Расследования
Репортажи
Аналитика
  • USD91.98
  • EUR100.24
  • OIL86.71
Поддержите нас English
  • 60
Мнения

100 лет Александра Исаевича. Как Солженицыну удалось не стать памятником самому себе

Многочисленные примеры из нашей истории показывают, что столетие со дня рождения большого человека часто становится началом его канонизации. Посмертное достижение им гипотетически предельного человеческого возраста развязывает младшим современникам руки и языки. Устанавливаются первые памятники, открываются музеи, в юбилейные речи впервые органично вплетается эпитет «великий», созываются мемориальные конференции и конгрессы, выходят фундаментальные собрания сочинений и красочные альбомы с портретами и фотографиями юбиляра…

Всем этим столетие Александра Исаевича Солженицына сопровождалось в полной мере. Даже «Литературная газета», председателем редакционного совета которой числится откровенный солженицынский недоброжелатель Юрий Поляков, опубликовала серию апологетических материалов под общей шапкой «Век Солженицына». Более того, канонизация автора «Матрениного двора» и «Ракового корпуса» началась уже давно, как минимум в последние четырнадцать лет его жизни в России, а в кругах оппозиционно настроенной интеллигенции – задолго до того, как Солженицын в Россию вернулся. Именно раздраженная реакция на эту канонизацию в 1986 году привела Владимира Войновича к попытке превратить Солженицына в пародическую личность. В финале романа Войновича «Москва 2042» писатель-русофил Сим Симыч Карнавалов въезжает в древнюю столицу на белом коне и устанавливает в стране жесткую диктатуру.

Впрочем, в реальной Москве 2018 года, как мы все имели возможность наблюдать, установление памятника Солженицыну в районе Таганки сопровождалось серией скандальных протестных пикетов. И мерзли в этих пикетах отнюдь не противники диктатуры, а те, кто утверждал и утверждает, что писатель был агентом империализма, в десятки раз преувеличил число репрессированных в СССР и защищал предателей, воевавших на стороне гитлеровской Германии. Короче говоря, в ход пошли старые добрые приемы советской пропаганды, бережно отреставрированные недавно тем же Поляковым. Похоже, что до «литературного власовца» остается рукой подать. В городке же Гусь-Хрустальный Владимирской области неизвестные граждане и вовсе разбили мемориальную доску, установленную к столетию Солженицына. Как-то не верится, что акт вандализма совершили поклонники романа «Москва 2042».

Открытие памятника Солженицыну на улице Солженицына в Москве. 

О чем все это свидетельствует? Не в последнюю очередь о присущей нынешней власти разорванности сознания, через телевизор перетекающей в сознание населения страны. Одной рукой ставим памятники едва ли не главному борцу с тоталитаризмом в СССР, другой – сажаем активистов «Мемориала» и санкционируем объявление «Мемориала» «иностранным агентом». Помню, как поразило меня в свое время поведение некоей чиновницы от культуры, отвечавшей за организацию чтений памяти Мандельштама в одном провинциальном городе. Утром, на конференции, она со слезами на глазах наизусть прочитала мандельштамовскую инвективу против Сталина «Мы живем, под собою не чуя страны…», а вечером, на ужине в ресторане, попробовала поднять столь же искренний тост за «вдохновителя нашей победы в Великой Отечественной войне – Иосифа Виссарионовича Сталина»…

 Одной рукой ставим памятники едва ли не главному борцу с тоталитаризмом в СССР, другой – сажаем активистов «Мемориала»

Однако сейчас мне хотелось бы говорить не столько о власти, сколько о писателе. Конечно, вандализм и сталинизм – это очень плохо, но как раз омерзительные слова и поступки вандалов-сталинистов указывают на то, что Солженицын никакой не Сим Симыч Карнавалов (хотя этим уподоблением скептики пользовались и в дни юбилея). С ним по-прежнему борются, прежде всего те, кого Войнович в своей книге размашисто превратил в союзников карикатурного двойника автора «Одного дня Ивана Денисовича». 

Это значит также, что Солженицыну до забронзовения далеко: он, как колобок, уже в который раз ушел от опасности – опасности превратиться лишь в пыльный портрет на стене школьного кабинета литературы. Риск из живого явления превратиться в памятник самому себе на крутых изломах биографии подстерегал Солженицына несколько раз. Сначала на родине, когда в качестве обличителя «культа личности» он чуть не получил Ленинскую премию и не стал «живым советским классиком» вроде Шолохова. Потом – на Западе – в статусе «мученика и борца с советским режимом». А еще позже – снова на родине, куда он триумфатором, как и обещал, вернулся в 1994 году. Но каждый раз Солженицын обманывал ожидания и не подтверждал опасений, говоря и делая не то, что он, казалось бы, должен был сказать и сделать, а то, что действительно считал нужным.

Многое из этого не нравилось одним; многое – другим (и мне, например, тоже). Однако Солженицын ни на чьи мнения не ориентировался и ничьи групповые интересы не обслуживал – редкое, между прочим, качество. Он последовательно и бескомпромиссно гнул свою линию, то есть пытался разными способами ответить на вопрос: почему Россия и русский человек в ХХ веке оказались в том страшном положении, в каком оказались, и как это положение, не теряя своей самобытности, исправить?

Затронутые Солженицыным болезненные темы и огромный объем им написанного невольно подталкивают торопливого читателя к тому, чтобы, не до конца разобравшись в мысли автора, отбросить книгу и, очертя голову, ринуться в русский спор, бессмысленный и беспощадный. В итоге спорщики яростно полемизируют не с самим Солженицыным, а с тем, что за него Иванов или Рабинович «напели». Люди отталкиваются от своего неприятия солженицынского полувоенного кителя, от смутных представлений о содержании поздних солженицынских произведений (многие ли хоть заглянули в «Красное колесо»?), от мнений солженицынских оппонентов в России и на Западе, то есть от чего угодно, только не от подлинного солженицынского слова.

А вот чем спорить, вы лучше отложите на три часа все дела, снимите с полки книжку, откройте ее и с чувством, с толком, с расстановкой, прочтите: «В пять часов утра, как всегда, пробило подъем – молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошел сквозь стекла, намерзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать»… 

Почти ручаюсь, до самого финала, до «Из-за високосных годов – три дня лишних набавлялось…», не оторветесь.

Олег Андершанович Лекманов – историк литературы, профессор школы филологии гуманитарного факультета НИУ ВШЭ

Подпишитесь на нашу рассылку

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Safari