Не попасть в камеру. Исповедь деятелей киноиндустрии о цензуре и пропаганде военного времени

(все имена героев изменены)

Елена, продюсер, работает в России: «Самое печальное — отсутствие четких правил, никто не говорит, что можно, а что нельзя»

Цензура влияет всегда, на все проекты. Горизонт планирования фильма — несколько лет. Ты задумываешь что-то, и оно выходит через два года — пока написали, пока сняли, пока смонтировали и выпустили. Самое печальное — отсутствие четких правил, они отсутствовали до, а теперь в еще большей степени, потому что никто не говорит, что можно, а что нельзя. Еще полтора года назад мы делали контент без оглядки на какие-то опасения. Мы не делали ничего идеологизированного ни в одну, ни в другую сторону, никаких манифестов не выпускали, но мы не думали, что то, допустим, нельзя брать или про это нельзя рассказывать, что нельзя показывать лесбиянку или гомосексуала. Это был вопрос интонации и уместности, и он стоит всегда, независимо от цензуры.

К концу года, еще до «спецоперации», нам впервые дали по шапке — определенная радикализированная часть общества набросилась из-за того, что в кино были шутки про религию. Не до размеров карикатур Charlie Hebdo, было лайтово, но, видимо, это попалось на глаза кому-то из радикальных товарищей. Приходилось вычищать огромное количество негативных комментов из социальных сетей каждый день, актеру наняли охрану, ему угрожали, он в итоге выпилился из всех соцсетей. Увидев это, мы охерели и перемонтировали первую серию, хотя никто нам «сверху» не звонил. Цензура была скорее внутренняя, и сейчас она тоже никуда не делась. Уровень неопределенности повысился, потому что сегодня нельзя это, а завтра уже то. Сегодня ты готовишь проект, а завтра уже нельзя. Это и раньше было, а с развитием ситуации все стало еще более неопределенным. Количество цензуры будет расти, потому что, кроме как от государства, в кино осталось мало денег. У нас нет такой культуры, что кто дает деньги, тот просто дает деньги. У нас тот, кто дает деньги, заказывает музыку.

И поэтому вечный рассказ про то, как же в государственном кинотеатре ставить «про пи**расов», — он от чего? От непонимания, что это наши деньги, жителей страны, и по-хорошему, есть разные люди — кто-то любит мальчиков, кто-то девочек, кто-то либерал, кто-то консерватор, и все имеют право на репрезентацию. Мы в этом смысле на пещерном уровне, мы до сих пор считаем, что если это государственная институция, то она должна отрабатывать какое-то идеологическое направление. Сейчас, когда деньги на кино — это только Фонд кино и Минкульт, уровень цензуры будет повышаться.

По сути, компании доживают до какого-то уровня, а потом либо продаются, либо должны стать частью глобального рынка, и медиакомпании — не исключение. В нашей ситуации мы понимаем, что никакой инвестиционной модели не осталось, и это квази-государственные деньги инвесторов, то есть деньги больших госкорпораций, типа «Газпрома». Ни один частный медиахолдинг сейчас не сможет выжить только на свои деньги. Ему нужно взаимодействие с другими игроками рынка либо каналами, что автоматически означает государство или государственные институции, такие как Институт развития интернета, Фонд кино или Минкульт. Понятно, что Минкульт — в большей степени идеологизированная организация, Фонд кино — в меньшей степени, но у них есть рычаги управления, которые будут приводить не только к внутреннему цензурированию, но и к внешнему.

Возможно, если ситуация придет к ремиссии, то образуются правила игры, и все станет не так прямолинейно. Но, откровенно говоря, еще год назад Гореславский ходил во все платформы, будучи еще не директором ИРИ (Институтом развития интернета), а неким связующим звеном между Администрацией президента и отраслью, и мягко говорил: «Ребята, показывайте нам проекты в процессе, мы вам поможем избежать проблем».

Тут все зависит от ума и изворотливости руководителей. В государственных институциях, например, «Газпром-медиа», более серьезный взгляд на это, потому что такова установка руководства. В «Газпроме» они могут снимать или не снимать тех актеров, которые активно высказывались, выходили на митинги и так далее. Но это не значит, что в Администрации президента реально кто-то составил список, — это все происходит на «невербальном уровне». Они же все между собой общаются, дружат — все руководители холдингов, олигархи, Володин, Матвиенко, Кириенко, они все из одной тусовки, и это даже не про какие-то правила, а про то, «как мне смотреть в глаза Шойгу, когда он приедет ко мне на яхту отдыхать». Он мне скажет: «Ну ты что? Ох*ел, что ли? Мы же команда, мы дружим, а ты меня подставляешь».

И когда представитель этой команды из соображений своего дальнейшего существования в этой группе, своего дальнейшего роста попадает на руководящую должность холдинга, он, конечно, действует в определенных рамках. Это опять же из области самоограничений. Есть люди самодостаточные, а есть те, которые давно и прочно занимается этим бизнесом. Ну, мы же понимаем, разве существовала бы компания «Русское», если бы Кушаев не был сотрудником ВГТРК? Не существовала бы.

Существовали бы все эти говнокомпании в Питере, если бы их люди не были включены в определенную схему изготовления всего этого говна для НТВ? Нет. Они не делают ничего удивительного, они сидят на своих местах и очень любят эти места. И они боятся, что их благоденствию, их прекрасным позициям может вдруг помешать случайно какая-то х*йня, вошка какая-то, вроде человека с украинским флагом на аватарке. Потому что есть люди, которые это проверяют. А главное, даже если этого не делают системно, все боятся, что это могут начать делать завтра и что ты сегодня возьмешь этого актера, а завтра он выйдет, заявит что-нибудь, и тебе скажут: «Ну все, п*здец». Когда все понимают, что единственным спонсором остается государство, все думают на опережение. Тем более что в руководстве есть люди определенных взглядов, и они просто не берут тех, кто с этими взглядами не совпадает. Когда случилась война, у нас внутри групп начались конфликты. Например, у режиссера антивоенная позиция, он собирается уезжать, у оператора — другое, а кастинг-директор постоянно в Фейсбуке постит, что она поддерживает войну, она из Донецка или из Мариуполя, у нее там куча родственников, и она вступает в пикировки про «восемь лет». Так что у людей просто есть желание избежать этой конфронтации. Либо кто-то из них вполне себе поддерживает происходящее, и им не хочется работать с людьми, которые не поддерживают. У меня сейчас много проектов в производстве, и мы ни на одном проекте не проверяем соцсети потенциальных сотрудников. Но, возможно, где-то исполнительные делают это по собственной инициативе, не афишируя, может быть, какой-то внутренний фильтр применяют даже они. Подобное происходит естественным образом, потому что для кого-то это зашквар, а кто-то не видит в таких фильтрах ничего зазорного.

Мы живем в обществе, и в кино этого дофига — люди воруют деньги. Они чем руководствуются, когда воруют? Тем, что, если мне надо, то можно пойти на сделку с совестью, грубо говоря. Почему же они должны переживать, если они могут снять кино и получить за него в пять раз больше госденег? Я разговаривала с одним продюсером, он рассказал, что запускает проект про биолаборатории в Мариуполе, и я не услышала никакого ужаса в его голосе. Для него это совершенно нормально. Давно было очевидно, что он человек, «встроенный в систему». Он совершенно спокойно на это смотрит, видимо, и не испытывает на эту тему никаких угрызений совести.

У нас тоже есть «патриотический проект», не самый ужасный, который мы снимаем по заказу Института развития интернета. Если бы его писали более талантливые люди, он был бы не так плох, потому что в своей основе имеет жанровую составляющую, почти как «Белый клык». Там нет, к счастью, Z-линии, там просто очень прямолинейно вписан смысл про то, что пи**расы с Запада хотели раздербанить Россию, а мудрые руководители России дали им отпор. Я сейчас упрощаю, в целом, если взять сюжет — там нет ничего ужасного, это человеческая история, но, как всегда, когда ты пытаешься грубо работать со смыслами, выходит через жопу. Хотя если смотреть, отвлекшись от моих мировоззрений, то такая точка зрения тоже может существовать.

Роман, режиссер-постановщик, уехал из России: «Вместо кино теперь пойдут развлекательные ситкомы, людей надо будет захихикивать»

В последние годы я жил довольно компромиссно. Мне многое не нравилось, но отмазка от Бродского — «ворюги мне милее, чем кровопийцы» — развалилась 24 февраля. Стало очевидно, что ворюги — они же кровопийцы, стало понятно, что это следующая стадия рака России. Стало совсем невыносимо, отвратительно. Я закрывал глаза и на Крым, и на донбасскую операцию. Я понимал, что власти надо было сделать в Украине такую же Абхазию или Осетию, незаживающий гнойник, который помешает ей спокойно жить и интегрироваться в Европу. Сейчас про это стыдно говорить, но это так. Понимаешь, что происходит, но внутренне с этим живешь в России, потому что работа, дела и возможность помогать людям. Быт, жизнь и комфорт перевешивали чувство несправедливости.

24-го у меня просто спала пелена с глаз, и я понял, что это полный п*здец и это невыносимо. Я стал ходить на митинги в городе, где я снимал. Я не ходил на работу, отпускал людей раньше и нарушал договорные вещи, говорил: «Извините, но я должен сходить». Я верил, что в первые дни можно было что-то изменить, если бы это было массово. Это было наивно, потому что Навальный показал своим приездом, что нихера никто не выходит. Нас было мало, нас гоняли, и самое главное — люди не одобряли тех, кто вышел.

Прохожие — и молодые, и дедушки, и бабушки — готовы на нас кидаться и помогать полиции. Меня это поразило, и я понял, что мы совершенно высокомерно и легкомысленно относились к телевидению. Все знали, что такое Соловьев, и думали, что ни на кого это не работает, что это несерьезно. Но после 24 февраля я понял, что это недооцененная вещь, очень мощная, она воздействует на людей, и это страшно.

Насмотревшись всего этого, я уехал. Стало очевидно, что жить в пассивно или активно поддерживающей это среде невыносимо. Это настолько стыдно и страшно, что у меня просто «лопнул пузырь», который возникал в профессиональной среде. Я понял, что все это не нужно и никакой работы быть не может. Ты не можешь быть налогоплательщиком, потому что если ты работаешь в России, ты косвенно работаешь на войну. Я это понял, и мне этого не хочется.

На данный момент на борьбу у меня нет ресурса, нет смелости и сил. Я не вижу возможности работать в России сейчас, потому что это и довело нас до этой жопы, потому что всегда мне говорили: «Хочешь протестов? Протестуй, но у тебя работы не будет, а мы отвечаем за людей в нашей компании». Эти отмазочки звучали все двадцать лет. Я сформулировал все это смешным и ясным для себя образом: «Моя хата с краю, со мной можно повторить». Человек засунул голову в свою маленькую хату, жопу выставил и говорит: «Повторяйте сколько вам надо, потому что я с краю, меня это не касается, все не так однозначно». Все наши хаты с краю, и со всеми нами, мне кажется, повторят 37-й год. Это кажется абсурдным, но все к этому идет.

У тех, кто остался, нет выбора: они будут идти на компромиссы, потому что дальше будет хуже. Это путь в Северную Корею, я думаю, что он будет стремительным, и у тех, кто остался, есть только дорога компромиссов и снижения всего. В иммиграции непросто, а тем, кто внутри… Я знаю много людей, которым вообще нормально и они не парятся. Если люди нормально себя чувствовали последние двадцать лет, то и сейчас им неплохо будет, пока не начнет что-то взрываться. Осуждать этих людей глупо, и не стоит этого делать. Каждый живет так, как ему комфортно.

Есть люди, которые считают правильным остаться. Я их совершенно не осуждаю, это их выбор, он смелый и более смелый, чем мой. Есть люди, которые остаются, чтобы «не сдать страну», например, Кара-Мурза, Шлосберг, Яшин, Навальный. Возможно, что есть люди, которые продолжают выходить на пикеты. Если ты снимаешь сериалы и называешь это «я не сдаю страну», то это чушь: ты развлекаешь людей между выпусками Соловьиного помета и платишь налоги, поэтому ты обслуживаешь.

Я слышал, что надо срочно увеличить подачу развлекательного контента, потому что люди устают от новостей и с осени их надо веселить очень сильно, поэтому сейчас будет сниматься много ситкомов, много веселого, над чем трудится Тина Канделаки. Возможно, будут сниматься какие-то патриотические заказные фильмы, но в целом война поубавит денег, и кино будет стремительно схлопываться, количество фильмов будет уменьшаться. Первым делом под нож пойдут культура, образование, а за ними кино. Телевизионные форматы будут хорошо себя чувствовать, потому что людей надо будет «захихикивать».

Я очень хочу вернуться и смогу вернуться, когда прекратится война и сменится строй. Я думаю, что это произойдет синхронно или очень быстро. Путинская власть должна прекратить существование и должна быть судима, должны быть выпущены Навальный и остальные политзаключенные. Страна должна расхлебывать то, что заварила. Я думаю, что тогда вернусь и буду полезен. Не факт, что я найду работу по профессии, но если надо, пойду мыть посуду. Почему бы и нет?

Сергей, режиссер-постановщик, остался в России: «Цензура была и в СССР, но не помешала создавать великие фильмы»

Я честно принял такое решение: я родился в России, я тут живу и правда не понимаю, почему чуть что, надо валить за границу. Патриот — это тот, кто любит свою страну и борется против тирании, а не тот, кто дружит с администрацией лагеря и называет это любовью к родине. Почему я должен отсюда уезжать, мне не совсем понятно. Даже если я не согласен с действиями власти и даже если, допустим, меня призовут, я просто напишу отказную. Если меня посадят, то отсижу, что делать. Я знаю точно, что не поеду ни на какую войну. Я никогда не буду снимать какую-то заказуху, пропагандой заниматься тоже никогда не буду. Я лучше сниму короткометражку, может, полный метр какой-нибудь дешевый. Я не борец, я просто снимаю фильмы и вижу, что в этом моя миссия — делать хорошее кино для людей. Может, в том, что я не соглашаюсь на сомнительные фильмы с сомнительной моралью, что-то есть?

Я вообще во всю эту тему, что все пропало, искусство исчезло, не верю. Потому что в Советском Союзе была серьезная цензура, но все равно снимались выдающиеся художественные произведения. Может, даже наоборот — под гнетом сильной цензуры, в тисках, и рождается что-то подлинное и более искреннее, чем когда ты свободен. Это необязательно андеграунд, и в каком-то всенародно одобряемом фильме может быть фига в кармане, какое-то подмигивание, которое считывают только те, кто понимает, просто оно скрыто, не лежит на поверхности. Я не верю, что кино заявляет какую-то позицию, я верю, что кино развивает человека и его душу. Оно учит его критически мыслить, видеть разные стороны одной медали, оно как-то тебя возвышает в общем над всем животным. Надо делать фильмы, один хороший фильм уже что-то дает. Короче, у меня в целом позитивный взгляд. Я просто оптимист.

Режим не вечен. Даже если все останется как есть, настанет период оттепели, ослабления гаек. Рано или поздно происходят прилив, отлив, не бывает, что ничего не двигается. Неважно, идет речь о дорогом блокбастере, рекламном ролике или дешевом сериале для дневного эфира канала «Домашний», кино — сложный производственный процесс. В нем задействованы огромное количество людей и многоуровневые технологические цепочки. С началом войны и введением санкций против России эти цепочки рушатся. Возникают сложности с поставками и обслуживанием дорогостоящего оборудования — камер, света, оптики, компьютерных программ, с покупкой материалов для строительства декораций, костюмов, грима, реквизита. Многое из того, что казалось само собой разумеющимся, сейчас просто недоступно.

Николай, директор компании по аренде съемочной техники, работает в России: «Будет как в СССР с ремонтом автомобилей, каждый чинит в гараже»

Раньше мы все закупали в России у официальных дистрибьюторов: камеры, свет, оборудование для павильонов. Все оборудование было гарантийным, с сервисной поддержкой. Теперь ничего этого больше нет, и мы приняли решение в этом году не закупать киносъемочную технику. Но мы этого и не планировали, потому что в предыдущие годы были большие закупки техники, ее нужно «отбить». Мы долго размышляли и сейчас вообще хотим отказаться от закупок «железа», потому что сдача его в аренду — не самая оптимальная бизнес-модель.

Я могу ожидать снижения запросов у наших заказчиков, прежде всего у операторов-постановщиков и гаферов (осветителей). Раньше у Arri или Red Digital почти каждый год выходили новые модели камер, оптики, новые версии световых приборов, и операторам и гаферам мгновенно нужно было самое новое и самое передовое. Сейчас, конечно, включается самоцензура уже на уровне запросов: все понимают, что новое достать максимально трудно. Так что на новинки не будет запросов по естественным причинам. Но в целом киносъемочное оборудование очень сложно «отбить», в основном из-за регулярного выхода новинок, так что с точки зрения нашего бизнеса есть и свои плюсы.

Касательно ремонта кулибинство — наше всё. Будет примерно как в СССР с ремонтом автомобилей. Каждый чинит у себя в гараже, что может, кустарей привлекали, обтачивали тормозные колодки. Мы и раньше частично негарантийный ремонт делали сами. Пока с февраля мы со сложным ремонтом не столкнулись, а вот когда столкнемся, я не очень понимаю, как быть. Надеемся на пластичность экономики: как «челноки» в 90-х занимались обеспечением бытовых потребностей россиян, а автозапчасти покупали у моряков. Думаю, так будет и сейчас. Экономика же лабильна. Мы сами этим заниматься не сможем, да и не хотим, надеемся на открытие новых бизнесов, к ним и будем обращаться. Но похожие кейсы были и в пандемию. Есть ощущение, что должны справиться.

Это и раньше был не очень благодарный бизнес, максимально сложно было выйти на самоокупаемость, новинки выходили раньше, чем успевала устаревать и «отбиваться» техника, а сейчас это бизнес на грани здравого смысла.

Естественно, мы видим, что происходит за пределами студии: выросли в цене расходники — зарядные устройства, аккумуляторы, кабели, карты памяти, запчасти для автомобилей, поскольку мы предоставляем еще и киносъемочную автотехнику. В связи с внешними обстоятельствами ценник подняли и мы.

Олег, член операторской группы, работает в России: «У монтажеров вылезает сообщение в софте: Идите на… слава Украине, а вы сосете х…»

Сейчас большие проблемы с любым техническим оборудованием, которое задействовано для съемок кино. Невозможно что-то купить по нормальным схемам, то есть если ты хочешь купить камеру, то очевидно, тебе нужно каким-то образом добраться в страну, где нет ограничений для россиян, и привезти оттуда, распихав все по карманам, без коробок, без документов, сделав вид, что ты просто с этим катаешься. Как и с запчастями или с какими-то «игрушками». Соответственно, цены и сложности на все это выросли очень сильно. В теории, если денег много и много желания, это можно сделать, только это геморрой.

Касаемо «железа»: если это оно не очень тяжелое, люди как раньше пытались уйти от налогов и катать это все в рюкзачке, в багаж не сдавая, в ручной клади, так они и будут делать дальше. У нас же предпочтение работать не «в белую» всегда было и остается, поэтому проще делать так. Вообще, у всех технических департаментов свои сложности. У монтажеров вылезает сообщение в софте: «Идите на… слава Украине, а вы сосете х… бл... со своей рашкой». Вся техника теперь пока может чиниться, если она все еще обслуживается остатками с прошлых завозов, которые больше не повторяются, нет рекурсии с заводов, как раньше. А если что-то ломается и запчастей нет… Ну, на этом можно букву Z нарисовать и букву V и пойти на митинг за «Единую Россию», наверное.

Петр, механик камеры, остался в России: «Продюсер сказал — если хочешь дальше работать, убери украинский флаг с аватарки»

Однажды мне позвонил начальник и предложил проект с одной из московских студий, с которой я уже как-то работал. Мы обговорили ставки, я согласился и начал подготовку к съемкам. Но через пару дней мне позвонил этот же начальник и сказал: «Слушай, я отправил твои документы исполнительному продюсеру, и он на следующий день написал мне примерно следующее: „К сожалению, мы не сможем с ним работать, так как у нас разные взгляды на жизнь“. Как думаешь, — спросил он, — из-за чего это может быть? У вас на площадке, когда вы работали, был какой-то конфликт?» — «Нет, — ответил я. — Вроде все было в порядке, не знаю». В общем, он уточнил этот вопрос у продюсера, и оказалось, что это из-за моей антивоенной активности в Фейсбуке.

Я немного опешил, посмеялся, но потом пришло осознание, что это уже не шутки и из-за своей гражданской позиции я могу лишиться работы. После этого мой начальник начал всячески меня хвалить продюсеру, говорил, что я отличный сотрудник, лучший в рентале, опытный и ответственный, со своим камервагеном, и что я обещаю никакой политической пропагандой на площадке не заниматься. Тот ответил, что ему надо встретиться и поговорить. Мы встретились в кафешке Мосфильма и весьма доброжелательно побеседовали. Он сказал, что ему в принципе пофиг, у кого какие взгляды, главное, чтобы съемочный процесс шел бесперебойно, без конфликтов и недоразумений, поэтому на площадке разговоры о политике, в том числе обсуждение спецоперации, — запрещены. А насчет конкретно меня — он отправил данные всей группы на канал, для которого снимается сериал, и оттуда пришел вопрос: а что это за чувак с украинским флагом на аватарке? И тогда, говорит, я уже сам зашел, посмотрел что ты активно «топишь за хохлов», и решил, что мне проблемы не нужны, поэтому написал твоему боссу, что мы с тобой работать не сможем. Но сейчас я вижу, что ты парень адекватный, так что убери флаг с аватарки, удали посты с антивоенной пропагандой и будем спокойно работать. Что я, в общем, в итоге и сделал.

Александр, актер, остался в России: «При АП организовано управление по взаимодействию с артистами и музыкантами»

Да, неприятности с работой есть. В отношении антивоенно настроенных людей действует негласный запрет на профессию. Некоторые продюсеры дают прямые указания кастинг-директорам мониторить соцсети артистов и не приглашать на кастинг теx, кто заявляет о недопустимости массовыx убийств под бредовыми лозунгами. Некоторые «патриотичные» кастинг-директора сами ведут такую политику отбора. Каналы тоже серьезно рассматривают кандидатов на роли первого плана на предмет «национал-предательства» и даже, насколько я знаю, ставят непременным условием для утверждаемыx артистов не открывать рот по этому поводу ни в интервью, ни в соцсетяx.

Я слышал, что при АП-шечке в конце февраля — начале марта было срочно организовано небольшое управленьице по взаимодействию с артистами и музыкантами. Оно и занимается вопросами тишины и спокойствия в нашей так называемой «культурке».

Иван, актер, работает в России: «Если что, мы мониторим ваши соцсети, просто знайте»

Прошлым летом мне предложили сценарий, причем предложили роль мародера, вырезающего младенца из беременной женщины. Я посовещался с агентом, и мы приняли решение: «Извините, вот по графику мы никак с вами не сойдемся». Еще недавно мне поступило предложение сняться в проекте на территории «ЛНР». Я сказал, что мне нужно обсудить возможность таких передвижений в театре и я перезвоню. Потом я перезвонил и сказал, что у меня никак не складывается по графику. Хотя ставки там такие, что я на ближайшие полгода решил бы все свои финансовые проблемы. Если бы, конечно, вернулся из этой «экспедиции».

Я позвонил своим коллегам с текстом: «Ну чё, ребят, как у вас вообще там, звали, не звали?». На что мне один из коллег сказал: «Ну звали, да, позвонили, ну поедем, чё делать, а ты типа чё?» Я говорю: «Не, никак». — «Жаль».

Еще я регулярно вижу объявления в сети, в Telegram-чатах и в Instagram, что даже если вы подходите под параметры какого-то персонажа, которого ищут, но если вы где-то высказывались в соцсетях и так далее, то можете даже не присылать заявки на роль, типа это все легко проверяется. Плюс, у одного из кастинг-директоров я видел сториз, мол, если что, мы мониторим ваши соцсети, просто знайте. Я успел заскринить даже где-то, а потом она исчезла.

Анна, художница по гриму, работает в России: «Лучшая кровь — американская, ее не осталось, намешиваем то, что есть»

Сначала профессиональная косметика резко подорожала, потом стала стремительно пропадать. Исчезли тональные средства, пропали пудры, которыми мы пользуемся лет десять — один американский бренд, первое время он просто пропал, его нельзя было купить ни в Москве, ни в Питере, нигде. Мы его заказывали окольными путями через Эстонию. Плюс увеличилась цена: раньше он стоил в районе 3000 рублей, сейчас — 4500, а первое время — вообще 6000–8000. Пропали тона Armani, а карандаш для глаз, который стоил в районе 1800, сейчас 3500. Из Эстонии нам пришли пудры. Дженерик — самая ходовая, и поставщик говорит: «Поставок нет, все».

Российские средства пока спасают — они остались по той же цене. Но этого недостаточно — нет многих позиций, нет хороших аналогов. Например, тонов нет ни у кого. Россия практически не выпускает профессиональную косметику именно для наших целей, для грима. Только по мелочи. Что-то успели купить, что-то нет, ищем лазейки, передаем, заказываем через Англию. С оплатой тоже большой вопрос — переводы не работают, нужно отдавать в фунтах, а фунты еще надо купить.

У медийных актеров есть райдеры. Раньше «звездные» актрисы могли, например, сказать художнику по гриму, что им нужна определенная парижская косметика. До 70 тысяч могла доходить стоимость косметички. И как теперь выполнять эти запросы? У нас сейчас новый проект, 12 главных актеров, и надо купить 12 наборов кистей, это около 100 тысяч рублей. А кисти сейчас вообще не найдешь. Мы все выскребаем просто в режиме жесткой экономии.

Мы за качество, это правда, это работает. Дорогой бренд всегда держится дольше, нам же надо 12 часов держать актера и поправлять, чтобы не было наложений пудры, чтобы не было на экране видно тона. А малобюджетную косметику сразу видно, и она работает по-другому: где-то надо растушевывать, где-то она просто не сотрется.

По постижу <изготовление усов, бород, различных накладок — The Insider>: у нас в марте–апреле пропал тюль, его не было в России вообще, никто не продавал. А тюль нужен, это основа для изготовления усов, бороды, бакенбард, париков. Раньше его заказывали из Италии, из Германии. Сейчас все прикрылось, его нигде нет, никто не продает. Он раньше стоил около 3–4 тысяч рублей за метр, сейчас стоит 12 тысяч. Но и за эти деньги его нет в России, реально было страшно, что все, ни хрена не будем шить усов, просто не сможем. Не из чего. Нужен же индивидуальный пошив, нельзя взять другие усы, которые уже раньше снимались, и наклеить. Потому что если снимать портрет крупным планом, то, естественно, надо подбирать под актера, потому что у всех лица разные, бороды разные, и все это меряется, и все подгоняется под актера, естественно. А усы с другого актера могут не сесть, и клей при нанесении на тюль сужается, портится при чистке спиртом, изнашивается, его становится видно. А мы стремимся, чтобы не было видно постижа на лице. Нам привезли какую-то полушерсть из Америки, и из нее мы делали усы.

Еще кровь для съемок, конечно. Самая лучшая — американская, и мы эту американскую кровь выискиваем, у кого что осталось. Например, спиртовая кровь засыхает определенным образом, хорошая кровь. В Москве есть магазин, мы все время у них покупали палитры, кровь, они периодически заказывали спецэффекты из Штатов. Грязь прикольная, брызгаешь — и она работает сразу, вживляется в кожу и круто смотрится. Но и у них очень давно нет поставок. Сейчас мы намешиваем что-то сами, что осталось. Химичим.

С пластическим гримом все еще хуже. Это отрасль в гриме, в которой используются специальные средства для спецэффектов, они могут полностью изменить человека. От шрамов до накладок, для изменения формы, например, носа и так далее, очень сложная и тонкая работа. В пластике используются различные материалы — силикон, альгинатные растворы. Самый расходный материал — латекс. И клей. Мы это заказывали в основном за границей. А сейчас доставки нет и аналогов тоже. Если раньше ты мог зайти на один сайт и купить то, что нужно, теперь нужно все выискивать, где только можно: в группах, чатах, чуть ли не на «Авито». А никто ничего не продает, потому что сейчас все продашь, а потом проект. И что ты будешь делать? Где ты это возьмешь?

Анна, художник-постановщик, уехала из России: «У всех появилась работа, все стали художниками, без образования, рисовать не умеют»

Я поняла, что если подстраиваться под новый мир и новые условия жизни, то какая разница, где это делать. Лучше это делать в безопасности в другой стране, чем постоянно рискуя. Несколько топовых художников уехали, я в их числе. Держу связь со своими коллегами, художниками и всеми остальными. У нас есть чатик — там в основном одни ватники остались. Стали добавляться люди, которых никто не знает. Я общаюсь со своей бывшей командой постановщиков и ассистентов, и у всех появилась работа, все стали художниками, без образования, никто не умеет рисовать, но все получили проекты. Надо отметить, что цены там невыносимо низкие, просто п*здец. Зарплата художника-постановщика очень маленькая. Мой ассистент, которая получала каждый месяц 180 тысяч рублей, сейчас за четыре месяца — 400 тысяч. То есть она работает за 100 тысяч рублей в месяц художником-постановщиком и при этом говорит, что ничего нет, даже гвоздей. Происходит деградация.

Артем, художник-постановщик, уехал из России: «Нас завели в вагончик и объявили — проект закрывается»

До войны мы начали снимать с известным иностранным актером фильм на английском и построили декорацию — огромный особняк миллионера на «Мосфильме». Когда началась война, я максимально убежал в работу, чтобы ни о чем не думать, как и многие, у кого была работа. Мы были заняты расставлением вазочек и всяких книжечек, а моя ассистентка все ревет, ревет, сидит на стульчике, грустит и говорит: «Что-то х*йня, короче, ничего не будет».

Вдруг нам второй режиссер говорит: «Давайте-ка все главы департаментов, зайдем в вагончик». Я пошел в вагончик, и нам всем объявили, что проект закрывается. Тогда же прошли новости про закрытие границ, про всю эту ахинею, и мы решили, что насиделись, уютно было, хорошо, но работы нет и непонятно, что мы будем снимать дальше, наверняка только патриотические фильмы и миленькие сериалы. Мы поняли, что надо уезжать. Долго придумывали, куда. Купили билеты по 60 тысяч рублей. Попрощались с декорациями, приехали просто глянуть в последний разок, света там не было, мы в темноте погуляли по павильону и в этот же день, 5 марта, уехали. Жутко напились перед выездом, поэтому собрали какую-то ерунду и выехали с тремя чемоданами в Узбекистан. Когда-то мы там снимали фильм, там есть друзья-товарищи, которые начали организовывать прием беженцев, переселенцев, релокантов, и можно было какое-то время пожить у них бесплатно.

Жили мы в огромной пустой квартире, там были студенты из Петербурга, которым вручали повестки, айтишники и настоящие политические беженцы. Чуваку из Петербурга взламывали дверь, и он тоже прилетел в Ташкент. Этот город для всех, кого мы встретили, стал временной базой, чтобы улететь дальше, но некоторые там оставались и сидели достаточно долго. Даже проходили какие-то встречи режиссеров, операторов, разных ребят, которые в итоге там остались и даже что-то снимают.

Мы прочитали пару лекций, рассказывали местным про кинопроизводство с художественно-постановочной точки зрения. Я хватался за всякую работу, придумывал титры для сериалов. Одновременно с этим мы разобрались, как переводить деньги, завели в Узбекистане банковские карты, изобретали какие-то сложные схемы. Потом наши продюсеры нашли возможность продолжить съемки, и мы прилетели сюда <в одну из стран ЕС — The Insider>, восстановили декорации, работаем.

Я художник-гей, у нас недавно была свадьба — мы расписались в Португалии. Мы искали выходы на беженство по ЛГБТ-теме, но решили, что наши профессиональные личности все-таки шире и содержательнее, чем просто любовь к человеку, нельзя ею прикрываться.