жертва неловко, но, кажется, небезуспешно пытается соблазнить своего мучителя. И это, похоже, первый по-настоящему интересный момент, оставляющий простор для интерпретации и дальнейшего развития. Идёт ли здесь речь о стратегии выживания в России или о том, что женщинам на самом деле нравится жестокое обращение, – вопрос открытый. Первый вариант кажется мне более интересным и осмысленным, но боюсь предположить, что режиссёр мог иметь в виду и второй. Поскольку минут через пять после этого фильм заканчивается, вопрос этот так и повисает в воздухе.
На следующий день после просмотра, наслушавшись восторгов известных российских кинокритиков, я поинтересовался мнением о фильме у знакомого немецкого журналиста. «Гора родила мышь», - ответил он и даже вставил потом эти слова в рецензию. Я бы к этому добавил, что мышь родилась механическая – лишённая признаков жизни, но тщательно и местами убедительно её имитирующая. С другой стороны, было немало и восторженных отзывов в англоязычной прессе – например, в The Guardian. И я совсем не удивлюсь, если «Дау. Наташа» окажется в итоге в числе призёров фестиваля: фильм ведь действительно сильно отличается от всего, что было показано в конкурсе, и вызывает множество ожесточённых споров. Кроме того, у него отмечены все правильные «чек-боксы»: художественный радикализм, значимая тема, интригующая история создания, овеянный ореолом предполагаемой гениальности (относительно) молодой автор и, в качестве бонуса, запрет на родине. Сомнительные этические аспекты производства картины мало известны за пределами русскоязычной среды, а всё, что касается непопадания диалогов и бытовых деталей в историческую эпоху, сильно сглаживается переводом и огромной дистанцией между иностранным зрителем и советской историей. Ну и, в конце концов, члены жюри – они ведь тоже люди, и их зеркальные нейроны работают точно так же, как и у всех нас.