Смеющийся красный. Записки профессионального клоуна из больниц и бомбоубежищ Украины

EN

* * *

Шёл третий месяц войны.

Паспорта клоунов тщательно проверяли. Российская виза вызывала подозрения, даже если ты волонтёр. Многие здесь просто боялись русских. Русская речь пугала, возвращала к пережитым ужасам. Клоуны получили разрешения на работу, выслушали правила (нарушишь одно — и тебе запрещено появляться здесь снова).

— Здесь у нас столовая, — вёл экскурсию по TESCO волонтёр. — Возьмите воды. Здесь у нас клетки с птицами. Я не знал, что люди всё ещё держат птиц как домашних животных.

«Я не могла понять какой сейчас день недели. Я могла только считать дни с начала войны: три дня, пять дней, семь, четырнадцать, двадцать один, сорок».

— Мы расклеили над каждой комнатой плакаты с названием страны, — продолжал волонтёр. — Люди выбирают, куда поедут дальше. Мы расселяем их по комнатам. И уже там они ждут очередь на автобус.

«Перестань их читать».
«А вдруг я не прочитаю новости, а там сказали, что уже можно возвращаться домой».

— Тут у нас Германия, Франция, — он ткнул пальцем в заламинированную табличку. — Там дальше Англия, Литва и Латвия. Мы стараемся отправлять людей как можно быстрее. Но иногда приходится подождать.

«Эта зима была очень тяжелой. Постоянный холод и перебои с электричеством. Я заметила, что уже привыкла двигаться в темноте. Теперь я и днём так передвигаюсь, сжимаюсь, чтобы не удариться обо что-нибудь».

— А здесь у нас комната для женщин, переживших насилие, — тихо произнёс волонтёр. — Мужчинам туда входить нельзя.

«Почему я тут?».
«Вы стоите вне очереди».

— Ну, вроде всё, что вам надо знать, — подытожил волонтёр. — Да, туалет у нас в конце коридора.

* * *

Клоун не может прекратить войну. Но приостановить её — хотя бы для одного человека и хотя бы на короткий миг, пока они вместе, — в его силах.

Когда работаешь с травмой, чувствуешь себя героем мифа об Орфее. Тебе предстоит спуститься за человеком в Аид, и, чтобы сделать это, тебе понадобится арфа. Инструмент, чтобы очаровать Аида. Без него ты окажешься лицом к лицу с травмой, и в этом противостоянии у тебя не будет шансов. Поэтому крепче держись за инструмент, которым ты лучше всего владеешь. Иначе травма уничтожит и тебя.

Лестригоны

Мы съехали из хостела и сняли комнату в самом центре Старого города. Стоящие вплотную друг к другу дома с толстыми стенами внушали надежду на укрытие.

Мы вышли прогуляться. Несмотря на то, что приближался комендантский час, маленькие улочки старого Львова были забиты людьми. Заполненные рестораны, живые статуи, гуляющие по барам ангелы с жовто-блакитными крыльями, стрельба по мишени с изображением Путина. Уличный фестиваль. И тут же: портреты погибших и без вести пропавших и огромная карта Украины, куда можно приклеить стикер с пожеланием или молитвой. «Подяки та прохання до Бога».

Мы вернулись домой. Ещё раз проверили бомбоубежище и легли спать.

4:03 утра — воздушная тревога. Сон слетает мгновенно. Проснувшись, мы инстинктивно хватаемся со Сьюзи за руки: «В укрытие!».

Вскакиваю, в темноте нащупываю шорты и футболку. Выбегаю босиком. Пытаюсь убедить себя, что не страшно. Попасть в убежище можно через двор-колодец. Звук сирены во дворе мечется между четырёх стен. Проходим в подъезд — длинный коридор и толстая металлическая дверь. Тяну, дверь со скрипом поддаётся, мы спускаемся в укрытие. Здесь сыро и пыльно. Кроме нас — никого.

Осматриваемся. На покосившемся голубом столе замечаю иконку Девы Марии, рядом, на стуле, стопкой лежат пледы, вдоль кирпичной стены — ряд пятилитровых бутылок с водой.

«Вряд ли нас убьёт. Стены внушительные, мы метра три под землёй. Но завалить может. А если завалит, сколько нас будут доставать? Воды хватит. Надо собрать пакет с протеиновыми батончиками. На следующий раз».

4:40. Стараюсь держать ноги на пятках: холодно. Пол забирает тепло. В бетонном мешке нет связи, и совершенно не слышно, что происходит наверху. Была ли вторая сирена? я несколько раз поднимаюсь по лестнице и прислушиваюсь — тишина.

Устав мёрзнуть и ждать, я решаю вернуться в комнату и поймать вай-фай, чтобы узнать был ли отбой. Сьюзи остаётся в укрытии.

Пишу Тане. Сообщение не прочитано. Наверное, спит. Или тоже в подвале без связи. Растерявшись, никак не могу вспомнить название телеграм-канала, где можно прочитать все подробности об угрозах. Приложения, как у Евгении, у меня тоже нет.

— Слушай, — входит в комнату Сьюзи, — я не могу сидеть в этом подвале и оставаться со всеми этими мыслями наедине. Что если попадёт сюда, пока я там? Давай лучше вместе.

Пять утра. У нас сегодня запланирован ещё один выход в больницу. Может чёрт с ней, с сиреной? Давай попробуем поспать хоть пару часов.

Пытаться уснуть во время воздушной тревоги — как притворяться, что спишь, услышав в пустой квартире чьи-то шаги. Глаза бегают под закрытыми веками. В шуме проезжающей машины и свете фар на потолке мерещится беспилотник.

Звук приближается. Тело замирает, тяжелеет, уходит в матрас, живот проваливается, обдаёт жаркой волной, проступает испарина. Ни вздохнуть, ни пошевелиться. С трудом удаётся уговорить себя, что это машина. Я засыпаю.

В 5:22 нас будит взрыв. Тут же сообщение от Тани.

«Хорошо, что вы в укрытии».
«Мы вернулись в комнату», — отвечаю я.
«Но тут прилетели ракеты. Бегом в убежище».

Хватаю сумку с одеждой — утеплюсь в подвале. Бежим. На этот раз в укрытии люди.

Сажусь на грязные ступеньки, надеваю носки и красный пиджак Робина. Кто знает, сколько нам тут сидеть. Люди избегают смотреть друг другу в глаза. Как будто боятся признать реальность угрозы. «Если не увижу страха в глазах другого, может быть, и мой не так уж реален».

В 5:59 вторая сирена — отбой.

Вернувшись в комнату, тут же проверяю чаты и новостные каналы.

«Одна из ракет попала в детский сад (6 км от нас), взрывной волной выбило окна в здании медицинского колледжа. Пострадали четыре мирных жителя».

Фотографии последствий прилёта.

Мы листаем новости, как будто от этого станет легче. Как будто мы и так не понимаем, с чем имеет дело.

«Это была самая массированная атака на Львов с начала войны. Большинство угроз сбило ПВО. Попало в один жилой дом на окраине. Горит крыша. Пожарные бригады выехали. Погибли двое».

«Пострадал львовский рынок».

Чуть позже читаем в Гардиан: «Более ста домов было повреждено, более пятисот стёкол выбито. Была разрушена детская площадка».

Пора выходить. Мы собрались и пошли за армянским кофе. Было важно выйти на улицу и увидеть «нормальную» жизнь. Люди едут на работу, метут улицы, продают выпечку. Жизнь продолжается. Но что-то изменилось. Как будто видно, что люди не выспались. Или это я не выспался, и теперь мне мерещится это во всех?

Заказываем кофе и садимся подготовиться к больнице. Никак не сосредоточиться. Мысль всё время ускользает. Кажется, я ничего не знаю о клоунаде. Что я могу дать? А вчера это было так легко.

Вместо выхода обсуждаем со Сьюзи продукты, которые отнесём в укрытие. Нужно ещё купить пару тёплых вещей. Летнего мало.

«Я спала мёртвым сном. Даже не слышала ничего», — говорит девушка по телефону.

Всё иначе сегодня. Резкий звук отодвинутого кресла в кафе пугает. Мимо нас пронеслась машина, из неё выпала какая-то резинка. Пнуть? А если взрывчатка? В голову лезет какой-то абсурд. В «снiданковы вежi» читается «противотанковые ежи». Или «Иже еси на небеси».

По пути на остановку встречаем пару. Мужчина в костюме, девушка в свадебном платье. Ещё одна свадьба! Наутро после обстрела!

Тени

— Будет ли странно, если я попрошу, чтобы нам показали бомбоубежище? — спросила Сьюзи по дороге в больницу. — Не вижу ничего странного, — я размышлял о том же.

Сирена застала нас прямо на входе.

Больница, казалось, жила своей жизнью, оторванная от реальности. Обычный сумрак советской постройки, привычный коридор, люди. Ничего, кроме листка на стене со стрелкой в сторону укрытия, который даже не замечают, не говорит о том, что существует угроза. Но даже для меня, человека ещё не привыкшего к такому образу жизни, больница кажется местом защищённым и безопасным. Кто ударит в больницу! И даже если это произойдёт, шанс, что меня спасут здесь, гораздо выше.

Нас встречает руководительница PR-службы.

— Я проведу вас в отделение.
— А нам можно работать во время тревоги?
— Конечно! — удивляется женщина моей наивности.

Она ведёт нас бесконечными коридорами и лестницами, проводит через подвальную часть, где я замечаю больничное бомбоубежище. Заброшенное и пустое.

— У нас сегодня два отделения для вас, — говорит наш гид. — Онкология и общая педиатрия.

Нас шестеро. Разбиваемся на тройки. Сьюзи менторит одну пару клоунов, я — другую. Быстро решаем, кто куда. Наша тройка остаётся в «общей», а Сьюзи ведут дальше, в отделение онкологии.

Через пару минут получаю от Сьюзи сообщение: «Те, кто может ходить, вышли на время угрозы в коридор. Те, кто не способен подняться, остались в палатах у окон. Пиздец!».

Менторство. Во время выхода я тенью следую за клоунами. Отгоняю от себя мысли об угрозе. Пытаюсь сконцентрироваться на увиденном: какую реакцию вызывает работа клоунов, в какие моменты они впадают в ступор, где импровизируют, а где повторяются. Записываю всё в блокнот. Получается стенограмма непроизносимого — больничной клоунады.

Обсуждение проходит в подсобном помещении (самое безопасное место в отделении). Мы достали три пыльных стула и сели между вёдер со швабрами.

— В третьей палате была девочка семи лет, — начинаю я. — Света, кажется. Вспомнили? В какие моменты она смеялась?

Клоуны переглядываются.

— Не знаю, — отвечает Таня.
— Хорошо, давай так: на что она больше реагировала?
— На страх? — неуверенное предположение.
— На контроль над страхом. Она смеялась, когда одному из вас было страшно, а другой говорил, что делать. Чтобы понять потребность ребёнка, достаточно обратить внимание, на что он активнее реагирует. В данном случае нужно вернуть чувство безопасности. Создайте ситуацию выбора. У вас должна быть проблема, которую девочка может решить. Или не решать и просто посмеяться над вами. Например, вы боитесь её плюшевого зайца. Она может взять его и напугать вас, а может успокоить, объяснив, что это всего лишь игрушка. Теперь она решает, быть страху или нет.

— Я захожу в палату и не знаю, что делать, — перебивает Юра.
— А с чего ты начинаешь?
— Знакомлюсь, спрошу что-нибудь, что-то быстро-быстро стараюсь придумать.

— Как много ты разговариваешь?
— Ой, очень много.
— А зачем?
— Ха! Зачем... А правда, зачем? Чтобы пауз не было. — А что случится, если возникнет пауза?

— Это будет означать, что ничего не происходит, что мы провалились. Никто не смеётся.
— А если я не хочу смеяться, у тебя есть, что предложить мне?

— Предложить — тебе? Я бы мог сделать что-нибудь абсурдное, потанцевать смешно.
— Ты всё ещё хочешь, чтобы я смеялся. А мне не смешно, я не хочу веселиться сейчас. Что тогда?

— Тогда провал.
— А попробуй понять, чего я хочу. — Хочешь в смысле? Как человек? — Да. Чего я сейчас хочу?

Юра замолкает и долго вглядывается в меня.

— Видишь, ты естественным образом сделал паузу. Была ли эта пауза пустой?
— Нет.
— Почему?

— Я интересовался тобой, — улыбается Юра. Должно быть, предугадал мой следующий вопрос.
— А как думаешь, почему в больнице пауза ощущается как пустая?

— Не знаю, — отвечает он, избегая очевидного. Не решился сделать последний шаг.

— Можно догадку?
— Конечно.
— Интересуешься ли ты, что хочет ребёнок?
— Я об этом никогда не думал. Нет.
— Задавайся этим вопросом. Работа доктора-клоуна не про тебя, она про того, к кому ты приходишь. Пауза даёт возможность увидеть человека, понять, что он чувствует, чего хочет. Становится ясно, вокруг чего строить игру. Тогда игра отвечает моменту, а не твоей идее. Тебе больше не придётся навязывать веселье. Ребёнок будет смеяться, потому что он прошёл с тобой через что-то значимое для себя, проделал душевную работу, и теперь ему легче. Он почувствует себя увиденным. Это — самое важное.

* * *

После выхода нас пригласили на кофе две медсестры. «Отказ не принимается». Нас провели по тёмным коридорам на кухню для персонала. На столе ждала коробка с эклерами.

— Я работаю в военном госпитале, — начала молодая девушка. На ней была розовая сестринская куртка с супергероями. — Он тут совсем рядом, только с горы спуститься. Каждый день вижу этих бедных мальчиков без рук, без ног. Столько ненависти! — Из глаз девушки потекли слёзы. Она даже не заметила их.

— Чего они пришли к нам, эти звери! — подхватила женщина постарше. — Чего им от нас надо? Мы нормально жили. Недавно с мужем квартиру в ипотеку взяли. Как-то думали о будущем. А оно вот какое! Лучше б не наступало... Мать недавно похоронила. Она родилась и умерла в войну. Это что за мир такой!

Мы молчали. Нам нечего было сказать, но им и не нужно было наших слов. Им необходимо было поговорить друг с другом в нашем присутствии. Рядом с нами они могли снова почувствовать ненормальность происходящего. Увидеть ужас и боль в наших глазах и вспомнить о том, что есть и будет другая жизнь.

— Но ведь надо же и прощать, — вытерев слёзы, произнесла молодая медсестра.
— Кого прощать, — вспыхнула женщина постарше, — этих извергов? Они наших детей убивают, а нам их прощать!

— Хотя бы постараться. Это же нам в первую очередь нужно, чтобы в постоянной ненависти не жить. Это не жизнь, когда ненавидишь!
— Может, ты и права. Это, конечно, не жизнь. Вы угощайтесь, угощайтесь эклерами.

* * *

Мы вернулись в город затемно. Через полчаса наступал комендантский час, жара не спадала. Хотелось мороженого. Магазины и кафе уже закрылись. На площади ещё работал рыбный ресторан. Мы сели за столик, заказали по пломбиру, и уже через пару минут нам принесли по три сливочных шарика в металлических креманках.

Хлопок и клубы чёрного дыма: в центре зала взорвалась лампа. После обстрела над городом повисло тяжёлое напряжение. Казалось, именно оно вызвало замыкание: лампа уловила и не выдержала.

* * *

Перед сном короткая переписка с подругой.

«Сегодня весь день наизнанку. Всё по-другому. Сплошное ожидание чего-то. Только сейчас, под вечер, выровнялось».

«У вас сейчас каждый день не похож на предыдущий. В режиме реальной жизни это всё те же 24 часа, а там, где ты сейчас, — это может быть по интенсивности год. Я пытаюсь вспомнить фильм, в котором это было».

«В Интерстелларе было. Там за 3 часа 25 лет прошло». «Да-да-да. На планете, где океан!».
«Да. Из-за гравитации чёрной дыры поблизости искривлялось пространство-время».
«Вот и у вас искривляется... Из-за черной дыры».
«А кругом свадьбы, молитвы и похороны».
«Ад».

-----------------

Публикуется по изданию: Игорь Наровский. Смеющийся красный. Freedom Letters, Рига, 2024. ISBN: 9781326939144