COVID разделит компании на быстрые и мертвые. Как государство и новые игроки создают корпоративные конфликты под прикрытием коронавируса

В конце 2020 – начале 2021 года резко обострятся корпоративные конфликты. Об этом уже говорят некоторые эксперты, множатся аналитические выкладки, индексы и пророчества, общий смысл которых — известная сериальная фраза про близость зимы. Факты же говорят, что зима уже здесь и острая фаза конфликтов всерьез портит статистику тем, кто ее наступление отложил на попозже.

Корпоративные конфликты хоть и присутствуют в любой правовой системе, имеют в России характерные особенности. Они выражаются не столько в злоупотреблениях акционеров и менеджмента, а в том, что их глубина не ограничивается лишь гражданско-правовыми отношениями.

Уголовное право уже давно стало визитной карточкой российских конфликтов. И даже там, где корпоративные злоупотребления формально не охватываются нормами УК, при попустительстве или активном содействии государства и иных игроков в ход идет юридическая эквилибристика, превращающая любое корпоративное действие в уголовно-правовое деяние. При таких национальных «особенностях» к возможности утраты контроля над бизнесом все чаще и чаще добавляется вопрос человеческой свободы.

Помимо внешних факторов, отдельного упоминания заслуживает государство, госкорпорации и госбанки с их неограниченным административным и финансовым ресурсом. Для них необходимость дожидаться «лучших времён» для реализации своих «нарушенных прав» вовсе не актуальна.

В качестве такого примера мы наблюдаем попытку национализации Башкирской содовой компании, на которую приходится до 85% всей производимой в стране пищевой соды. Мгновенное принятие к производству иска Генпрокуратуры с молниеносным же принятием обеспечительных мер – лишь начало ожидаемых мероприятий широчайшего спектра, благодаря которым власть, владеющая 38,28% акций, якобы пытается урегулировать конфликт основного собственника с экологическими активистами. Опять же, о реальных причинах такого вмешательства остается только догадываться.

Другим показательным примером подобного рода агрессивных действий со стороны госкорпораций является попытка Ростеха и его партнеров по бизнесу получить корпоративный контроль за стратегически важным портом Вера на Дальнем Востоке. В данном случае триггером послужила смена бенефициаров в одном из акционеров порта — Востокугле, где разгорелся внутренний конфликт за контроль между бывшим совладельцем актива Александром Исаевым и наследниками Дмитрия Босова. В данном случае даже наличие корпоративного договора, опционного соглашения и арбитражной оговорки не просто не остановило конфликт, но стало поводом и основанием для начала судебных баталий. Добавим начавшийся внутренний конфликт среди наследников Дмитрия Босова, получая на выходе «гремучую корпоративную смесь» с абсолютно неясными перспективами.

В эпоху COVID наметилась тенденция на серьезную трансформацию привычного для всех инструментария ведения корпоративных войн (корпоративные иски, уголовные дела против менеджмента и акционеров, проверки контролирующих органов), который без профессиональной помощи не позволяет вовремя определить, что ваш бизнес уже стал чьей-либо мишенью. Этому в том числе способствует новый формирующийся пул игроков, которые не только чутко отслеживают и определяют цели для своих атак, но и агрессивно действуют, пока публичный фокус общественного и государственного внимания сконцентрирован на теме COVID-19.

Для новых игроков именно пандемия, а также общее нежелание и невозможность вкладывать средства в конфликты стали сильнейшим инструментом, который помогает конфликты провоцировать и взращивать. Если «старые» агрессивные инвесторы, годами занимающиеся «специальными ситуациями», по крайней мере на публике начали задумываться о своей репутации, то «новая поросль» с инструментарием от рейдерских схем до кибер-преступлений не обременена ни юридическими, ни этическими рамками. И это становится большой угрозой для российского бизнеса.

Может показаться, что риски корпоративных конфликтов затронут только крупнейшие российские корпорации или компании сырьевого сектора, обладающими значительной капитализацией и объемными ресурсами на ведение войны. Это не так. Уже сейчас более чем достаточно сигналов, что и среди «средних» предприятий, вне зависимости от региона или отрасли, неправомерными действиями управленцев причиняются убытки бизнесу, совершаются невыгодные сделки, а кого-то «под коронавирусное затишье» просто пытаются выдавить из корпорации или отодвинуть от ее финансовых потоков.

Среди юридических факторов, повышающих риски возникновения корпоративных конфликтов — проведение общего собрания акционеров в заочной форме, необходимость изменения корпоративной структуры владения в связи с изменением Россией соглашений об избежании двойного налогообложения, срабатывание ковенант и опционных соглашений из-за невозможности исполнения обязательств, а также снятие моратория на банкротство и проверок бизнеса. Говоря о самых характерных спорах, сопровождающих классические корпоративные конфликты, можно выделять иски об обжаловании решений органов управления, об оспаривании крупных сделок и сделок с заинтересованностью, об исключении участников, об убытках.

Один из таких примеров может быть разгорающийся конфликт внутри одного из старейших производителей софта в России — корпорации «Галактика», головная структура которой — АО «Юнитисофт» — пытается оспорить продажу топ-менеджментом дочернего белорусского предприятия (ЗАО «Топ-Софт») после безуспешной попытки оспорить данную сделку в Экономическом суде Минска.

Искать ответ на вопрос, кто может вольно или невольно оказаться вовлеченным в корпоративный конфликт эпохи COVID необходимо в почти 30-летней истории бизнес-войн в России, помноженной на новые условия, реалии и игроков. Исходя из этого в зону риска бизнес-конфликтов однозначно попадут компании:

• с наличием нескольких групп акционеров, не имеющих по отдельности корпоративного контроля, акционеров с миноритарным пакетом или с соотношением 50/50;
• с налоговой и кредитной нагрузкой: и то и другое уже давно являются надежной точкой входа для корпоративных конфликтов;
• со спящими инвесторами, которые в сложный финансовый момент могут инициировать диалог «кто сколько вложил, и кто кому должен»;
• осваивающие бюджетные средства: как вечные объекты пристального внимания как со стороны государства, так и со стороны инвесторов, воспринимающих такой бизнес как надежный денежный поток;
• в которых не будут выплачены дивиденды по итогам 2019 года;
• в которых будут проводиться перенесенные на осень 2020 года собрания, в повестку дня которых включены вопросы формирования органов управления, по одобрению крупных сделок и сделок с заинтересованностью;
• в которых по итогам общих собраний у акционеров возникнет право требовать выкупа акций;
• в которых ест «проблемные» активы некоторых крупных банков, которые уже давно являются надежными поставщиками «кейсов» для инвестиционных компаний: особняком здесь стоит банк «Траст», находящийся под управлением ЦБ РФ и в который были переданы проблемные активы сразу нескольких крупнейших банков

Наглядной иллюстрацией таких проблемных ситуаций является конфликт вокруг ЗАО «Новоенисейский лесохимический комплекс», где столкнулись интересы шведского инвестора Мартина Херманссона и доставшиеся в наследство «Трасту» проблемные активы Рост-банка, который, в свою очередь, безуспешно пытался оздоровить Бин-Банк Михаила Шишханова.

Сколько еще таких проблемных историй, общая стоимость которых составляет 2 трлн рублей, должны сдетонировать в самое ближайшее время, остается только догадываться. Но уже ясно, что это вопрос времени. Если к этому прибавить планы более сильных и крупных игроков успешно переждать кризис и увеличить свою долю на рынке путем слияния и поглощения, то в отдельных отраслях могут остаться всего два типа компаний – быстрые и мертвые. Не разделяя пессимистичный настрой некоторых экспертов, добавим к этому третий тип компаний – которые найдут в себе силы, знания и умения выйти из эпохи COVID-конфликтов непобежденными.