История
Сто лет назад, в феврале 1919 года, по всей территории России, подконтрольной большевикам, прокатились аресты левых социалистов-революционеров. В Петрограде 15 февраля чекисты неожиданно задержали нескольких знаменитостей литературного мира — поэта Александра Блока, писателей Алексея Ремизова и Евгения Замятина, пожилого историка литературы Семена Венгерова, а также художника Кузьму Петрова-Водкина по абсурдному обвинению в участии в сговоре с левыми эсерами.
Историк Ярослав Леонтьев на основе архивных документов разобрался как их арест был связан с преследованиями других левых оппозиционеров во главе с Марией Спиридоновой и как суд над легендарной революционеркой превратился в политический фарс, став прологом к уничтожению многопартийности и рождению системы массовых политических репрессий.
Слежка за Марией
На конец ноября 1918 года был намечен суд над Спиридоновой и её соратником Юрием Саблиным по обвинению в организации убийства посла Германии графа Мирбаха и попытке срыва Брестского мира. 27 ноября Верховный революционный трибунал обвинил их очно, а Блюмкина и других скрывшихся левых эсеров — заочно, в «контрреволюционном заговоре» «против Советской власти и революции». Спиридонова в ответ заявила обвинителю Крыленко, что «в этом зале происходит суд одной партии над другой, что совершенно недопустимо» и что их «междоусобицу, наш спор» может решить только III Интернационал.
В итоге, принимая во внимание их «особые прежние заслуги перед революцией», трибунал приговорил обвиняемых к заключению в тюрьму сроком на один год. Но уже через два дня Президиум ВЦИК и вовсе их амнистировал. После Ноябрьской революции в Германии и свержения кайзера приговор за попытку сорвать Брестский договор отдавал абсурдом.
Оказавшаяся на свободе Спиридонова получила возможность разоблачать внешнюю и внутреннюю политику большевиков на митингах и различных собраниях, чем, надо сказать, она активно и занялась. Не прошло и трех недель после ее освобождения, как Дзержинский написал начальнику Секретно-политического отдела ВЧК Скрыпнику записку, в которой предлагал «установить за этой истеричкой наблюдение». Записка сохранилась в деле Спиридоновой в архиве Московского Ревтрибунала.
В том же деле хранится груда рапортов комиссаров и «разведчиков» (как стали называться прежние филёры) ВЧК, организовавших за ней наружное наблюдение, конспекты её выступлений на митингах и даже перехваты телефонных переговоров. Например, «разведчица» Мурнек подслушала разговоры Спиридоновой с пассажирами трамвая № 24: «…она начала говорить, что за правительство, Новый год без хлеба, и как народ может терпеть. Эти, что находятся у власти, знают только одно: поднимать плату за трамвай, теперь не надо работать, надо только ходить на биржу труда и требовать денег, а работы нет и т. д.».
Секретарь Рогожского райкома РКП (б) Косарев, доносит с митинга в Балагушинском Рабочем клубе, посвященного годовщине «кровавого воскресенья» 9 января: «она начала свою речь и параллелями — прежде и теперь, — и установила не только тождество, но указала на то, что советское насилие является гораздо худшим прототипом царского (истязания, насилие, расстрелы)». «Руки прочь от крестьян, от рабочих и солдат, вы не рабоче-крестьянское правительство, ибо вас никто не желает, и никто вас не выбирал», — записал Косарев дословно.
C митинга на заводе Гужона, он же докладывал: «Написать конспект без системных выкриков Спиридоновой невозможно. Я записывал отдельные выражения и фразы наиболее характерные. Демагогия началась уже до открытия собрания. Было видно, что митинг организован для посрамления большевиков». По его словам, речь Спиридоновой длилась целых три с половиной часа!
Она коснулась многих больных тем, гневно осуждая комбеды, действия карателей, казни, «говорила о страданиях питерских рабочих, что по 60 чел. в день подбирают на улице, умерших от голода. Было сказано, что «палачом питерских рабочих является Зиновьев». Нужно создать силу для сопротивления против всех идущих на нас врагов, а большевики препятствуют организации этих сил. Я считаю политику большевиков самой контрреволюционной. Они звали вас к лучшей жизни, обещали вам хлеб, разные блага. Они не выполнили своего назначения и убивают внутренние силы революции». Пытавшегося возражать ей Николая Бухарина участники митинга освистали. То же самое происходило на авиазаводе Дукс в Бутырском районе и на митингах у железнодорожников. Лучшие силы большевистского агитпропа не могли совладать со Спиридоновой. Когда на одном из митингов после нее пытался взять слово большевик Юренев, работницы завода «Марс» закричали: «долой его, не хотим палача, дайте нам Спиридонову!».
Повальные аресты
В середине февраля центральные газеты запестрели сообщениями: «Открытые и наглые выступления на митингах лидеров левых с.-р. М. Спиридоновой, И.З. Штейнберга и др. в последнее время стали притчей во языцех. Но никто не мог подумать, что за этими выступлениями, носившими ярко погромный характер, полными грязной клеветы на Советскую власть, скрывалась подготовка к восстанию и захвату власти левоэсеровскими ребятами».
Заголовки говорили сами за себя: «Петроград — центр левоэсеровской работы», «Подпольная работа в Красной Армии», «Подготовка восстания», «План создания “Всероссийского правительства”».
В одной из заметок утверждалось, что якобы Мария Спиридонова «совершенно открыто призывала на митингах к кровопролитию и братоубийственной войне» и что на митинге на заводе «Дукс» заявляла: «Они не хотят считаться даже с моими заслугами перед революцией, признанными всей Россией».
Прочтя позже эти заметки, Спиридонова записала в тюремном дневнике: «И как «неуравновешен» и болезненно «истеричен» был редактор «Правды» Бухарин на том моем митинге. Как он разжигал страсти».
Еще более серьезным было обвинение в заметке «Террор по отношению к коммунистам»: «20-го января 1919 г. в Петрограде состоялась конференция, на которой присутствовали представители всех партийных организаций левых эсеров. Центральный комитет партии левых эсеров внес на этой конференции предложение обсудить вопрос о применении террора по отношению большевистским деятелям. И конференция одобрила это предложение, т. е. санкционировала применение террора, правда с «оговоркой», что террористические акты… могут быть «разрешаемы» только губернскими партийными комитетами… и поручать исполнение этих актов своим членам в строжайшей тайне и не от имени партии (!!), дабы не навлечь репрессивных мер со стороны большевиков. Означенная тактика, согласно постановления конференции, должна применяться впредь до особого распоряжения ЦК партии левых эсеров. Далее, если принятые меры для дезорганизации партии большевиков окажутся бессильными, то стараться проникнуть в ряды коммунистов, для осуществления этой задачи изнутри».
«Розыски и аресты продолжаются», — сообщали «Известия ВЦИК» 13 февраля.
Только 10 февраля в Москве были посажены в Бутырку около 50 активистов левоэсеровской партии. Спиридонова в качестве исключения была оставлена в караульном помещении Кремлевской школы красных курсантов им. ВЦИК. Московский комитет левых эсеров на Остоженке, редакция партийного журнала «Знамя» и рабочий клуб «Молот» были разгромлены.
На Гороховой, 2
В последующие дни аресты и облавы прошли в разных городах и даже в соседних советских республиках. Из ВЧК телеграфировали в Питер: «Произведите тщательный обыск и арестуйте Разумника Иванова… Препроводите Москву Лацису <…> Председатель».
Доставленный на Лубянку редактор левоэсеровских газет и журналов Разумник Васильевич Иванов, выступавший под псевдонимом Иванов-Разумник, вспоминал: «В пять часов утра, — как я потом узнал — ряд автомобилей с чекистами подъезжали в разных частях города к домам, где жили мои знакомые, адреса которых я имел неосторожность занести в свою записную книжку (с этих пор никогда больше я этого не делал). Были арестованы и отвезены на Гороховую, 2: поэт Александр Блок с набережной реки Пряжки, писатель Алексей Ремизов, художник Петров-Водкин, историк М.К. Лемке — с Васильевского острова, писатель Евгений Замятин — с Моховой улицы, профессор С. Венгеров — с Загородного проспекта, — еще и еще со всех концов Петербурга, где только ни жили мои знакомые. Какая бурная деятельность бдительных органов советской власти!». 
Первым адресом ВЧК в Москве был «Лубянка, дом страхового общества “Якорь”»
Впоследствии в деле Иванова-Разумника обнаружится письмо редактора журнала «Знамя» и члена ЦК левых эсеров Александра Шрейдера из Москвы в Петроград: «Можно (художественно — по-нынешнему, разумеется) издать А. Блока. Когда-то Вы приедете? У нас понемногу налаживается, но без Вас нехорошо.
Уважающий Вас А. Шрейдер».
11 января 1919 г. Шрейдер отбил Иванову-Разумнику телеграмму, тоже подшитую в следственное дело:
«Издательство налажено. Можно быстро издать Блока и Вашу книгу прошу срочно прислать».
«Улики» против Блока были для чекистов налицо! 15 февраля настала и его очередь отправляться в Питерскую ЧК на Гороховую улицу, дом 2. В общей камере с ним оказались молодой философ Аарон Штейнберг, несколько матросов и рабочих — левых эсеров.
О происходившем в камере подробно поведал Штейнберг.
Не обошлось без дележа тюремной пайки и разговоров о Достоевском, о «шигалевщине» — понятии, означавшим социализм, с тотальным контролем за людьми. Один из левых эсеров — сокамерников сказал, обращаясь к Блоку:
— Писатели все должны видеть своими глазами. Кто сможет сказать, что он пережил русскую революцию, если он ни разу не побывал в Чрезвычайке. Вот теперь Вы и с этой стороны увидели дело.
— Но с этой стороны я никогда не хотел видеть революцию, — возразил Блок.
Следователи огорошивали писателей обвинением в заговоре левых эсеров. Почтенный председатель Книжной палаты Семен Афанасьевич Венгеров на это сказал: «Много нелепостей слышал на веку, но эта — царица нелепостей». Евгений Замятин стал так неистово хохотать, что привел в негодование малограмотного студента-следователя: «Над чем тут смеяться? Дело ведь серьезное». А Замятин продолжал гнуть своё: в годы студенческой юности принадлежал к партии большевиков! А потом вышел по идейным мотивам.
Не менее ошарашенный следователь поинтересовался почему, и услышал от автора еще недописанного романа «Мы»:
— Значит, плохой коммунист и плохой марксист. Будь вы настоящим коммунистом, вы бы знали, что мелкобуржуазная прослойка попутчиков большевизма имеет тенденцию к саморазложению, и что только рабочие являются неизменной классовой опорой коммунизма. А так как я принадлежу к классу мелкобуржуазной интеллигенции, то мне непонятно, чему вы удивляетесь.
Арест Блока, Замятина и других литераторов продолжался совсем недолго, но для чувствительного и восприимчивого Александра Блока стал роковым. Увидев изнанку революции, поэт перестал творить и начал, по собственному признанию, «задыхаться». Связь с левыми эсерами аукнулась ему спустя два года, когда больного, умирающего Блока не выпустили для лечения за границу. В апреле 1921 г. поэт заболел воспалением сердечных клапанов, сопровождаемым психическим расстройством. И хотя Горький и Луначарский вместе ручались за поэта перед Совнаркомом и ЦК, Ленин, Зиновьев и Молотов проголосовали против его выезда в Финляндию. Вердикт оказался смертельным.
Дело Спиридоновой. Приговор: «год санатория»
Все эсеры, арестованные в феврале, были надолго засажены в Бутырскую тюрьму, куда постепенно доставляли и новых арестантов из провинции. Вновь исключение было сделано для Марии Спиридоновой, которая уже 24 февраля предстала перед Московским Революционным Трибуналом по обвинению «в контрреволюционной агитации и в клевете на Советскую власть».
Как писали «Известия», она с первых же минут отказалась участвовать в процессе, мотивируя тем, что «она не признает над собою суда враждебной партии».
— Уведите меня отсюда! — воскликнула Спиридонова.
На что председатель суда ответил:
— Пожалуйста, можете не присутствовать на процессе.
— Я ухожу! — не без торжества заявила подсудимая, после чего дело стало слушаться заочно.
Суд опросил свидетелей-коммунистов, слышавших её гневные выступления. Интересными были слова Бухарина. По свидетельству репортера: «Признавая объективную преступность выступления Спиридоновой, свидетель заявляет, что никогда не сомневался в ее субъективной честности. Неблаговидные приемы в борьбе с Советской властью она применяет потому, что, ненавидя эту власть, считает допустимыми всякие способы борьбы с нею».
Обвинитель Петр Смидович, возглавлявший до этого Моссовет, заявил: «Явной опасности в выступлениях Спиридоновой и группы левых с.-р. для Советской власти нет, но М. Спиридонова является препятствием в дальнейшей работе пролетарской власти и это препятствие должно быть устранено, несмотря на революционные заслуги Марии Спиридоновой в прошлом, причем это устранение должно сопровождаться наименьшими для нее страданиями». Во имя «пролетарской революции и уже пройденного победоносного пути» обвинитель призвал суд подвергнуть Спиридонову изоляции от общественной и политической деятельности в течение восьми месяцев.
Суд признал доказанным, что Спиридонова на московских митингах, на фабриках и заводах «публично клеветала на Советскую власть и отдельных ее представителей и искусственным подбором ничем необоснованных обвинений и фактов дискредитировала вождей рабоче-крестьянской революции, своей безответственной, преступной агитацией среди рабочих, крестьян и солдат, способствовала дезорганизации революционных сил и таким способом бессознательно помогала контрреволюции». Суд признал ее деятельность вредной, постановив, принимая во внимание «болезненно истерическое состояние обвиняемой», изолировать ее от политической деятельности на один год «посредством заключения ее в санаторий с предоставлением ей возможности здорового, физического и умственного труда».
Постскриптум
Пропагандист «Известий» писал для непосвященной публики: «Кто-то осмелится утверждать, что «устранение» произошло грубо и резко, и что приговор жесток. Год отдыха в санатории, — это скорее суд врача, чем карателей…».
На самом деле вместо санатория Спиридонову поместили в плохо отапливаемом караульном закутке. У нее поднялась температура и были серьезные проблемы с дыханием от не махорки, которую курили курсанты. Один из них — Сергей Борисов, ставший ее тюремным «почтальоном», был выслежен и приговорен к расстрелу, который заменили отправкой на фронт. Спиридоновой становилось день от дня хуже, и когда она стала терять сознание, курсанты потребовали от начальства перевода в больницу. Потом её снова вернули в Кремль на «санаторное» лечение. Но нашелся еще один смельчак — 22-х летний чекист из рязанских крестьян Николай Малахов, осмелившийся в ночь с 1 на 2 апреля вывести Спиридонову за пределы Кремля. Сама же идея «изоляции», примененная к ней, большевикам понравилась, и спустя несколько лет появилось понятие «политизоляторы» — Верхнеуральский, Тобольский, Челябинский, Ярославский и Суздальский, под который был отведен Спасо-Евфимиев монастырь, ставшие спецтюрьмами для оппозиции.
В следующий раз Марию Спиридонову задержат осенью 1920 года. Ее поместят под арест в Пречистенскую психиатрическую лечебницу. Это была первая ласточка будущих психиатрических преследований инакомыслящих.
Впоследствии пламенную революционерку еще не раз отправляли в ссылку, а в 1937 году с ней решили разобраться окончательно, приговорив к 25 годам заключения. 11 сентября 1941 года вместе с другими 153 политическими заключёнными Орловской тюрьмы она была без суда и следствия расстреляна сотрудниками НКВД в Медведевском лесу под Орлом.
А события зимы 1919 года еще не были концом многопартийности, но стали к этому прологом, создав прецеденты будущих политических репрессий, с использованием фальсификации, газетной клеветы и запугиванием творческой интеллигенции.