«С последствиями войны разбираются те, кто против войны». Как волонтеры помогают украинским беженцам в России

«Помогая беженцам, восстанавливаем порванные связи с украинцами и друг с другом»

Полина Лурье, волонтер из города в центре России

Первая реакция на то, что Россия начала войну, — вот сейчас власть и рухнет. Но, увидев количество людей, поддерживающих происходящее, я поняла, что всё сложнее.

Начала ждать беженцев, чтобы помочь и понять, что же происходит в Украине на самом деле. Первые приехали в конце марта. Мы с подругой отправились в пункт временного размещения беженцев (ПВР) и поговорили с семьей из Донецкой области. Картина мира расширилась: две женщины уверяли, что русские — спасители, хотя гибнущих под бомбежками людей жалко.

В середине апреля в город привезли несколько сотен жителей Мариуполя и других мест Луганской и Донецкой областей. Любую помощь необходимо было согласовывать с представителем «Единой России». Чтобы не пересекаться с ЕР, я передала необходимые вещи украинкам и договорилась, что они соберут контакты у соседей. Обзвонив первые семьи, мы поняли, что людям нужно. Я написала пост в соцсетях о личной помощи каждому человеку. К тому времени собранная среди жителей «гуманитарка» лежала в неразобранных кучах, а часть — уже и в мусорных баках. Откликнулись несколько человек: одни решили помогать семьям, другие перевели деньги.

Сейчас волонтеры помогают беженцам решать вопросы со здоровьем, необходимыми вещами, трудоустройством, договариваются о дополнительном образовании для детей, включаются в поиск родственников, организуют переезды в другие города. Открыли склад-примерочную, где украинцы выбирают нужные вещи. К помощи подключаются местные компании: они предоставляют ноутбуки, телефоны, предметы первой необходимости, одежду, продукты питания, велосипеды, домашние принадлежности, стоматологическую помощь.

На собираемые в фонд деньги покупаем лекарства, медицинское оборудование, обувь, белье, одежду. Радуют персональные сборы. Деньги на переезды в другие города, медицинские обследования, инвалидные коляски, слуховые аппараты, очки со сложными линзами, тонометры — собираются за день. Частично задачи решаются и с помощью местных органов власти: например, беженцам выдали проездные на общественный транспорт, а дети могут отдохнуть в загородном лагере.

Люди разные. Светлые и агрессивные, скромные и требующие, открытые и те, кто манипулирует. Тех, кто выстраивает человеческие отношения с волонтёрами, значительно больше. Сложные люди занимают большую часть сил. Большинство из попавших в наш город не имеют высшего образования, работали на заводах, продавцами, кондукторами. Возможно, те, у кого был доступ к информации, побольше денег и уверенности в себе, бросив все, уехали в самом начале в западном направлении.

Те, кто дождались «освободителей», менее мобильные и более пророссийские, скорее даже просоветские. Много пожилых, ностальгирующих по Советскому Союзу. Все русскоязычные. Украинский язык им давался с трудом. Причиной, почему люди не хотят ехать в европейские страны, называют незнание иностранных языков.

Оставаться в России хотят многие. Большинство в нашем городе. Здесь устраиваются на работу, начинают новую жизнь. Кто-то переезжает в другие города, где лучше платят. После того как Мариуполь был занят, появились желающие вернуться, чтобы проверить жилье, утвердить на него права, проведать родственников. Помогаем и с этим. В Европу с нашей помощью уехали две семьи.

Люди только спустя месяцы начали отходить от шока. В первые дни мы видели серые жесткие лица людей, загнанных в чужой город. Сейчас их отпускает, но тоже по-разному. Более активные уже работают, снимают жилье, думают об ипотеке. Есть те, кто как можно дольше хочет оставаться в ПВР, не работать. Кто-то уходит в апатию, начинает пить.

Тех, кто персонально помогает украинцам, сейчас почти сто человек. Около тысячи человек донатят, приносят вещи, чинят технику, помогают с транспортом. Активность не падает. На каждый наш призыв присоединяются все новые и новые волонтеры. В основном это молодые люди до 40 лет, воспринимающие войну как личную боль. Помощь беженцам — это единственная возможность хоть как-то ее унять, прийти в себя.

Искреннее желание волонтёров помочь во что бы то ни стало подопечным заставляет искать новые способы поддержки. Мы выпустили мерч, проводим городские благотворительные события. Так что теперь помощь беженцам — это спектакли, лекции, поэтические чтения, волейбольные турниры, книжные распродажи. Глядя на происходящее в нашем городе, верю, что у России есть будущее. Помогая беженцам, мы возвращаем веру в себя, восстанавливаем порванные связи с украинцами и друг с другом.

«Пообщавшись с теми, кто остается, я решила, что буду помогать тем, кто уезжает»

Надежда Колобаева, волонтер в Санкт-Петербурге, возит беженцев к границе ЕС

В первые дни войны был какой-то хаос, никто здесь, в России, не знал, как можно помочь, как это остановить. Я ходила на все антивоенные митинги. Несмотря на закон о фейках, я решила, что будут писать в соцсети все, что думаю, просто чтобы не взорваться изнутри, чтобы не съесть себе руку, не изводить своих близких, обращая свой внутренний гнев на них. И тут однокурсник написал: «Займись волонтерством, тебе это поможет, иначе ты сама себя съешь». Он рассказал про «Помогаем уехать», это чат, который занимается вывозом украинцев через Украину вглубь страны или за рубеж. Главное, что можно сделать из России, — это помогать информационно: логистикой, поиском волонтеров, искать маршруты, заказывать автобусы, маршрутки, билеты на поезд.

Я зарегистрировалась, и мне скинули ссылки на московский и петербургский чаты, где обсуждали, как можно помочь уехать тем, кто выбирается с оккупированных территорий через Россию в сторону Европы или обратно в Украину. На тот момент украинцы не знали о существовании этого чата. Случайно при помощи сарафанного радио передавались сведения о том, что кому-то удалось уехать. Это развивалось некоторое время, обретало форму и структуру, и сейчас это сообщество волонтеров, которые могут предложить любую помощь и помочь беженцу выехать за границу. Можно либо помочь купить билеты, либо на автомобиле из Москвы, Питера или ближайших городов довезти до границы, либо помочь любым другим способом. Я выбрала перевозить беженцев из Петербурга до Ивангорода на машине.

Иногда я организовывала прибытие беженцев под ключ: они мне звонили из Мариуполя, я им рассказывала, как добраться до России, покупала билеты от пункта временного размещения, в который их привезли, до Питера. Там я их встречала и на машине везла до Ивангорода, где передавала в руки волонтеров Rubikus — это международная организация, которая по всему остальному миру помогает украинским беженцам. Самые распространенные кейсы — это когда в нашем чате скидываются, чтобы купить билеты беженцам от пункта временного размещения до Санкт-Петербурга или Москвы. Потом мы их встречаем на вокзале и везем на границу. Максимально удобно в Питер, потому что оттуда 2:15 до границы. Они переходят границу, а дальше их встречают эстонские волонтеры и помогают добраться до конечного пункта.

Есть люди, которые сконцентрировались на том, чтобы помогать тем, кто остается. Пообщавшись с теми, кто остается, я решила, что буду помогать тем, кто уезжает. В середине мая я узнала, что среди беженцев есть люди, которые собираются остаться в России навсегда. Для меня это был настоящий шок. Я не могла поверить в то, что какой-то человек, чью страну только что разбомбили, которого лишили дома, вещей, машины, иногда родственников, друзей, знакомых, который видел смерти, — приезжает в страну, которая его бомбит, и говорит: «Хочу остаться здесь навсегда». Для меня это равносильно тому, чтобы в 1939 году еврей из Палестины иммигрировал бы в Германию со словами «Я хочу остаться здесь. Я знаю немецкий язык и буду жить здесь». Я на них смотрю (и пусть они меня простят), как на сумасшедших. Это люди, которые выбрались из-под бомбежек, в основном из Мариуполя — они приезжают сюда, тут их не бомбят, их организм говорит: «Все, меня тут не бомбят, не трогайте меня».

Вторая категория людей, наверное, самая малочисленная, — это люди, которые поддерживают идею русского мира. Одна женщина, когда волонтеры начали перед ней извиняться за то, что Россия устроила в Украине геноцид, сказала: «О чем вы говорите? Я готова целовать ноги матерям всех российских солдат за то, что они меня освободили». В основном эти люди в пунктах временного размещения, и они действительно считают, что российская армия пришла на территорию Украины для того, чтобы их освободить. То есть да, были перегибы на местах в виде бомбежки, но они считают, что бомбили в основном ВСУ, что во всем виноваты нацисты и бандеровцы, и они полностью разделяют точку зрения российской пропаганды только по одной причине — они говорят только по-русски и всю жизнь смотрят российское телевидение. Они не говорят по-украински и никогда не смотрели украинских каналов, не читали украинские сайты, и они говорят: «Спасибо вам, воины-освободители, эти нацистские суки нас обстреляли, и теперь мы без домов».

Третья категория — это пожилые люди, которые не знают никакого иностранного языка, говорят только по-русски, они страшно боятся Европу. У них есть точно такое же сформированное российской пропагандой российское предубеждение о том, что там «Гейропа» и «нас ненавидят», «Россия ведет войну против НАТО». Это люди, которые тоже напичканы пропагандой, которые не считают, что их русский мир освободил, они все понимают, но они также понимают, что в Европе они не могут ассимилироваться, у них там никого нет, а здесь им кажется, что раз рядом русский язык, они находятся в некой дружелюбной атмосфере.

Кстати, после общения со своими беженцами я поняла, что в этом виновата в том числе и наша система волонтерства. У них создается иллюзия того, что они попадают в дружественную атмосферу, а то, что их приехал миллион, а помогать им готовы только 20 тысяч, и как правило это люди против действующей власти, — они этого не осознают. Они попадают к людям, которые им и одежду, и обувь предоставят через 15 минут, чаю нальют и обогреют. У них правда складывается ощущение, что здесь максимально доброжелательная атмосфера.

В ПВР у них нет возможности пообщаться с пророссийски настроенными гражданами, которые могли бы им показать свою точку зрения, тоже сформированную российской пропагандой, они не видят эти Z, расклеенные по городам. У них реально есть иллюзия того, что здесь живут люди, которые готовы им помочь. Россия их разбомбила и лишила их домов, но здесь им помогут.

Наконец, самая распространенная категория людей, которые остаются, — это те, кто считают, что сейчас на Западе все переполнено, и в этом они правы, они говорят только по-русски и поэтому не смогут там работать. А они хотят работать и вернуть свою жизнь назад, жить в каком-то доме, чтобы это был не вагончик или спортзал. Им кажется, что в России они заработают больше, чем в Украине. Последнее, кстати, это очень распространенная иллюзия. Все, кого я вывозила, говорили, что до 2014 года у них была иллюзия о том, что завтра придет Россия, и зарплаты вырастут в пять раз, вот прямо завтра. А потом Россия пришла на Донбасс, и зарплаты не выросли в пять раз, зато в пять раз выросли цены.

Мне кажется, каждый, кого я встречаю и довожу до границы, — это зарубка на теле, видимый шрам. Пока я их везу, я слушаю их истории: женщина спасла 16-летнего сына-инвалида, которого чуть не расстреляли российские военные; мальчик жарил украденную курицу на костре, а в 15 метрах двое человек погибли от осколков; люди ходили по трупам, пытаясь выбраться из города; другие стояли в очереди, и в этот момент кого-то убило осколком. Все эти истории заставили меня обратиться к психиатру.

Никто из тех, кого я возила, не высказывал никаких претензий мне — я слышу только благодарности. Я счастлива от того, что они разрешили им помочь и хоть чуть-чуть склеить на малярный скотч разваливающийся земной шар. Я всегда на стороне жертвы. В данной ситуации Украина жертва. Конечно, я не встречаю беженцев со словами «Значит так, во всем виновата Россия, сейчас я вам все объясню». Я дожидаюсь какой-то инициативы от них. Если я понимаю, что они настроены на разговоры или какую-то исповедь, тогда я подключаюсь. Я очень боюсь навредить какими-то своими измышлениями, потому что у них у всех огромная травма.

Как только они начинают говорить (особенно те, кто уезжают в Европу), становится понятно, что они в безумной даже не обиде, а в ощущении несправедливости и отнятой жизни. Потому что до 24 февраля их дети ходили в садик, школу или институт, они готовили на своей кухне. Они мне все наперебой, перебивая друг друга, рассказывают: «Вы лишили нас детей, друзей, семьи, дома, машины. Мы купили мальчику машину, а вы ее расстреляли. На моих глазах в Мариупольский театр попала бомба». Они захлебывались, кто-то впадал в безумную агрессию. Мне все это понятно.

Я сижу за рулем, а внутри у меня ураган, но мне надо сохранять спокойствие и вести машину, и после того как я их на границе высаживаю, сажусь в машину и не могу тронуться с места, потому что меня только что накрыло цунами, отошло, а внутри остались бомбы, снаряды, искалеченные тела, хотя я вижу синее небо и Эстонию через речку.

«Многие пережили ужасные вещи, но благодарны России. Это очень демотивирует»

Сергей, волонтер в Санкт-Петербурге

У меня очень много родственников в Украине, в том числе пожилой дедушка. Когда началась война, я, во-первых, очень боялся за них, а во-вторых, боялся оказаться на этой войне, потому что меня могут из запаса выдернуть после срочной службы и отправить воевать. Поэтому я купил билет на ближайший самолет и в течение пары дней улетел в Турцию. Когда стало понятно, что война затянется надолго, я приехал обратно и стал волонтером.

Большой поток беженцев пошел в момент почти полного уничтожения Мариуполя. Кто-то успел взять документы, кто-то нет, кто-то уехал на машине, кто-то своим ходом. Если мы говорим про украинских беженцев в Санкт-Петербурге, то в основном это люди, которые сидели в подвалах два месяца и питались голубями и водой. С одной стороны, они потеряли все, а с другой — их приезд в Россию был вызван не желанием переехать сюда, а желанием просто оказаться в безопасном месте. У большинства был выбор — либо ехать в Россию, либо сидеть в подвалах дальше.

Сначала они проходили фильтрацию, после чего их размещали в распределительном пункте в Таганроге и Белгороде, а оттуда уже развозили по стране. Это люди, которые приехали в чем были, и им нужны практически все вещи. Когда я вернулся в Россию, у меня возникло желание хоть как-то исправить то, что происходит. Это, наверное, было основной мотивацией. У меня и до этого был опыт волонтерства, я примерно представлял, как это работает, и понимал, что людям нужно и как с ними общаться. Волонтерство — это чаще всего вещь неблагодарная, и я был морально готов к тому, что это будет непросто. Я познакомился с уже существующей системой волонтерских объединений и влился в коллектив.

В пункт временного размещения в Тихвине волонтеры централизованно ходили только один раз. ПВР закрыты для посещений и просто так туда не попасть: только по спискам, которые проверяют органы, а подаются эти списки через Смольный в каком-то отделе безопасности. Они туда не пускают во избежание провокаций, и очень боятся общественных организаций. ПВР обеспечивает людей питанием, крышей над головой, минимальными средствами гигиены, выдает бесплатные проездные. Плюс в ПВР приезжают всякие государственные организации — соцслужбы, миграционная, налоговая и прочие, которые пытаются им помогать с документами.

На деле этой помощи, конечно, совсем не хватает, и многое приходится добывать силами волонтеров. У нас люди передают вещи по запросам беженцев через Telegram-боты и чаты, каждое воскресенье ездила «Газель». Еще одна задача — поиск средств для покупки лекарств. В ПВР есть медпункт, там дежурит терапевт, но специализированных лекарств не хватает. Людей отправляют в Тихвинскую больницу, выписывают рецепты, но у них нет возможности эти лекарства купить. Помочь тут не так просто: по правилам мы не можем передавать лекарства по рецепту и антибиотики.

Еще одно важное направление — это социальная адаптация. Людям надо объяснять, как снять квартиру, чтобы не наткнуться на мошенников, где есть дорогие и дешевые рынки, куда обратиться, куда позвонить и что вообще делать. Люди в чужом государстве с чужими правилами, и им надо начинать жизнь сначала.

Те, кто не хочет оставаться в России, уезжают почти сразу (максимум берут недельную передышку и едут на запад). Не все могут уехать в Украину, потому что им некуда ехать, у них нет родственников на неоккупированных территориях. В Польше и так полно беженцев, ассимилироваться в Европе они не готовы. Есть мужчины, которые хотят вернуться в Украину, но не хотят обратно на войну.

Есть определенный процент людей, и достаточно большой, которые поддерживают все происходящее, — они пережили ужасные вещи, но при этом благодарны России, рады, что наконец они под российским флагом, и часть прямо хочет стать гражданами Российской Федерации. Это сильно демотивирует не только меня, но и других волонтеров. Это и вслух-то сложно проговорить, потому что это не похоже на правду и тяжело укладывается в голове. Тут сразу вспоминается и Стокгольмский синдром, и неготовность людей говорить правду, то есть возможно, что некоторые из них говорят, что поддерживают Россию только для того, чтобы получить здесь поддержку и помощь.

Я страдаю от того, что делает моя страна. Мне стыдно, больно и страшно. Я пытаюсь что-то поменять и сталкиваюсь с людьми, которые говорят, что все правильно. Зачем я тогда помогаю людям, которые считают, что все идет по плану? Конечно, эти переживания никак не отражаются на той помощи, которая им оказывается. Волонтеры не помогают тем, кому хотят. У беженцев есть нужда — необходимость выжить, и мы помогаем им с этим. В ПВР люди разные, и среди них есть те, кому бы я на улицы руки бы не подал. Но когда речь о волонтерстве, это должно оставаться за скобками.

Есть огромное количество людей, которые войну поддерживают и в целом поддерживают все, что происходит, но почему-то среди волонтеров их нет. Той части населения, которая не согласна с происходящим, приходится расхлебывать последствия и эмоционально, и финансово, и физически. Чтобы доехать до ПВР, надо ехать три часа в один конец и четыре обратно. Большинство волонтеров работают, у них обычные семьи, свои обязанности, своя жизнь, но при этом каждый стоит перед выбором — либо помочь, либо жить как раньше. С последствиями войны опять разбираются те, кто против этой войны.

В доверительном общении с волонтерами я понимаю, что многие беженцы настроены достаточно агрессивно к Украине. Часто они обращают внимание на то, что им хотелось бы большей лояльности к русскому языку, но мы с ними сходимся во мнении, что не такой ценой должны были в Мариуполе появиться лишние два часа преподавания на русском. Наверное, не такой ценой люди должны были себя почувствовать гражданами России.

Некоторые волонтеры страдают от действий патриотично настроенных активистов. Например, в Пензе волонтеры подняли шум, когда поняли, что беженцев содержат в ужасных условиях. В ответ им испортили машины, разрисовали двери и сказали: «Еще раз — и вы сядете». Самые активные волонтеры либо вообще уехали из города, либо перестали с кем-либо взаимодействовать. Белгородская область как приграничная не выдерживает потока беженцев. Больницы забиты, ПВР забиты. Есть проблема с голодом, много людей живут по квартирам неравнодушных граждан и волонтеров, потому что мест не хватает.

Отдельная история — это история про местных жителей Тихвина, где находится ПВР. У нас были случаи, когда в чате беженцев появлялись жители Тихвина и говорили: «А можете мне тоже помочь? У меня ситуация по финансам не лучше, чем у беженцев». Волонтеры сейчас закрывают какие-то проблемы беженцев, но у нас и без них есть в стране чем волонтерам заняться и кому помочь.

Мне кажется, самое сложное и страшное для тех, кто будет оставаться в России, — это принятие реальности. Пока беженцам уделяется внимание, выделяются деньги, упрощается процесс получения документов, но нужно понимать, что рано или поздно это все кончится, поток поддержки прекратится как со стороны государства, так и со стороны волонтеров. Эти люди столкнутся с реальностью, а реальность такова — если не считать Москву и Санкт-Петербург, — что уровень жизни в России и Украине примерно сопоставимый. И поэтому люди, которые приезжают в Россию с представлением о ней как о стране с высокими доходами и райской жизнью (а такие мнения реально есть), немного удивляются.

Когда люди начинают искать работу и понимают, что в условном Тихвине больше 25–30 тысяч не заработают и что, чтобы снять квартиру в Санкт-Петербурге, нужно минимум три платежа и комиссию, а им еще надо кормить семью. У многих этот процесс осознания будет происходить болезненно.