Уроки Крымской войны. Как николаевская диктатура проиграла европейской коалиции

Полицейский с Дворцовой

После победы русской армии над Наполеоном и примерно до середины XIX века Российская империя оставалась одним из главных игроков европейской политической лиги. Она почти руководила Европой: к российским императорам обращались для решения внутренних споров, у них просили разрешения или совета, их хотели себе в союзники все ведущие державы. Николай I, начавший правление с подавления восстания декабристов и создания III отделения (политической полиции), взял на себя функции «жандарма Европы». Желая стабильности в собственной стране и на континенте, он охотно посылал войска на помощь в подавлениях восстаний и бунтов всех мастей.

«Когда я был молод, то над континентом Европы владычествовал Наполеон. Теперь дело выглядит так, что место Наполеона заступил русский император и что по крайней мере в течение нескольких лет он, с другими намерениями и другими средствами, будет тоже диктовать законы континенту», — писал в 1851 году барон Стокмар, друг принца Альберта, мужа королевы Виктории.

Николай I прекрасно осознавал и случайность, приведшую его на трон, и недостаточность своего образования, и свою неподготовленность к тем большим переменам, что выпали на его долю. Несмотря на это, Николаю Павловичу везло. Всегда и всюду за исключением двух последних лет у него легко получалось всё. Он чувствовал себя царем не только в собственной стране, но и вообще в Европе. Император писал сыну: «Но я имею твердую уверенность, что божественное покровительство, которое проявляется по отношению ко мне слишком осязательным образом (d'une manière trop palpable), чтобы я мог не заметить его во всем, что со мной случается, — вот моя сила, мое утешение, мое руководство во всем». Границы николаевской России нигде не заканчивались.

В 1848–1849 годах на европейский континент пришла «весна народов» — так назвали всплеск революционных настроений и вооруженных восстаний во Франции, Германии, Австрии, Польше. Одни революционеры желали национального объединения, другие сражались за отделение от своих империй. В 1848 году русская армия совместно с турецкой вошла в Молдавию и Валахию, в 1849 года по просьбе австрийского правительства – в Венгрию, в 1850 году Николай I вмешался в прусско-австрийские отношения. Растущее влияние России и реакционная политика ее правительства вызывали беспокойство как у общества, так и у парламентов. Но в Петербурге этого словно бы не замечали.

«К. И. Арсеньев преподавал наследнику статистику. Раз читал он о народах, из которых составлена Россия. Показался император Николай, проходивший через классную комнату. Услышав предмет чтения, оп остановился и начал прислушиваться. Когда Арсеньев объяснял, что поляки, литовцы, прибалтийские немцы, финляндцы и другие племена по вере, языку, историческим преданиям, характеру и обычаям совершенно различествуют друг от друга и от русского народа, – государь стал... приближаться. Но, – продолжал Арсеньев, – все эти народы под мудрым правлением наших государей так связаны между собою, что составляют одно целое. «А чем все это держится?» – спросил государь сына своего, быстро подойдя к нему. Наследник дал заученный ответ: «Самодержавием и законами». – «Законами, – сказал государь, – нет, самодержавием – и вот чем, вот чем, вот чем!» – и при каждом повторении этих слов махал сжатым кулаком. Так понимал он управление подвластными ему народами».

Евгений Тарле. Том 8. «Крымская война»

Брат и (не)друг в Париже

Далеким спусковым крючком для развития Восточного кризиса стали русско-французские отношения. Принц Шарль-Луи-Наполеон Бонапарт, избранный в декабре 1848 года с большим преимуществом (5,4 млн голосов против 1,4 млн за его противника генерала Кавеньяка) президентом Франции, пошел на восстановление монархии. Николай I отнесся к инициативе без восторга: «Один титул императора, доколь Франция останется республикой, а император ее выборный, как бывали короли польские, то это еще сбыточно; но династии незаконной мы основывать не можем допускать отнюдь».

Наполеон, узурпируя власть, не был настроен считаться с мнениями извне. После проведения плебисцита (7 824 189 голосов «за», 253 145 «против», 2 млн уклонились) он провозгласил себя императором. Министр иностранных дел Франции Э. Друэн де Люис, как того требовали формальности, официально известил русского посла П.Д. Киселева о переменах в протоколах: «…преобразование в политической конституции Франции требует по обычаю, чтобы дипломатические представители, аккредитованные в Париже, так же, как и представители императора французов при иностранных дворах, получили новые верительные грамоты». Петербург, однако, мешкал. Николай I отказался использовать в обращениях к новому французскому императору формулировку «Государь, брат мой», стандартную для монархов. Он предлагал и другим венценосным правителям также ограничиться нейтральным «друг мой», но ни Вена, ни Берлин инициативы не поддержали.

«К сожалению, Пруссия, а за нею и Австрия не сдержали своего обещания действовать заодно с Россией по отношению к Франции. Они признали Louis-Napoleon братом, чем вновь доказали, как мало можно полагаться на них, а равно надеяться на их уверения. Просто тошно!».

Николай I – Ивану Паскевичу

Принципиальность Романова поставила под угрозу само существование русско-французских отношений. Наполеон III, однако, понимал, что пока торговаться не может. 24 декабря 1852 года он принял П.Д. Киселева и дипломатично пошутил: «Поблагодарите императора Николая за то имя, которое ему угодно было мне дать; я особенно им тронут, так как братьев не выбирают, а выбирают друзей». Оттепель, тем не менее, была только кажущейся. Николай I капризно нарушил и без того хрупкий авторитет нового монарха. Тем более ранимой эта холодность казалась французами: они слишком ярко помнили поражение другого Наполеона.

Николай I не обратил или не захотел обратить внимания на очевидную выгодность для Франции любой новой войны. Наполеону III нужен был внешний успех, чтобы перевести фокус внимания народных масс с внутренних проблем на внешнюю политику. И, конечно, ему требовалась боеспособная и преданная армия, для укрепления которой лучше всего подходила маленькая победоносная война где-нибудь далеко. Маркс писал о Наполеоне: «Революция внутри страны или внешняя война – иного выхода у него не осталось». О желании французского двора начать войну докладывали австрийцы и русские, его осознавали в Лондоне и в Берлине. Наполеону оставалось только выбрать район, который не жалко. Было бы крайне желательно, чтобы противником выступила Россия – в качестве реванша за прошлый проигрыш. Союзником непременно должна была стать Англия – для верной победы. Вопрос, в решении которого можно было привлечь на свою сторону Англию и Австрию в борьбе против России, давно уже зрел на Востоке.

«Идут на войну Петербург и Стамбул»

В период с XVI по XX века Российская империя воевала с Турцией больше десятка раз. Последнее их столкновение пришлось на Первую Мировую войну, фактически уничтожившую обе империи. Государствам было что делить – речь, прежде всего, о черноморском побережье, самом Черном море и о контроле над Босфором и Дарданеллами. Другой важный вопрос – религиозный. Часть подданных турецкого султана исповедовала православие: эта часть искала защиты у российского императора, он в свою очередь им ее гарантировал.

К 1850-м, когда «весна народов» естественным и насильственным путем пошла на убыль, Турция получила неформальный статус центра революционной эмиграции. Туда бежали европейские бунтовщики, теснимые своими правительствами. В Османскую империю переехали, как минимум, 3600 венгерских революционеров и 800 польских. 5 сентября 1849 года Австрия и Россия совместно потребовали от турецкого султана выдачи своих подданных. Европейское общественное мнение встретило этот ультиматум без одобрения. Россия уже воспринималась оплотом тирании – в противовес либеральной Турции. Новая реальность только усилила деспотический образ Николая Павловича. Его с самого вступления на престол одинаково ненавидели как революционеры разных взглядов, так и буржуазные либералы по всей Европе. Когда русские войска летом 1849 года подавили венгерское восстание, по поводу Николая заволновались и довольно консервативные круги. Его бесспорное мрачное могущество пугало Европу.

Уже в начале октября император Николай I, возмущенный нарушением Австрией данного России слова об амнистии революционеров (австрийский суд приговорил к смертной казни генералов и офицеров, изменивших присяге), свои требования отозвал. Австрия, с которой без поддержки России Турция не собиралась считаться, получила отказ. Отступление России в этом вопросе восприняли как слабость. Дипломатическая небрежность царизма стала первой точкой в длинном отрезке в некотором роде вечного европейского противостояния. Изменение сил почувствовали и в Санкт-Петербурге. На идеологическом фронте ведущие европейские державы уже выступили друг против друга.

12 ноября 1849 года Великий князь Константин Николаевич подал на имя императора записку «Предположение атаки Царя-града с моря» с планом захвата города: «В случае войны с Оттоманскою Партою есть средство окончить кампанию в кратчайшее время, с меньшим кровопролитием, это есть атака и взятие Константинополя с моря. Это предприятие опасное, трудное, но которое при наших средствах не должно и не может не удасться. Можно при этом потерять корабля три, четыре, много крови прольется в короткое время, но все-таки не столько, как в сухопутной двухлетней или даже годовой кампании, в которой войско более страдает от трудностей пути, лихорадок и чумы, чем от самого неприятеля».

Идея захвата (в России предпочитали термин «освобождение») Константинополя беспокоила власть и интеллигенцию и до, и после обозначенных событий. Так, например, в мартовском номере «Дневника писателя» за 1876 год (через год Александр II объявит Турции очередную войну) Федор Достоевский писал: «… одним словом, чем бы ни кончились теперешние, столь необходимые, может быть, дипломатические соглашения и переговоры в Европе, но рано ли, поздно ли, а Константинополь должен быть наш».

Город имел важное символическое значение для царизма, являясь центром утерянного православия, столицей погибшей Византии, но все же мотивами правительства не руководили одни лишь только идеи. В Петербурге ясно понимали: тот, кто владеет Константинополем, владеет Проливами, а тот, кто владеет проливами, контролирует Средиземное и Черное море, а значит – и торговлю там.

Несвоевременные мысли Николая I

Николаю I в назревающем турецком вопросе следовало обратить внимание на трех основных соперников/союзников России в Европе – Англию, Францию и Австрию. Но император, тешимый собственными заблуждениями, считал Наполеона III слабым и нелегитимным правителем, а Австрию слишком благодарным России другом. Николай I решил, что достаточно будет договориться с Англией. В январе 1853 года император внезапно предложил английскому послу Гамильтону Сеймуру подумать над разделом Османской империи.

Все положения, на которых до начала столкновения с Турцией стоял Николай I, оказались ошибочными. Поражение в Крымской войне было предопределено в первую очередь дипломатическими неудачами царского двора. Петербург собирался делить огромную империю, не заручившись союзниками. Привыкший, что к нему прислушиваются во всем, Николай I забыл, что ни у одной страны Европы не может быть постоянных друзей, а постоянны только государственные интересы. Сеймур, докладывая домой о планах Романова, насмешливо замечал, что «суверен, который имеет несколько сотен тысяч штыков», не может принять решения без одобрения из Лондона.

Британия не приняла предложений России не потому, что хотела спасти Турцию. Николаевский вариант раздела вполне закономерно показался Британии невыгодными. Россия собиралась упрочить свое влияние в Молдавии и Валахии, Сербии, Болгарии, Греции, по возможности занять проливы и Константинополь, а взамен предлагала Египет и Крит. Между тем, разгром Турции был для Британии равносилен разгрому английской торговли. Турция в 1851 и в 1852 годах ежегодно покупала больше английских товаров, чем Россия, Франция или Австрия. Кроме того, Пруссия, Австрия и Россия вводили протекционистские тарифы, защищая внутренний рынок от импорта британских товаров, а с Турцией был подписан договор о свободной торговле. Если бы Проливы перешли в руки России, Англия потеряла бы единственный не зависящий от России путь торговли с Персией. Британцы панически боялись, что за завоеванием Турции наступит завоевание Персии, а после нее Николай обратится и к их Индии.

Как только русский царь всерьез поставил на политической карте мира знак вопроса напротив самого существования Турции, выяснилось, что все споры и противоречия европейских держав могут быть вмиг полюбовно забыты. Европа так сильно не хотела усиления Российской империи, что оказалась готова выступить против нее единым фронтом – с разной степенью решительности, с разными планами, с внутренней разобщенностью. Но все же выступить.

Название «Крымская война» не совсем верно в отношении этого противостояния. На Западе войну по французской традиции называют Восточной или Русской. Для России же части света, где шли боевые действия, Востоком не являются. Но и Крымская война – термин не совсем точный. Он используется только потому, что самые важные (хотя далеко не все) военные действия шли в Крыму. Войну нельзя по привычке назвать и русско-турецкой. По сути, ее следует называть войной России против коалиции европейских государств.

Спор о святых местах

Формальным поводом для начала война стал спор о святых местах. Желая обеспечить себя поддержкой со стороны церкви, Наполеон III 28 мая 1850 года через посла генерала Опика потребовал от султана Абдул-Меджида допуска католиков в некоторые из церквей, предоставленных Православной церкви. Он обосновывал свои требования статьями 32 и 33 франко-турецкого договора 1740 года. Тот гарантировал свободу обряда для католического духовенства в «местах, где они находятся издавна». Русский посол Титов отстаивал исключительные права православных.

Спор шел не о каких-то конкретных льготах и ущемлениях – молиться и тем, и другим в храмах не запрещали. Противостояние разворачивалось вокруг казуистических вопросов – формулировок, законов, исторического приоритета. По сути, две огромные державы решали, кому чинить провалившийся купол, какую звезду ставить над собором и кто владеет ключами от Вифлеемского храма. Духовенство обеих конфессий, при этом, особенного трепета по отношению к обозначенным вопросам не проявляло. Когда в апреле 1851 года новый французский посол Лавалетт посетил по дороге в Константинополь Папу Римского Пия IX, он был удивлен, насколько ватиканский престол равнодушен к вопросу ключей и куполов. Россия и Франция, между тем, развлекала Европу войной дипломатических корпусов, перебирая старые бумаги и соревнуясь в красноречии.

Султан не хотел становиться разменной монетой в споре католиков и православных и пытался лавировать между двух агрессивно настроенных держав. В ноябре 1852 года министр иностранных дел Турции Фуад-эфенди в разговоре с австрийским послом так описывал шаткое положение дел: «Титов заявил Порте (так называли турецкое правительство), что он оставит Константинополь со всем посольством, если Порта позволит себе малейшее отступление от status quo, а Лавалетт угрожает блокадой Дарданелл французским флотом, если она сохранит status quo».

Сам Фуад-эфенди был бы не прочь, чтобы Россия столкнулась с Францией. Война давала Турции шанс освободиться от влияния Петербурга на православных подданных. В январе 1853 года Высокая Порта объявила, какие реликвии поступают в ведение католиков. Серебряную католическую звезду с французским гербом установили у входа в нишу пещеры Рождества Христова в Вифлееме. Ключи от главных ворот Храма Гроба Господня передали католическому епископу. Все эти действия совершились с максимальным шумом.

«Что означает эта ссора, которую мы подняли в Константинополе по поводу «святых мест»? Надеюсь, что она не так серьезна, как изображают ее германские газеты! Я знаю Восток, и я могу вас уверить, что Россия не уступит. Для нее это вопрос жизни и смерти, и нужно желать, чтобы это хорошо знали в Париже, если хотят вести дело до конца».

Французский дипломат Тувнель, посол при баварском дворе, 9 декабря 1851 года

Николай I многократно подчеркивал, что не хотел начинать войну, повторяя и публично, и в личной переписке примерно одинаковые тезисы. Он писал И. Ф. Паскевичу: «Турки с ума сходят и вынуждают меня к посылке чрезвычайного посольства для требования удовлетворения; но вместе с тем вынуждают и к некоторым предварительным мерам осторожности. Поэтому я теперь уже сбираю резервные и запасные батальоны и батареи 5-го корпуса: ежели дело примет серьезный оборот, тогда не только приведу 5-й корпус в военное положение, но и 4-й, которому вместе с 15-й дивизией придется идти в княжества для скорейшего занятия, покуда 13-я и 14-я дивизии сядут на флот для прямого действия на Босфор и Царьград... Но дай Бог, чтоб обошлось без этого, ибо решусь на то только в крайности. Зачать войну не долго, но кончить, и как кончить... Один Бог знает как». Николай Павлович делал вид, будто единственное его переживание в этом вопросе – благополучие православных за рубежом. Хотя оно, вероятно, тревожило российского императора не более, чем католические интересы французского монарха.

В Петербурге нервничали. Не получив поддержки от Британии, русские не собирались влезать в конфликт, но дипломатическое давление становилось слишком сильным. Дипломаты писали: «Чем более мы выказывали твердости в защите прав Церкви, тем более должен бы затрагивать нас неуспех наших усилий. С тех пор мы не могли оставаться под страхом поражения, не рискуя потерять на Востоке положение, созданное для нас историей и поддерживаемое не только симпатией, но и самим жизненным политическим интересом». В Турцию отправили чрезвычайного посла, генерал-адъютанта А.С. Меншикова.

Миссия Меншикова

В конце февраля 1853 году Меншиков прибыл в столицу Турции на пароходе-фрегате «Громоносец». На набережной его встречала радостная толпа – 7-8 тысяч греков, болгар и сербов. Ощущение было такое, словно в город прибыл король. Православные всего мира ждали от Меншикова твердости. Осознание этой ответственности ему не помогало. Он должен был добиться от султана признания привилегий Православной церкви и подтверждения прошлых фирманов. И, неформально, предложить заключить оборонительный договор против Франции. В случае, если турки не пойдут на уступки, Николай велел угрожать признанием независимости Дунайских княжеств. О войне речь пока не шла.

«Я считаю ее (Османской империи) сохранение гораздо более полезным для обеих наших империй, чем все то, что могло бы ее заменить после падения. Я думал так всегда, и нужно лишь, чтобы мне оставили возможность действовать в этом смысле, не подрывая чести и интересов России. Но если турецкое правительство в своем ослеплении не поймет приводимых доводов и не даст мне гарантий на будущее, то я должен буду прибегнуть к оружию, несмотря на противодействия и препятствия, которые мне могут быть поставлены, так как это будет моим долгом. Невозможно в таком случае определить исход войны для Оттоманской империи».

Николай I – Францу Иосифу I

Меншиков сначала действовал твердо и решительно. Сразу после приезда он заявил, что с Фуадом-эфенди переговоры вести не намерен – из-за недоверия. Министра иностранных дел заменили. Меншикова принял султан. Князь передал Абдул-Меджиду личное письмо Николая I: «Весьма далек я, высокий и державный друг, от намерения подвергнуть Ваше правительство распрям с другими державами <…> в нынешнем вопросе я должен советовать Вам сохранение прав, освященных веками, признанных всеми Вашими славными предшественниками и подтвержденных Вами самими, в пользу Православной церкви». Нота, которую вручил Меншиков Высокой Порте, заканчивалась прямой угрозой.

Султан оперативно заявил о готовности устранить все недоразумения. Казалось, Меншиков уладил конфликт. Между тем, он все равно что опрокинул бензин на едва тлеющий костер ненависти к России. Отставка Фуад-эфенди продемонстрировала, каким влиянием пользуется Россия. Каждый шаг чрезвычайного посла выставлялся провокацией и дерзким вызовом – не так оделся, не проявил достаточно уважения, сделал и сказал не то. Меншиков вел переговоры в Константинополе всю весну 1853 года. Ему противостоял посол Британской империи в Турции лорд Чарльз Стрэтфорд Каннинг. У того были личные причины не любить Николая I, отказавшегося принять его послом в Россию. Британец подталкивал Турцию к срыву переговоров. Меншиков уезжал от султана, к нему приезжал Стрэтфорд – и наоборот.

В марте турки еще готовы были пойти на все уступки России. Но к апрелю, почувствовав военную и дипломатическую поддержку Великобритании и Франции, турецкое правительство отвергло предложения Меншикова – даже после того, как он предъявил их в ультимативной форме. Посол писал в Петербург, что переговоры, вероятно, сорваны. 23 апреля Меншиков вручил Порте очередную ноту, требующую ответа по российским требованиям в течение пяти дней. По истечению срока на ультиматум ответили отказом.

9 мая «Громоносец» ушел из Константинополя в Одессу, увезя все русское посольство. Перед самым отходом корабля Меншиков направил ноту Рашид-паши: «В минуту отплытия из Константинополя нижеподписавшийся русский посол узнал, что Высокая Порта обнаруживает намерение объявить гарантию духовных прав духовенства восточной церкви, гарантию, ставящую, таким образом, в сомнение права его на прочие преимущества, которыми оно пользуется. Не вникая в причины такой меры, нижеподписавшийся считает себя обязанным довести до сведения Его Превосходительства г-на министра иностранных дел, что всякого рода акт, которым объявлялась бы неприкосновенность духовных прав православного вероисповедания и вместе с тем умалялись бы прочие права, преимущества и льготы его духовенства, неотъемленные с древнейших времен по сей день, будет принят императорским кабинетом за действие, враждебное России и ее религии».

«Громоносец» привез Меншикова в Севастополь. На Графской пристани его опять встречала толпа. Все предчувствовали войну и шли к кораблю узнать последние новости. 19 мая канцлер Карл Нессельроде известил министра иностранных дел Турции, что Меншиков будет ждать в течение восьми дней. Если Турция опять откажет, Россия приступит к оккупации Дунайских княжеств. В Петербурге нарастало напряжение. Император – Паскевичу: «Последствием – война. Однако, прежде чем приступить к действиям, заняв княжества, – дабы всем доказать, сколько я до крайности желаю избежать войны, – решаюсь послать последнее требование туркам удовлетворить меня в 8-дневный срок, ежели нет, то объявляю войну».

К Дарданеллам свои корабли тем временем стягивали Франция и Англия. Изначальный план России по быстрому захвату Проливов проваливался всё стремительнее с каждым днем ожидания. Оперативность и внезапность удара уже не могли стать преимуществом николаевского флота. Англичане помогали привести в порядок недостаточные до этого укрепления Босфора. Русские суда курсировали между Босфором и Севастополем с указанием не использовать силу. Весь регион размещался вокруг пороховой бочки, зная, что она взорвется.

«Вопрос о святых местах и всё, что к нему относится, не имеет никакого действительного значения для Франции. Весь этот восточный вопрос, возбуждающий столько шума, послужил французскому правительству лишь средством расстроить континентальный союз, который в течение полувека парализовывал Францию».

Друэн де Луис, министр иностранных дел Франции

Захват Дунайских княжеств

Все время от отъезда Меншикова и до оккупации Дунайских княжеств дипломаты ведущих государств Европы перекладывали друг на друга ответственность за провал меншиковской миссии. Все прекрасно понимали, что угроза оккупации Дунайских княжеств будет выполнена. Но понимали также, что к желаемому результату она не приведет и султана смягчиться не заставит, а лишь спровоцирует войну.

Карл Нессельроде 3 июня отдал русскому генеральному консулу в Молдавии и Валахии приказ оповестить местных правителей, чтобы при вступлении русских войск они прекратили связь с султаном. 14 июня 1853 года в Петербурге император подписал манифест «О движении российских войск в Придунайские княжества»: «Старания Наши удержать Порту от подобных действий оказались тщетными, и даже торжественно данное Нам самим султаном слово, было вскоре вероломно нарушено. Истощив все убеждения и с ними все меры миролюбивого удовлетворения справедливых Наших требований, признали Мы необходимым двинуть войска Наши в Придунайские княжества, дабы показать Порте, к чему может привести ее упорство».

«Я не смогу более удерживать в покое болгар, греков и прочие народности, нетерпеливые и пришедшие в отчаяние. Весьма возможно, что они все восстанут, а флоты бессильны против них. Последствием будет падение в Европе Оттоманской империи даже без помощи нашего оружия. Я желал бы, если это событие наступит, заранее знать твои виды и намерения. Я повторяю то, что ты уже знаешь: я не желаю завоеваний, и я это торжественно объявил в моем манифесте России. Этим все сказано».

Николай I – Франц Иосифу

В начале июля турецкий султан обратился с протестом по поводу действий России к державам, готовым поручиться за целостность турецких владений. Таких, благодаря провалам дипломатической политики России, нашлось немало. Турция уже поняла, что Англия и Франция ей помогут. На чрезвычайном заседании дивана, собранном 14 сентября, 172 его участника высказались за объявление войны России.

В тот же день Абдул-Меджид выдвинул ультиматум, требуя очистить Дунайские княжества в течение 15 дней. Генерал-адъютант князь М. Д. Горчаков в своем ответе на официальное письмо сослался на отсутствие полномочий для переговоров подобного рода. Россия и Турция разорвали дипломатические отношения. Турция объявила России войну.

Католико-англикано-мусульманский альянс против православной России

Николаевская политика поддержки православия за рубежом сводилась, по существу, к требованию соблюдать уже заключенные договоры. Никаких дополнительных льгот Россия выторговать не пыталась. Но, тем не менее, драматическая, не особенно нужная царскому двору война началась именно по религиозным причинам. Николай I, конечно, рассчитывал закончить этот конфликт быстро и без лишних потерь.

Манифест «О войне с Оттоманской Портой» Николай I подписал 20 октября 1853 года. Он опять демонстративно подчеркивал в этом документе, что Россия войны не хотела: «На миролюбивые усилия Европы, на Наше долготерпение оно ответствовало объявлением войны и прокламацией, исполненной изветов против России. Наконец, приняв мятежников всех стран в рядах своих войск, Порта открыла уже военные действия на Дунае. Россия вызвана на брань: ей остается, – возложив упование на Бога, – прибегнуть к силе оружия, дабы побудить Порту к соблюдению трактатов и к удовлетворению за те оскорбления, коими отвечала она на самые умеренные Наши требования и на законную заботливость Нашу о защите на Востоке православной веры, исповедуемой и народом русским!»

«В этой империи живет несколько миллионов христиан, интересам которых я должен оказывать покровительство, и это право обеспечено за мною трактатами. Я могу сказать по правде, что пользуюсь этим правом с воздержанием и умеренностью, причём откровенно признаю, что с ним иногда связаны стеснительные обязанности, но я не могу отступить перед исполнением совершенно ясного долга. Наша религия в том виде, как она существует в России, перенесена к нам с Востока, и есть чувства и обязанности, которых иногда не должно упускать из виду».

Николай I британскому послу Г.Сеймуру в начале 1853 года

Существовало и существует историческое убеждение, будто внешняя политика Николая I всегда была агрессивной и, больше того, откровенно захватнической по отношению к Турции. Послы и иностранцы, проживающие в Петербурге, видели милитаризацию царского двора, слышали угрозы в адрес нарушителей порядка на европейском континенте. Российский император, вероятно, считал готовность страны к войне лучшей возможностью ее предотвращения.

В отношении Турции Россия собиралась действовать так: сначала – переправа через Дунай, затем – осада крепости Силистрия, укрепление в северной части Болгарии, осада и взятие Варны, как итог – переход через Балканы, движение к Адрианополю и Константинополю. Брать Константинополь не собирались. Любая угроза городу могла стать поводом для включения в войну Англии и Франции, чьи эскадры контролировали Босфор.

Начавшись, война быстро переросла стадию двустороннего регионального конфликта и превратилась в почти мировую. Даже сам театр боевых действий, совсем не ограниченный ни крымской, ни турецкой зонами, подсказывает глобальный характер противостояния – Балтийское море, Соловецкие острова, Тихоокеанское побережье, Камчатка. Николай рассчитывал на поддержку Австрии и Пруссии, но не получил ее. Россия вступила в эту войну без единого союзника. Ее врагами впервые выступили (или готовы были выступить) все самые могущественные государства Европы. Британцы считали, что «цивилизация вела битву против варварства».

Начало боевых действий

В октябре генерал-адъютант князь А.С. Меншиков получил известие о переправе турок у Ольтеницы и дал П.С. Нахимову разрешение начинать военные действия на море. 1 ноября тот оповестил эскадру: «Война объявлена, турецкий флот вышел в море, отслужить молебствие и поздравить команду». Через несколько дней случилось первое морское сражение Крымской войны и первый бой пароходов – пароходофрегат «Владимир» атаковал турецкий пароход «Перваз-Бахри» и взял его. Русский флот действовал слаженно, дисциплинированно и эффектно. Турки вынуждены были сдаваться.

В середине ноября турецкая армия, состоявшая из 8 тысяч пехоты, 3 тысяч кавалерии и 7 тысяч пешего и конного ополчения, была разбита семитысячным отрядом генерал-лейтенанта князя И. М. Андронникова. Воронцов, наместник императора, докладывал в Петербург: «Имею счастье опять поздравить Ваше Императорское Величество с победой, одержанной 19 ноября над турками, на правом берегу Арпачая». В России шла работа над ошибками. Довольно быстро российское командование расправилось с иллюзиями и осознало, что ему противостоит армия, вполне готовая вести войну. Историк Ростислав Фадеев отзывался о турецких солдатах: «Турецкая армия, совершенно противно тому, как нам ее описывали, была в отличном состоянии, никак не хуже прусской или австрийской: хорошо обученное, отлично обмундированное и храброе войско под начальством знающих и решительных офицеров».

Но и европейцы изначально неверно оценили Россию. Ее уверенные успехи ставили под сомнение вопрос самостоятельного ведения Турцией войны. Становилось очевидно, что та едва ли способна выиграть в одиночку. Поражения армии и флота вызвали среди британских и французских правящих элит легкое беспокойство, но для общественного мнения Европы стали красной тряпкой. Французская и английская печать называли победу русских «резней в Синопе». Ответную резню турок на посту Св. Николая объявили «боевым подвигом» турецких войск. Россия, которой следовало отвечать на информационное давление, молчала.

В декабре 1853 года Михаил Погодин написал императору о том, что происходит с общественным мнением в Европе: «Наше молчание, глубокое, могильное, утверждает их в нелепых мнениях. Они не могут понять, чтоб можно было такие капитальные обвинения оставлять без возражения, и потому считают их положительными и истинными. Как же Вы хотите, чтобы мы нашли себе у этой категории сочувствие? Чему может она сочувствовать? Вот вред, происшедший от нашего пренебрежения общим мнением! Мы имели бы многих на своей сторон, если бы старались не только быть, но и казаться правыми». Николай не понимал важности полученного сообщения. Он вывел на бланке: «Величественное молчание на общий лай приличнее сильной державе, чем журнальная перебранка».

Лондон и Париж ждали удобного повода вступить в войну. Накал антироссийских настроений в обществе был настолько силен, что всех, поддерживающих Петербург, тут же клеймили подкупленными. Военные расходы любого масштаба спешно одобрялись парламентами.

«Синопское происшествие было для нас и оскорбительно, и неожиданно. Не важно то, хотели ли турки или нет перевезти военные запасы на русские берега. Дело в том, что русские корабли напали в водах Турции на суда турецкие, стоявшие спокойно в турецком порту. Они истребили их, несмотря на обещание не вести войны наступательной, несмотря на близость наших эскадр. В этом случае оскорбление нанесено было не политике нашей, а нашей военной чести. Пушечные выстрелы Синопа грустно отозвались в сердцах всех тех, кто в Англии и во Франции живо чувствуют национальное достоинство. Воскликнули единогласно: «Союзники наши должны быть уважаемы везде, куда могут достигнуть наши выстрелы!» Посему дано было нашим эскадрам предписание войти в Черное море и, если нужно, силою препятствовать повторению подобного события. Посему послано было Санкт-Петербургскому кабинету общее объявление с извещением его, что если мы станем препятствовать туркам к перенесению наступательной войны на берега, принадлежащие России, то будем покровительствовать снабжению их войск на их собственной земле. Что же касается русского флота, то, препятствуя ему в плавании по Черному морю, мы поставляем его в иное положение, ибо надлежало на время продолжения войны сохранить залог равносильный владениям турецким, занятым русскими, и облегчить таким образом заключением мира, имея способ к обоюдному обмену»

Наполеон III – Николаю I, 17 января 1854 года

9 февраля 1854 года Николай I издал манифест «О прекращении политических сношений с Англией и Францией»: «Английское и французское правительства вступились за Турцию, и появление соединенных их флотов у Царьграда послужило вящим поощрением к ее упорству. Наконец, обе западные державы без предварительного объявления войны ввели свои флоты в Черное море, провозгласив намерение защищать турок и препятствовать Нашим военным судам в свободном плавании для обороны берегов Наших. <…> Итак, против России, сражающейся за православие, рядом с врагами христианства становятся Англия и Франция!»

В конце марта Англия и Франция объявили России войну. В европейских столицах новость вызвала бурную радость. Ожидалась скорая победа. Британцы планировали «пройти по русским как по траве». Внешнеполитическое положение России постоянно ухудшалось. Вслед за Веной Берлин тоже отказался подписать предложенный им Петербургом договор о нейтралитете. Николай I объявил Англии и Франции войну: «Мы не искали и не ищем завоеваний, ни преобладательного в Турции влияния, сверх того, которое по существующим договорам принадлежит России».

Генри Палмерстон в 1854 году сформулировал видение британских целей войны: «Таковым должен быть результат нашей войны с Россией: 1. Аланды и Финляндия возвращаются Швеции; 2. Польша восстанавливается в своих старых границах как независимое государство; 3. Устье Дуная возвращается Турции, пока не будет достигнуто некое согласие о допуске Австрии в Черное море; 4. Крым должен быть взят и русский Черноморский флот захвачен или уничтожен. Крым передается Турции в обмен на Молдавию или Севастополь стирается с лица земли, а доки и арсеналы уничтожаются; Черкессия становится независимой, а Грузия объединяется с Черкессией или аннексируется Турцией». Глава британского правительства Абердин, ознакомившись с планом, предупредил, что это программа для 30-летней войны. Как Россия не готова была сражаться с целой коалицией, так и у европейского союза не было ресурса вести затяжную изматывающую войну.

Шаткое положение армии и экономики

Несмотря на политику укрепления Николаем армии, на деле она оказалась армией парадов, а не реальных сражений. Бесконечные смотры и военные торжества показывали только желание воевать, а не способность к этому. Послы и иностранцы, исправно ходившие на все парады и караулы, писали в свои столицы о реальном положении дел – отсутствии усовершенствованных ружей, например.

Солдат плохо кормили, плохо одевали, недостаток докторов и железных дорог стал ощущаться уже на Дунае. Военные боялись госпиталей. Так сильно, как грабили российскую армию, не грабили больше ни одну армию Европы. Больше половины денег не доходили куда нужно. В западной прессе, рассказывая о коррупции в русской армии, активно использовали выражение, приписываемое Александру I: «Они украли бы мои военные линейные суда, если бы знали, куда их спрятать». В феврале 1853 года выяснилось, что директор канцелярии инвалидного фонда Политковский похитил около 1 200 000 рублей серебром. Этому преступлению потворствовал весь сановный Петербург, личные друзья Николая, его ближайшие советники. Российский император очень хорошо понимал, что его окружают воры, лжецы и взяточники. И он за все блистательные годы своего государственного управления ничего не смог с этим сделать. Герцен называл Николая «разбитым, обкраденным, обманутым, одураченным шефом Павловского полка». И он не был не прав. Как-то князю Ливену, который каждый день видел царя, предложили открыть ему глаза, на что тот ответил: «Чтобы я сказал это императору? Да ведь я не дурак! Если бы я захотел говорить ему правду, он бы меня вышвырнул за дверь, а больше ничего бы из этого не вышло». Николаю I врали обо всем.

Осенью 1854 года князь Горчаков оказался в Кишиневе, где узнал, что в местном госпитале за 15 дней умерло 188 человек. Когда он поинтересовался спустя две недели о цифрах, оказалось, что за новые даты умерло еще две сотни. Никаких сражений в этой местности несколько месяцев не происходило. Горчаков велел провести расследование. На мясо отпускали столько денег, что им могли кормить больных сутками, но провизия не доходила не только до больных, но и до работников госпиталя, где недоедали буквально все. Случай в Кишиневе известен только благодаря вмешательству Горчакова, но такой же была обстановка буквально по всей линии фронта.

Командный состав, в котором блистательными именами отмечались прославленные русские адмиралы и генералы, в большинстве своем отличался крайней нерешительностью. Гвардии могли отдать приказ выступать, через день его отозвать, вернуть обратно. Солдат гнали форсированными маршами с одного конца России на другой. Железные дороги, уже существовавшие у противников, в России связывали только Москву и Петербург. Снабжать армию, разбросанную по разным частям страны, эффективно не получалось. Уже в 1854 году начали срочную разведку трассы железной дороги на Курск и дальше на Юг.

По официальным французским сведениям относительные размеры морского флота Европы в 1852 году были такими: Англия – 70 кораблей, 63 фрегата, 150 паровых судов, Франция – 25 кораблей, 63 фрегата, 108 паровых судов, Россия – 43 корабля, 48 фрегатов, 24 паровых суда. Это цифры не вполне военного флота, но в те времена превратить торговый грузовой или пассажирский корабль в военный можно было с невероятной легкостью, если в запасе у страны имелась артиллерия. Броненосные суда еще не были изобретены.

С самого начала войны несопоставимость промышленного и финансового потенциала России и ее врагов уже была очевидна. В 1853 году доходы империи составляли 227 471501 рубль, а расходы – 336 298 884 рубля. Дефицит бюджета рос с каждым годом войны. Военные расходы укладывались в 40% всех доходов страны. При этом, Военное министерство получало 82 млн рублей, а Морское – 16 млн. У российского флота не было даже шанса сравняться с вражескими. Особенно заметным оставалось преимущество в паровых судах: англичане имели 12 паровых линейных кораблей. Все 25 линейных кораблей Балтийского флота были парусными, старой постройки. Они не могли вести боевые действия далеко от баз. Новые машины заказывали в Англии, но до начала войны получили только одну, остальные конфисковали.

Военной блокаде Российской империи сопутствовала экономическая. Она серьезно подрывала международные торгово-финансовые операции и не позволяла, например, доставлять в страну даже закупленное в нейтральных зонах оружие. Внешние займы Россия не могла заключать из-за давления Великобритании и Франции, а внутренние не давали нужных вливаний в бюджет. Правительство вынужденно выпускало необеспеченные золотом и серебром кредитные билеты.

Росли цены, население, без того стесненное в средствах, с каждым годом войны жило всё хуже. Средняя цена на рожь с 1 января 1855 года к 1 января 1856 года увеличилась с 3,63 до 5,76 руб., на пшеницу – с 5,58 до 8,88 руб., на овес – с 2,52 до 4,42 руб. Южные губернии переживали кризис хуже остальных. Крым сравнивали с огромным кладбищем. В Евпаторийском, Перекопском и Симферопольском уездах люди оставляли целые деревни. Металлургическое производство в Керчи остановилось. Крымские виноградники оказались в руках противника. Но если военно-политические последствия войны сумели смягчить уже через пару лет, то информационную войну Российская империя проиграла на десятилетия.

Общественное мнение

Крымскую войну часто называют первой медийной или информационной войной. Действительно, развитие телеграфа позволяло отправлять новости о войне домой в течение нескольких дней. На фронт приезжали военные корреспонденты и военные фотографы. Публика ждала драматичных и эмоциональных репортажей Уильяма Рассела для Times и зарисовок Уильяма Симпсона для Colnaghi. Британские консерваторы полагали даже, что Рассел неуместно откровенен в описаниях тягот английской армии.

Фотографии Роджера Фентона представляют собой одну из первых попыток задокументировать войну на фотоснимках. Фентон провел в Крыму менее четырех месяцев (с 8 марта по 26 июня 1855) и сделал около 360 фотографий. Он избегал прямого взгляда на сражения – в том числе и из-за ограниченности техники, которая вряд ли позволила бы делать снимки прямо во время битв. Британская корона, кроме того, рекомендовала фотографам избегать сообщений, способных подорвать престиж армии.

Государства-участники войны действовали стандартно для нашего времени – победы преувеличивались, поражения скрывались, подвиги расписывались. Карикатуристы рисовали высмеивающие рисунки. Французская печать неистовствовала, выставляя конфликт почти новым крестовым походом. Парижская пресса даже несколько пожаров в одесской гавани попыталась раздуть в масштабную победу. Николаевские газеты навязывали читателям мысль, будто Россия вот-вот одержит верх. Тем более неловкой эта агитка стала перед самым Парижским мирным договором, когда скрывать упадок армии уже не представлялось возможным.

России желали поражения собственные подданные. А. И. Кошелев писал в воспоминаниях: «Высадка союзников в Крыму в 1854 году, последовавшие затем сражения при Альме и Инкермане и обложение Севастополя нас не слишком огорчили, ибо мы были убеждены, что даже поражение России сноснее для нее и полезнее того положения, в котором она находилась в последнее время». Разумеется, в противоположных идеологических кругах подобные внутренние и внешние настроения немедленно нарекались русофобией. Ф.И. Тютчев писал: «Ничто не выражает так ясно меру ненависти к России, как это смехотворное бешенство французских и, в особенности, английских газет после наших последних успехов».

Официальная пропаганда, рассказывающая об освобождении балканских славян, вызывала раздражение даже в «домашнем» обществе. В рукописной записке Т. Н. Грановского за январь 1855 года: «....ужели мы пойдем на освобождение угнетенных в Турции, когда у нас у самих все общественное устройство основано на том же начале, тогда как наша же Польша страдает под бременем ненавистного ига?»

Великий Князь Константин Николаевич так описывал необходимость пропаганды в январе 1855 года: «Распространять в народе сочувствие к воинам нашим, делая известными их имена и подвиги». Правительство заказывало картинки и отправляло их по всей стране – прообразы первых агит.плакатов. Государственные СМИ работали хоть и с энтузиазмом, но не особенно эффективно. Даже победу в Синопском сражении, когда Нахимову со всех кораблей, стоявших в Севастопольской бухте, кричали: «Ура, Нахимов!», официальная пропаганда умудрилась описать формально и скупо. «Морской сборник» опубликовал по этому поводу донесение вице-адмирала Нахимова и его приказ по эскадре. На Западе тем временем писали, что русские достреливали турецких матросов прямо в море.

Николай I еще в 1836 году запретил выдавать новые разрешения на частные периодические издания. С началом войны всем изданиям запретили также самостоятельно публиковать телеграммы и корреспонденции, касающиеся военных действий. Они могли только перепечатывать их из официальных источников – газеты Военного министерства и журнала Министерства иностранных дел. Для того, чтобы узнать хоть что-то о развитии сражений, выписывали зарубежную прессу. За ходом войны активно следили Маркс и Энгельс. Выступая против николаевского режима, они клеймили и капиталистический Запад. В статье «Пальмерстон. Физиология господствующих классов Великобритании» Маркс, например, разобрачал политику западных держав по отношению к «союзной» Турции, ставя им в вину «хищническое колониальное закабаление отсталой» Османской империи.

В один год Россия потеряла в Европе всех своих союзников. Но, больше того, у нее не нашлось достаточно союзников и внутри страны. Ответственность именно Николая I за затеянную и проигрываемую войну чувствовали самые разные люди – Герцен, Хомяков, Тургенев, Аксаковы, Сергей Соловьев. Все они возлагали надежды на нового царя, на грядущие перемены.

Война на истощение

Англия и Франция осознавали, что не способны захватить Россию – никому не хотелось повторять изматывающий поход Наполеона. Всё, что им оставалось – точечные удары по границам, вынуждавшие слишком большую империю обороняться то там, то тут. Инициатива полностью перешла к противнику. В ноябре 1854 года император писал Горчакову: «При подобном положении дел вопрос уже в том, где большая опасность и куда усилия обороны нашей должны преимущественно обращены быть? Думаю – Петербург, Москва или тут, в центре России, и Крым с Николаевом. Прочее второстепенной важности, в сравнении... »

Положение армий коалиции тоже не было благоприятным. Не хватало хлеба, продуктов, одежды. Французы насчитывали 12,5 тысяч заболевших. Маршал Сент-Арно докладывал своему императору, что его армия физически не в состоянии совершать длительные марши, особенно по направлению к Дунаю. Тем не менее, не была на это способна и Россия. У нее не осталось никакой возможности угрожать территориям Франции и Англии. Россия готова была вести войну с Турцией, но не с половиной европейских государств одновременно. Единственную эффективную войну против России – войну на истощение – подсказывала сама растянутость ее границ.

«Настоящее наше положение таково, что опасность угрожает нам со многих сторон. Поэтому должно прежде всего строго разобрать, где опасность наибольшая и последствия ее будут гибельнее для России. Расстояние у нас так велико, что мы не можем быть сильны на всех пунктах или обращать все силы на один пункт против нападения в настоящую минуту, чтобы потом успеть оборониться и на другом пункте, где опасность может быть важнее. Мы принуждены так рассчитывать, чтобы не терять ни минуты из виду главнейшего неприятеля, от успехов которого зависит участь войны, а может быть, и будущая судьба России».

И.Ф. Паскевич – М.Д. Горчакову, 7 октября 1854 года

Оборона Севастополя

Наиболее доступной для союзников целью был Севастополь – база Черноморского флота. Настроения на полуострове от приподнятых переходили к мрачным. Нервный отчаявшийся Меншиков на вопрос Корнилова, что ему делать с флотом, отвечал: «Спрячьте его к себе в карман». Англо-франко-турецкая армия заняла Балаклаву. Ее удобная защищенная бухта идеально им подходила.

В Крыму готовились к обороне Севастополя. Рассчитывая, что если его будут атаковать, то только с моря, правительство тратило в десятки раз больше средств на укрепление берегов крепости, чем на сухопутные укрепления. Их начали возводить только с началом войны и продвигались с этим крайне медленно.

9 сентября для затопления в бухте были выведены пять старых линейных кораблей и два фрегата. Корнилов, считавший, что крепость нужно защищать до последнего и любой ценой, пытался оспорить решение, но Меншиков считал, что настала пара использовать любые средства для защиты: «Если же придется умирать, то не лучше ли тогда, когда будут истощены все средства к защите, от чего мы еще далеки. Геройскую решимость честных моряков я постараюсь употребить с большей пользой на защиту Севастополя».

Корабли, которые должны были стать препятствие для прорыва союзной эскадры в бухту, ночью пустили на дно. Один из служивших там офицеров вспоминал: «В 8 часов вечера на обреченных в жертву кораблях, по морскому обычаю, сыграли зорю и опустили флаги. Ничто не напоминало их близкого потопления, только когда уже совершенно стемнело, экипажи их съехали на берег. Большинство матросов и многие из офицеров плакали».

Адмиралы Корнилов, Нахимов и Истомин мобилизовали все силы, включая население примерно в 45 тысяч человек, для строительства укреплений. Работы не останавливались ни на час, не прекращались даже ночью. Орудия устанавливали на недостроенных батареях. Артиллерию и экипажи направляли на сухопутный фронт. Создание линии обороны спасло Севастополь от падения. Корнилов писал в те дни: «Должно быть, Бог не оставил еще России. Конечно, если бы неприятель прямо после Альминской битвы пошел на Севастополь, то легко бы завладел им».

Корнилов, объезжая войска, обращался к защитникам города: «Ребята! Царь надеется, что мы отстоим Севастополь, да и некуда отступать нам: позади нас море, впереди - неприятель. Князь Меншиков обошел его, и как только неприятель нас атакует, наша армия ударит на него с тыла. Помните же – не верьте отступлению. Пусть музыканты забудут играть ретираду; тот изменник, кто протрубит ретираду! И если я сам прикажу отступать – коли меня!». Оборона Севастополя стала его последней битвой. Корнилов шел в самые опасные места, считая своим долгом видеть всех. Когда его, смертельно раненного французским ядром, уносили с поля, он сказал: «Отстаивайте же Севастополь». Николай I даровал защитникам города невиданные льготы – всем морским и армейским чинам, а также чиновникам севастопольского гарнизона каждый месяц службы засчитывался за год.

Не хватало врачей. В Севастополе на каждого врача приходилось по 100 раненых, в Симферополе к началу войны работало всего 4 доктора. Не хватало лекарств, перевязочных средств. Армия противника стремительно увеличивалась в размерах. Но всё же в городе, который французы, англичане и турки планировали взять за неделю, они увязли почти на год.

В феврале Николай I сместил Меншикова с поста главнокомандующего Крымской армией и назначил вместо него Горчакова. Император предчувствовал поражение и остро его переживал: «Нужны осторожность, решимость, деятельность, отважность и в особенности отстранение всякой личности, имея в глазах постоянно одно благо, одно спасение чести русской. Мы должны или победить, или умереть с честью». Уже тогда всем было ясно, что победить в этой войне Россия не сможет. 18 февраля 1855 года Николай I умер. На престол взошел Александр II. Войска коалиции взяли Севастополь. Горчаков сдал его с облегчением.

Парижский мир

В марте 1856 года в Париже делегации всех стран, участвовавших в войне, подписали мирный договор. Во французской столице в честь этого дали сто один пушечный выстрел. Российские дипломаты выступили не в пример лучше своих прошлых коллег. Они не только сделали вид, будто Россия ничего не проигрывала, но и умудрились выставить Турцию почти проигравшей. Парижский мир потребовал от формально побежденной России пустяков: ликвидировать почти полностью разгромленный Черноморский флот и военно-морские базы на побережье, передать «под международный контроль» устье Дуная, гарантировать территориальную целостность Турции и отказаться от всех преимущественных прав на покровительство христианам, живущим на её территории. Никаких масштабных территориальных уступок Российская империя не сделала. Контрибуций по итогам войны она не выплачивала.

Французский посол в Вене барон де Вуркнэ верно сказал о Парижском трактате: «Никак нельзя сообразить, ознакомившись с этим документом, кто же тут победитель, а кто побежденный». Французский император Наполеон III с особенным вниманием и, как говорили, даже лаской принял российского посланника графа Орлова. Александр II велел отечественной дипломатии идти на сближение с Францией. 21 апреля 1856 году новый русский царь написал французскому монарху письмо, которое любезно начал с «Государь, брат мой!»

В Петербурге о прекращении войны известили пушечными выстрелами с Петропавловской крепости. Д. А. Милютин писал: «У нас известие о заключении мира <…> не могло, конечно, считаться событием радостным... Бедствиям войны положен был конец, — но мир куплен дорогой ценой. Русское национальное чувство было оскорблено. Молодому императору пришлось расплачиваться за неудачи войны, не им начатой».

С точки зрения глобальной истории Крымская война — заурядный конфликт, в котором крупные амбициозные державы, по своему обыкновению, решили выяснить отношения на территории третьей страны. Между тем, об этом поражении говорят как о катастрофе и «крахе николаевского режима». Война обнажила с особенной четкостью слабости царизма, вынудив нового императора, только вступившего на трон Александра II, пойти на феноменальные реформы. Главный отсроченный итог Крымской войны — именно реформирование системы. Его вынуждены были вести в условиях ограниченного бюджета. Оскорбленная, проигравшая страна отчаянно хотела нагнать своих бывших соперников. Александр II отменил крепостное право, ввел судебную систему, гарантирующую равный и справедливый суд для всех сословий, отменил в армии телесные наказания, провел ее перевооружение, открыл военные училища, сеть народных училищ, высшие женские курсы, ослабил цензуру, начал борьбу с коррупцией.

Железные дороги строили сразу во все стороны – к Варшаве, к Тифлису, к Донецку, в Сибирь. К Первой Мировой войне Российская империя пришла со второй по протяженностью железнодорожной сетью мира. Учреждались банки, промышленные и торговые общества, государство активно давало субсидии на инициативы развития страны. Новый император повел Россию курсом на либерализацию. Она могла бы пройти мягче, успешнее и без лишних жертв, если бы не Крымская война. Но именно проигрыш там заставил правительство так интенсивно и уверенно пересматривать политические реалии. В 1871 году Горчаков добился того, чтобы Россия восстановила свои права на Черном море, ей вновь разрешили держать там флот. В 1877 году Александр II начал новую войну с Турцией и отыграл обратно все потерянные в прошлом конфликте земли и влияния.

В начале XX века Россия попыталась смягчить и переиграть последствия Крымской войны. Николай II вспомнил, что оборона Севастополя – пример мужества солдат и военачальников, а не только проигранное сражение. В 1911 году на экраны вышел фильм «Оборона Севастополя», имевший колоссальный успех у аудитории. В 1901 году Францу Рубо заказали панораму «Оборона Севастополя». Во время Второй Мировой войны она оказалась разрушена. К 1954 году, столетию обороны Севастополя, советские ученые полностью отрисовали панораму заново. В наружных нишах музея-панорамы установили бюсты героев сражения – Корнилова, Нахимова, Истомина, Пирогова, Шевченко и других. Писатель Лев Толстой, участник обороны Севастополя, описал происходившее в городе в цикле «Севастопольские рассказы». Он поднял там не только темы героизма, веры, борьбы, но и бессмысленности войны: «Одно из двух: или война есть сумасшествие, или ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем не разумные создания, как у нас почему-то принято думать».