Наблюдение за своими убийцами. Тюремный дневник Навального как его последнее расследование

EN

В мире опубликованы мемуары Алексея Навального под названием «Патриот». Английская версия уже стала бестселлером на Amazon, для русскоязычных читателей актуальна версия, выпущенная в Литве. Книга делится на две части: автобиография, в которой Навальный рассказал про свою жизнь до ареста 17 января 2021 года, и дневник, в котором он фиксировал тюремный быт и нравы. Записи собрала его вдова Юлия Навальная на основании его тетрадей и сообщений из тюрьмы, переданных его адвокатами и опубликованными в Instagram.

Автобиография — 300 примерно страниц — написана частью лично, раздумчиво и неторопливо, а частью — надиктована (эта разница чувствуется). Естественно ожидать от рецензии в таких случаях трагической интонации, но если попытаться отвлечься, — эта часть напоминает некое введение в «политику для чайников». Лично для меня, например, в биографии Навального были до сих пор какие-то пустоты — не информационные, а эмоциональные. Например, главная: вот откуда, собственно, он с таким темпераментом и талантом к публичной деятельности появился — как бы на пустом месте, вне и поверх существовавшей к тому времени политической традиции?

Да нет никакого секрета, как бы отвечает Навальный. И ты как бы бьешь себя по лбу — ну как же я не догадался! Всё же просто и даже очевидно.

Лето Алексей (он 1976 года рождения) проводит у родственников в Украине, недалеко от Чернобыля, где жила бóльшая часть его родни по украинской линии. Он описывает это время как «украинский рай». Заметим: если в семье говорят по-русски, то у бабушки в деревне — по-украински. Таким образом, Навальный живет в ситуации бытового билингвизма, что, как говорят психологи, фундаментально влияет на психологию ребенка. Этот опыт дает понять, что есть «другие», выражаясь философским языком, не такие — или не совсем такие, как ты. Об этой разнице, межграничности напоминают даже какие-то вполне шутливые разговоры. «Лёша, ты русский или украинец?» — спрашивают его всякий раз по приезде к бабушке. Навальный предпочитает избегать ответа — мол, это всё равно, что «кого ты больше любишь: папу или маму?». Заметим, что этот разговор происходит еще в советской Украине. Путинская пропаганда сегодня внушает, что «разницы никакой нет», — но, как мы видим, «разница» была даже в позднем СССР.

Когда Навальному было 10 лет (1986), его «украинский рай» закончился, рядом взорвалась чернобыльская АЭС. Его родственники и еще 160 жителей села должны эвакуироваться. По телевизору сплошное вранье — о том, что «угрозы нет»; юный Навальный наблюдает, как разительно реальность отличается от пропаганды. Его родственники должны взять с собой минимум вещей; трагедия еще и в том, что «вещи» для советского человека есть нечто уникальное. Их копят всю жизнь. И нельзя, например, запросто «купить новые вещи» — их негде купить. И это тоже трагедия. И вот ты буквально видишь, откуда появилась эта его интонация, ярость и страсть, с которой он произносил — «вранье, вруны, ложь» — и в которые вкладывал какую-то до сих пор необъяснимую энергию. Вот она откуда, оказывается, — из советского детства.

В том же детстве Навальный часто слышит, как советские офицеры — сослуживцы отца — «говорят о политике на кухне». В те годы, пишет он, это означает совсем безобидное: ругаются, что «ничего в магазинах нет», а также пересказывают друг другу вражьи голоса. Телефон при этом накрывают подушкой. Слово «политика» в СССР означало «приглушенный треп на кухне». Путинский режим, собственно, точно так же хотел, чтобы политика для постсоветского человека осталась кухонной тайной — пошушукаться на троих. Политика — как то, что нам не принадлежит. Чужая вещь, которую иногда тайком можно брать без спроса — пока родители не видят — но потом положить на место. Навальный как политический феномен родился из этого простого решения: он превратил политику из условной и ничего не значащей вещи — в настоящую, которая принадлежит каждому по праву. В то, чем можно пользоваться беспрерывно. И без спроса.

Навальный дает понять, что свой первый политический опыт, а затем и капитал он буквально подбирал с земли — ему не нужно было ничего специально делать; достаточно просто смотреть на мир открытыми глазами. Вот он описывает, как взяточничество на юридическом факультете РУДН (тот, который раньше был имени Патриса Лумумбы), где он учился, было по сути частью учебного процесса. Навальный впервые с откровенностью пишет в автобиографии, что в 1990-е был либералом, яростным поклонником Ельцина, сторонником рыночных реформ. Всё меняет случай с растаможкой автомобиля (свой первый автомобиль Навальный привез из Германии): череда низких окошек, куда нужно стоять целыми сутками и всовывать документы — которые требуют, в свою очередь, других подтверждающих документов и так далее. И группы молодых людей, которые тут же предлагают решить все вопросы за взятку. И как венец этой адской карусели — приезд на таможню с визитом пресс-секретаря Ельцина Ястржембского, который не поднимается, как пишет Навальный, а буквально вспархивает по ступеням головного офиса. Всё это, что называется, мгновенно складывается в картину того, как устроена система. «Трезвый взгляд на ельцинское время, — пишет Навальный, — открывает нам очень грустный, но объясняющий приход к власти Путина факт: у власти в постсоветской России никогда не было никаких демократов и уж тем более либералов, <…> все они были сборищем <…> партийных функционеров», на время подхвативших демократическую риторику. И собственно отношение Навального к «девяностым» — такое яростное, что он даже из тюрьмы написал текст о том, что Путин — естественное продолжение Ельцина, — объясняется простым психологическим фактом: с такой страстью критикуешь только то, по поводу чего заблуждался когда-то сам.

Постепенно ловишь себя на мысли, что детство и юность Навального (на рубеже конца 80-х — начала 90-х годов), его привычки, увлечения — они как бы сверхтипичны для людей его поколения. Даже набор любимых фильмов и рок-исполнителей строго стандартен (там, например, нет группы «Аквариум» или «Зоопарк» — потому что это уже как бы изящество, выход за пределы нормы; а есть только народный фильм «Асса», группы «Алиса» и ДДТ). И вдруг понимаешь: да, Навальный потрясающе нормален — и в этом его сила тоже. Он пишет, что у него «такое лицо», что всякого рода силовики принимали его долгое время за «своего» по каким-то необъяснимым приметам (детство в военном городке сказывается, что ли?). На самом деле, Навальный самого себя считал «ботаником, который притворялся супергероем». В общем-то, перестроечное поколение и должно было стать в 2000-е мощным двигателем прогресса — это было закономерно и естественно для тех, кто более свободен, чем предыдущие поколения. Путь, который привел Навального в 2000-е в «Яблоко», а затем в самостоятельную политику — тоже совершенно естественен. Ненормально то, что политика перестала считаться нормой (поколение нынешних 50-летних, как пишет сам Навальный, сегодня составляет основу тех, кто голосует за Путина).

Письма с того света — никуда не деться от этих мыслей, когда читаешь вторую часть книги — тюремный дневник.

«Я проведу остаток жизни в тюрьме и умру здесь, — пишет он в том же марте 2022 года (записей за 2023 год в книге нет, как и за 2024 год). Навальный, возможно, лучше всех понимал психологию Путина. Он возвращался в одну страну (17 января 2021 года), а когда началась война, всё изменилось, и Навальный, вероятно, понял, что ловушка захлопнулась. Война — это способ не оставлять себе пути для отступления. Это очень по-русски, хочется написать — психология крайностей (когда не остается выбора, это в каком-то смысле облегчает жизнь). В этом смысле два российских политических антипода парадоксально похожи: и в новых обстоятельствах Навальному оставалось только достойно сыграть свою последнюю роль. Его разговор во время свидания с женой в марте 2022 в тюрьме напоминает трагическую сцену из фильма: «Я прошептал ей на ухо: “Слушай, не хочу драматизировать, но думаю, есть высокая вероятность, что я никогда отсюда не выйду. Даже если всё начнет рушиться, они уберут меня при первых признаках того, что режим рушится. Они меня отравят“. “Я знаю, — сказала она, кивнув, спокойным и твердым голосом. — Я и сама об этом думала“».

Поначалу Навальный шутит над обстоятельствами и остается «над ситуацией». Это один из его приемов — описывать степени, градации идиотизма (нельзя хлебом или яблоком делиться с сокамерниками — это нарушение режима; хотя бы даже хлеб был общий, казенный; на то, чтобы вскипятить чай или кофе, требуется разрешение). И — звук! Везде, непрерывно — в камере гремит музыка или работает телевизор; 10 минут без звука на прогулке ощущается как неимоверный кайф. Когда читаешь, приходит в голову мысль, что путинская система герметична: заглушающий мозг фон — примета любого публичного пространства в путинской России, начиная с кафе; но она является на самом деле лишь прелюдией к музыке в камере. Воспитательная работа (зэков ведь положено воспитывать) выглядит так, пишет Навальный: «7 человек мрачно смотрят фильм “Иван Васильевич меняет профессию“». Чтобы не терять времени, Навальный ведет в дневнике этот кондуит идиотизма — обычная его игра с самим собой и обстоятельствами. При этом он сохраняет иронический и самоироничный тон до конца записей. Но вскоре в повествование вплывают сроки, один за другим — 2 года и 8 месяцев, потом 9 лет, наконец 19. И в дневниковых записях появляются слова, которые в английском переводе или немецком правильнее всего было бы транскрибировать, например, Pizdetz; начинаются проблемы со спиной, отнимаются ноги, затем голодовка. У каждого известного политического узника были свои уловки по борьбе с временем. В какой-то момент из книг у Навального под рукой только «Краткая история Англии», которую он не просто читает, а пытается понять, «не гугля», кто победил в войне Белой и Алой розы. И рисует на листочке некие графики, кружочки и линии двух династий; охранники принимают это за очередной план по развалу России.

Поначалу, до первого приговора, тюремный быт еще ничего: иногда холодильник переполнен и даже какой-то салат можно сделать; но потом шагреневая кожа сжимается, бытие истончается. Дневник, в сущности, фиксирует одиночество. Навальный, в сущности, ни с кем, кроме бога, не может «поговорить» (еще с адвокатами, конечно). Но и свои религиозные практики он описывает без излишней сентиментальности. Потому что бог, собственно, в поступках, в мыслях. Он везде — а значит, и в политике, и это еще одна из важнейших вещей, которые сделал Навальный. В последних речах в суде интереснее всего то, как он выстраивает связь между религией, универсальной этикой и политикой (в биографии пишет, что стал верующим человеком после рождения дочери). В последнем из своих последних слов он цитирует филолога и культуролога Юрия Лотмана («Как совесть без развитого интеллекта слепа, так опасен интеллект без совести»). Торжество бессовестного интеллекта правит сегодня Россией. Именно этика является той вещью, без которой нельзя построить ни демократию, ни капитализм — к этому выводу приходит Навальный, и вот потрясающий эпилог его политической карьеры. Будучи всю жизнь прирожденным практиком, он заканчивает как мощный теоретик. Чем неправедное и длиннее срок, тем более глубокими и содержательными становятся его речи — и это, собственно, тоже победа — и над судьями, и над палачами, и над тьмой.

* * *

После своего отравления в 2021 году Навальный сделал нечто невероятное — расследование о своих убийцах. В тюрьме Навальный понимает, что опять смотрит в лицо своим убийцам, которые своего шанса уже не упустят. Они наблюдают за ним в глазок — как зверь принюхивается и присматривается, прежде чем съесть. Тут есть элемент садизма; ведь его убийцы — садисты в первую очередь, конечно. Но в этом «наблюдении в глазок» есть и что-то мистическое, архаическое. Наблюдающий и те или тот, кому эти наблюдения в папочке, в итоге, кладутся на стол, — он, возможно, всматривался в них не без интереса — по старинной людоедской привычке: чтобы позаимствовать силу у своего врага, уже почти мертвого. «Внутри стоит стол с восемью стульями (все прикручены к полу), а в стене — массивное зеркало: за зеркалом, вероятно, стоят люди, наблюдающие за мной в этот момент. Я чувствую непреодолимое желание подкрасться к зеркалу и затем прыгнуть на него с соответствующим пугающим выражением лица» (запись от 21 января 2021 года, когда в тюрьме его отвезли к «психологу»).

А сам Навальный также, в свою очередь, играет в последнюю, смертельную игру — наблюдая за наблюдающими. Самим фактом ведения своего дневника оставляя нам последнее свое расследование — с того света.