«Кормили вкусно, пока к нам ездили журналисты». Как живут украинские беженцы в России

«Поначалу нам даже хлеба жалели»

Мария (имя изменено), Мариуполь

Я всегда была за Россию — у нас ни капли украинской крови. Муж вообще из Ставрополья. Когда самолеты летели бомбить «Азовсталь», мы радовались. И уехать, конечно, хотели только в Россию.

Выбирались из Мариуполя 22 марта. Пришлось сделать круг: сначала на запад уехать, там заночевать, а потом по окружной в сторону Новоазовска. Оттуда нас отправили на фильтрацию, телефоны проверили — скачали всё, что там было. Но мы прошли проверку легко, потому что сразу видно было, что мы за Россию.

В Ростове-на-Дону в пунктах временного размещения (ПВР) места не было. Но так как мы на машине, нас отправили в город Сальск Ростовской области и поселили вместе с другими в спортзале школы. Спасибо, конечно, и за это. Только там почему-то не топили. Зал огромный, начало апреля — и очень холодно. Мы начали ругаться, и только когда уезжали на третий день, отопление всё-таки дали.

А еще еда была ужасная. Китайская лапша и какие-то очень странные голубцы с сырой капустой и сырым рисом. Даже после полутора месяцев в подвале есть это было невозможно.

Потом мы выбрались к родственникам на Ставрополье. И поскольку это пожилые люди и содержать нас они не могли, то за три месяца мы потратили все наши деньги. Хотя Владимир Владимирович Путин и распорядился брать на работу со свидетельствами о временном убежище, никто нас нанимать не хотел. Как только услышат, что гражданства нет: «Извините, мы вам перезвоним».

Миграционная служба — отдельное мучение. Мы с мужем подали на гражданство одновременно. Так ему паспорт дали, а мне месяц тянули, потом еще месяц. Уже даже референдум о присоединении к России прошел, я как будто автоматически должна была стать россиянкой. Но ни мне, ни ребенку гражданства за время жизни в Ставрополье так и не дали.

В общем, мы решили поехать в большой город — вдруг там повезет больше. Наши друзья эвакуировались в Воронеж и звали к себе, говорили, что у них там всё хорошо. Правда, в их ПВР нас принимать не захотели и даже разговаривать поначалу не стали. Отправили в МЧС, там сказали, что мест нет. И только благодаря тому, что мы с ребенком, устроили-таки в пионерлагерь в лесу, в 20 км от города. Проблема в том, что ребенок у нас аллергик, а лес хвойный. И на хвою у нее тоже аллергия. Так что всё время она жила на таблетках. Я даже написала письмо президенту, чтобы нас переселили.

Условия были так себе. Старые разваливающиеся кровати, душ и туалет общие. Но это всё пережить можно, если бы не плохая еда и скотское отношение. Поначалу нам даже хлеба жалели. Ломти резали так тонко, что они аж просвечивали. Это исправили только после большого скандала, когда люди не выдержали и пошли ругаться к директору ПВР.

Однажды соседка пришла на обед позже других, и ей просто не хватило еды. Работница столовой достала откуда-то из-под прилавка пакет со старыми холодными макаронами и насыпала ей тарелку. Часть просыпалась, так она собрала руками и тоже в тарелку положила. Нате — жрите.

Вообще все, кто там работает, общались с нами так, будто огромное одолжение делают. Но мы же не за их счет едим! На нас деньги выделяют.

А самый главный конфликт произошел, когда нам нужно было ненадолго съездить в Мариуполь. Свекровь мы во время эвакуации вывезти не смогли, и она погибла. Надо было ее найти и похоронить. Кроме того, ее квартиру признали бесхозной, хотя муж в ней был прописан. Вообще, собственников там пять — есть еще сестра мужа с детьми, но они уехали на запад. У нас с ними разные политические взгляды. В общем, надо было оформить квартиру на мужа, чтобы ее не отобрали. А за другую квартиру, в которой мы жили всей семьей, и которая сгорела, попытаться получить компенсацию.

Мы пошли к директору ПВР и объяснили, что нам надо ненадолго уехать. Попросили оставить за нами комнату. Он поднял дикий крик и объявил, что комнату держать не будет. Я не знала, кого просить о помощи, и обратилась в Следственный комитет. Оттуда директору позвонили, и он всё-таки принял от нас заявление. Я его даже сфотографировала на всякий случай. И, как оказалось, не зря. Потому что, когда мы вернулись, нас не хотели пускать внутрь.

В Мариуполе мы ничего не добились. Нам было попроще, потому что мы оформили российские паспорта. К таким людям отношение намного лучше, чем к тем, у кого документы украинские. Но всё работает очень медленно и плохо.

Свекровь, например, мы так и не нашли. Она умерла дома, ее забрали сотрудники МЧС прямо из квартиры, со всеми документами. Но похоронили в большой братской могиле и не оставили никакой информации, где именно. Поэтому в морге перед нами открыли папку с фотографиями трех тысяч трупов неопознанных женщин примерно ее возраста и сказали, чтобы мы сами искали. Меня хватило на 300 фотографий, больше просмотреть я уже не могла. Муж выдержал 450. Но свекрови на них не было. Даже не знаю, что делать дальше.

С нашей сгоревшей квартирой тоже ничего не получилось. У нас есть взрослая дочь, которая до начала боевых действий жила в Киеве, а потом уехала в Польшу. И я не могу ее найти. Квартира была у нас с ней в долевой собственности. Так вот, местные чиновники сказали, что подавать на компенсацию должны все собственники квартиры сразу, ссылались на принятое еще летом постановление «ДНР» № 175. И без дочери мы никакой компенсации не получим. Как быть тем, у кого совладельцы квартиры пропали без вести, ума не приложу. Мужу тоже ничего оформить не успели, потому что там огромные очереди. Так что теперь надо будет снова ехать в Мариуполь в марте.

Вскоре после возвращения нам всё-таки удалось сменить ПВР. На новом месте условия гораздо лучше, а у ребенка нет аллергии. Но отпускать нас в Мариуполь в марте там тоже не хотят.

В любом случае своей квартиры у нас нет, а квартира свекрови не пригодна для жилья. Там ни тепла, ни воды. Муж нашел в Воронеже работу главного механика. И мы думаем купить здесь хоть какое-нибудь жилье. Единственная наша надежда — материнский капитал. Он ведь полагается всем детям, родившимся после 2009 года. Но в Пенсионном фонде, где надо его оформлять, ничего не хотят делать без паспорта старшей дочери, о которой я ничего не знаю. Я написала жалобу в главное управление Пенсионного фонда в Москву. Вдруг помогут.

«В какой-то момент нам уже прямо начали говорить: “Когда же вы от нас свалите!”»

Ксения (имя изменено), Дебальцево

Когда 24 февраля всё началось, мы с мамой и дочкой отправились в эвакуацию. Наш город уже много лет контролируется «ДНР», и женщинам с детьми предложили на время ехать в Россию. Мужа с сыном не отпустили, потому что в «ДНР» тогда объявили мобилизацию. Мы ехали поездом до Ростова-на-Дону часа четыре. На станции ждали пять автобусов. Я спросила водителя, куда нас повезут. Он ответил, что и сам не знает. Позвонят по телефону и скажут. В результате привезли в одну из станиц области, в монастырь.

Приняли поначалу хорошо. Душ, туалет, ремонт хороший. Кормили вкусно: конфеты, сосиски для детей, масло, сыр, колбаса. Даже фрукты были. И так продолжалось, пока к нам ездили журналисты и делали про нас репортажи. А когда к нам ездить перестали, тут же всё изменилось.

По утрам стали давать геркулес с черными такими точками. Я пригляделась — это порченные хлопья, с жучком. Пошла к матушке жаловаться. Она сделала вид, что ничего не знает. А кормить продолжали плохо. На обед суп со старой вонючей бараниной. На ужин — просто макароны с подливой. Однажды я зашла к ним в трапезную, когда у них какие-то гости были: на столе салаты, рыба красная. Наши дети ничего похожего в этом монастыре не видели.

Хорошо, что волонтеры помогали деньгами, и мы могли покупать еду. Люди хотели помочь, привозили нам хорошие вещи, одежду, постельное белье. Только это всё до нас уже не доходило. Мы с девушками видели в окно, как всё это разгружают и куда-то несут, а нам потом выдавали только рваные простыни.

С какого-то момента в монастыре нам уже прямо начали говорить: «Когда же вы от нас свалите!» Много, мол, всего хотите. Постоянно были к нам претензии, что мы электричество тратим, что много воды уходит на мытье. Но нас же много семей, и помыться нужно, и постираться. Я после этого монастыря уже в церковь не могу ходить. Молиться не получается. Как они могут так себя вести, когда у людей такое горе?

Знаю, что государство выделяло деньги на наше содержание. Вот ей-богу, дали бы нам их на руки, мы бы лучше ели и лучше устроились.

Один раз, например, нам поставили на стол сливочное масло с запахом плесени. Мы пошли жаловаться, и матушка вызвала полицию. Те приехали и начали нас отчитывать. Сказали, что у них из Ростова уже один парень погиб «из-за того, что у вас война». Чиновник какой-то тоже приезжал и ругался. Пока я ему по совету волонтеров не сказала: «Мы под защитой Российской Федерации». Он тут же испугался, вскочил и уехал.

В монастыре мы прожили три месяца, потом ПВР закрыли, и мы вернулись домой. Дом наш стоит, муж с сыном остались целы. Бои идут, мы слышим взрывы, но далеко. Если опять приблизятся, снова придется ехать, что поделаешь.

«У некоторых детей заметный откат в развитии, и никто ими не занимается»

Ника Караконстантин, Харьковская область

Я жила в селе Циркуны, это под Харьковом, в сторону Белгорода. И 24 февраля уже в 5 утра у нас были российские войска. Старший сын как раз успел уехать в город, в лицей к нулевому уроку. Назад он уже не вернулся, никакие автобусы не ходили. Он и сейчас в Украине. А четверо других детей и мы с мужем — в России.

В нашем селе у российских военных была база: солдаты, техника, полевая кухня. Только нас из этой кухни не кормили. Сначала военные просто вскрыли магазины в селе и сказали, чтобы мы брали, что нам нужно. Машины у меня не было, до магазина далеко. Что смогла — притащила на себе. Потом еда кончилась, дети начали голодать. Я собирала по российским окопам объедки. У них сухпайки крымской фирмы «Дружба народов». И вот все окопы были завалены коробками с этой надписью. Такая вот «дружба народов».

В селе не было ни газа, ни света. Воду набирали в старом колодце с воротом — ему электричество для работы не нужно. В доме была температура 8 градусов. Все дети простудились. У самой нашей маленькой, четырехмесячной, началось, как мы потом узнали, воспаление легких.

Российские солдаты были не злые, они были молчаливые и необщительные. Мы всё пытались понять, когда можно будет выехать. А они ничего не отвечали. В какой-то момент их сильно обстреливали, и они не выпускали беженцев, чтобы никто не указал украинским войскам их местоположение. Никакой эвакуации тем более не было.

Но через месяц я поняла, что надо увозить детей. Между Циркунами и Харьковом простреливаемое поле, пробраться в ту сторону никак нельзя. Оставалось ехать в Россию. Военные говорили: садитесь в машины и езжайте, но мы ничего не гарантируем. И правда, всё зависело от удачи. Меня с детьми взяли с собой односельчане, так машину перед нами расстреляли. Ту, что ехала за нами, — тоже. Кто — не знаю. А нам повезло, мы доехали.

Границу пересекали в Нехотеевке — это стандартный пропускной пункт, через который белгородцы в мирное время всегда ездили в Харьков за покупками. У меня с собой были все документы мои и детские, так что проехали без проблем. Я там была первая многодетная мама с четырьмя детьми, и они не знали, что со мной делать. Но уверяли, что всё это ненадолго. «Через две недели всё закончится, и домой вернешься», — говорили они.

Пункты временного размещения были переполнены. Но поскольку дети болели, нас взяли на неделю в областную детскую больницу. У меня у самой папа доктор, я знаю многих врачей, поэтому больше всего в этой больнице меня поразило полное равнодушие. Может быть, к россиянам они относятся лучше, но к нам не проявили ни малейшего сочувствия. Никакой психологической помощи детям не оказали, а они ведь после этого месяца были в очень тяжелом состоянии. Отношение было такое, как будто это мы сами по доброй воле к ним зачем-то приехали.

Через неделю нас отвезли в детский лагерь в городе Строитель к северу от Белгорода. И пообещали, что там мы сможем жить столько, сколько нужно. Однако уже на следующее утро нас попытались отвезти на автобусах в другие регионы. Причем меня с двумя детьми собирались отправить в Магадан, а 15-летнюю старшую дочь с трехлетней сестренкой на руках — в Татарстан. Я чудом уговорила их дать нам немного времени. Связалась с другом из Екатеринбурга, мы с ним когда-то вместе учились в Одессе. И он нам очень помог. Снял квартиру в Белгороде и дистанционно заказал Яндекс-такси, чтобы мы доехали. Я ведь была в чужой стране, без денег.

С едой помогали волонтеры, иногда можно было взять продукты в монастыре. Пособие дали один раз и только уже в июле в отделении Красного Креста. Получили по 10 тысяч рублей на каждого, я как раз смогла оплатить долги за квартиру.

Но мы должны были остаться, не могли никуда ехать из Белгорода. Ведь я не знала, что с сыном и что с мужем. Вместе с нами его не пустили военные, он остался в селе. Так что я даже не знала, живы ли они. К счастью, оба живы. Муж добрался до нас только в апреле. Весь избитый, он до сих пор мне не рассказывает, что с ним случилось. Сейчас он нашел удаленную работу — он у меня дизайнер мебели.

Пока я ждала, не сидела без дела. Познакомилась с волонтерами. В Белгороде есть негосударственное объединение «Десятый круг», помогает беженцам. Я стала работать у них на складе, сортировала гуманитарную помощь. У меня уже был опыт в благотворительности в Украине, мы помогали многодетным семьям. Так что я смогла наладить некоторые процессы.

Летом устроилась на работу в детский клуб. Я же педагог дошкольного образования. Только мои дипломы в России никто не подтверждает. Так что здесь я как бы неуч.

А потом случилось самое важное — я открыла центр адаптации для детей беженцев. Называется «Теремок». Помещение — бывший зал для йоги — бесплатно предоставил один предприниматель. Краски, игры, принадлежности собирали по разным людям.

Все дети из Украины очень травмированы психологически после пережитого. Многие потеряли отцов. У некоторых пошел заметный откат в развитии. И никто больше ими не занимается. Они даже в школу не ходят. Ведь все белгородские дети в целях безопасности переведены на дистанционное обучение. Кто-то из беженцев занимается в украинских школах, кто-то в российских, но все — онлайн. А у нас дети встречаются, рисуют, общаются. Я вижу их прогресс.

Но работаю в «Теремке» я одна и бесплатно. А среди местных мне не удается никого найти, кто тоже готов был бы с детьми бесплатно заниматься хотя бы два раза в неделю.

Почти все мои односельчане уехали в Европу. Но что я там буду делать, на пособие жить? А здесь я нужна, я помогаю детям, которым больше никто не поможет.

Для многих украинцев я предательница: раз не уехала, раз осталась, значит поддерживаешь врага. К тому же я получила российский паспорт. Но он для меня инструмент выживания. Паспорт у меня есть, но вместо прописки — пустая страница.

Никакой особой любви к России у меня нет. Я не русская и не украинка, я гагаузка. Для меня оба эти языка не родные. Я очень хочу домой, где наши игры, фотографии, участок земли. До 24 февраля у меня была нормальная жизнь, которой больше нет. Детский клуб в Харькове, где я преподавала, разрушен снарядами.

Вернуться туда? Вполне может начаться еще одно наступление, разве я могу подвергать своих детей такой опасности? А здесь за 10 месяцев у меня появилось много знакомых и важное дело. Я останусь просто назло, просто из упрямства. Покажу людям, которым наплевать на беженцев, на детей, как надо работать. Пусть им будет стыдно.