Потерянная армия. Как вернувшиеся с фронта военные дестабилизировали Веймарскую Германию

В Украине воюют 700 тысяч россиян, утверждал Владимир Путин летом 2024 года. Даже если эта цифра завышена, она уже превышает число советских солдат, прошедших через Афганистан за 10 лет, — 620 тысяч. Советское общество практически не рефлексировало над растянутой на годы Афганской войной, а потери были в разы меньше, чем за три года нынешней, — 15 тысяч человек тогда против 100 тысяч только подтвержденных погибших сейчас. Но и та война оказала колоссальное влияние на советское и российское общество — от союзов афганцев, довольно быстро эволюционировавших в главные бандитские группировки страны, до боевых генералов вроде Лебедя и Руцкого, ставших ключевыми фигурами российской политики своего времени.

Эффект возвращения с фронта около миллиона мужчин может быть значительным. Резкий рост преступлений, которые совершают возвращающиеся с войны, отмечается уже сейчас.

В российском обществе де-факто появилась новая социальная группа — «участники СВО», или, если использовать более привычный термин, фронтовики, чьи представления о собственном месте в обществе вряд ли будут соответствовать реальности. В этом смысле показательным примером является опыт немецких солдат, вернувшихся домой с полей Первой мировой войны в 1918 году.

Фронтовики как опора власти...

Немецких ветеранов Первой мировой встречали на родине с цветами, но эта родина оказалась совсем не той, с которой они уходили в 1914 году. События в Германии развивались по сценарию, схожему с царской Россией, только с отставанием на год. В ноябре 1918 года в Германии произошла революция, кайзер бежал, и к власти пришло временное правительство из парламентских партий, которое стало готовить выборы в учредительное собрание. Были и местные большевики — «Союз Спартака», — планировавшие вооруженное восстание.

Разница в том, что в Германии правительству удалось заключить союз с генералами (министр — председатель Временного правительства России Керенский в свое время тоже заключил — с генералом Корниловым, но потом дело обернулось конфликтом и мятежом). Однако у немецких генералов не было регулярной армии, поскольку она демобилизовалась. Вместо нее появились фрайкоры — добровольческие части, сформированные из вчерашних солдат, вооруженные и финансируемые правительством. Количество таких формирований исчислялось сотнями, в них состояли от 250 до 400 тысяч человек.

В основном во фрайкоры вступали молодые солдаты, ничего кроме войны в жизни не видевшие. Вот как описывает этих добровольцев немецкий историк Бернард Зауер:

«Они не могли найти себя в послевоенном мире. Не умевшие ничего, кроме как воевать, без образования и без профессии, без перспективы попасть в сокращавшуюся после войны армию, единственное, что они могли, — пойти во фрайкор».

Хотя большинство членов таких организаций придерживались крайне консервативных взглядов и нисколько не сочувствовали левому правительству Веймарской республики, они помогли ему подавить в январе 1919 года восстание спартакистов и несколько региональных бунтов. В сторонниках советской власти добровольцы видели еще большего врага. Они также защищали немецкие интересы в Балтии, которую Германия к началу 1918 года захватила целиком и где пыталась создать свои протектораты. Проиграв войну, немцы были вынуждены вывести оттуда войска, но фрайкоры еще какое-то время сражались с большевиками и с национальными армиями Латвии и Эстонии.

Уже в марте 1919 года веймарское правительство приняло закон «О временном рейхсвере», которым устанавливалась численность вооруженных сил республики — 400 тысяч человек. По решению военного министра в ряды рейхсвера могли включаться те или иные фрайкоры. Те, которые не включались, переставали получать финансовую поддержку и подлежали роспуску. Со вступлением в силу Версальского мира немецкая армия должна была сократиться до 100 тысяч.

Как раз в этот момент (ноябрь 1919 года) фельдмаршал Гинденбург, будучи вызванным в парламент для дачи показаний (депутаты разбирались, кто и зачем начал войну), заявил: Германия проиграла, так как получила удар ножом в спину. Пока немецкая армия воевала с французами и англичанами на их же территории, предатели-революционеры в тылу раскачивали лодку и в итоге ее перевернули. Собственно, демобилизованные солдаты и раньше об этом догадывались, но теперь их любимый маршал назвал вещи своими именами. В его речи не было фамилий, однако все понимали, что в число предателей входят правительственные министры-социалисты.

...и фактор дестабилизации

В марте следующего года фрайкоры восстали уже против Веймарской республики. С развернутыми знаменами они вошли в Берлин, промаршировали под Бранденбургскими воротами и заняли правительственный квартал. Министры бежали, верные республике войска заявили о нейтралитете. И только грандиозная забастовка помешала заговорщикам удержаться у власти. В ней приняли участие в том числе чиновники, что полностью парализовало правительственный аппарат, захваченный путчистами.

Фрайкоры в конце концов были расформированы, однако от этого их члены не стали приспособленнее к мирной жизни. Наиболее радикальные занялись террором и смогли даже убить министра иностранных дел Вальтера Ратенау, который, хотя и придерживался умеренно правых взглядов, был евреем. Всего к 1922 году на счету фрайкоров значилось больше 300 политических убийств.

Однако в основной своей массе бывшие добровольцы стали участниками многочисленных легальных союзов фронтовиков. Такие организации делились по политической окраске: в «Стальной шлем» входили сторонники националистов, у коммунистов был «Ротфронт», и даже республиканское правительство обзавелось собственным корпусом «Рейхсбаннер» — наиболее многочисленным, но наименее боеспособным.

У членов союзов формально не было оружия, но была своя форма, они охраняли партийные митинги и дрались друг с другом. Дело доходило до настоящих уличных боев с десятками жертв. Из бывших фрайкоровцев сформировались также СА и СС — две боевые организации национал-социалистов, которые стали главной ударной силой Гитлера. В конце концов он собрал под своим крылом всех правых фронтовиков. Безусловно, политическую победу ему принесли не столько они, сколько поддержка генералов и промышленников. Но чтобы добиться этой поддержки, Гитлеру пришлось сначала привлечь к себе внимание на улице.

Послевоенное десятилетие — вплоть до начала Великой депрессии в 1929 году — вошло в историю как «ревущие двадцатые». Время резкого культурного, социального и экономического рывка. Джаза, ар-деко, небоскребов, дирижаблей, кабаре и звукового кино. Но фронтовики, как правило, оставались на обочине роскошной жизни.

Мирные бюргеры смотрели на них с опаской и подозрением. Особенно — на ветеранов с Восточного фронта, которые, по всеобщему мнению, нахватались там большевистской заразы. Прославленный боевой летчик и ближайший соратник Гитлера Герман Геринг, депутат Рейхстага от НСДАП, восклицал с парламентской трибуны в 1928 году, что ветераны вынуждены стыдиться своего прошлого. Но если участники боев на Западе хотя бы могли запить и заесть свой стыд, то вернувшиеся с Востока прозябали в нищете.

Будущее ветеранов в России

Вероятность, что вернувшиеся с фронта окажутся потерянным поколением и в современной России, высока. С самого начала войны Путин неоднократно заявлял, что ее участники, настоящие патриоты родины, должны стать новой российской элитой. Власти придумали программу «Время героев», в которую отобрали уже 80 человек, чтобы готовить их к государственной службе. Самым успешным ее представителем пока выглядит полпред президента на Урале Артем Жога, бывший командир сепаратистского батальона «Спарта». Впрочем, компанию Жоге составляют профессиональные бюрократы, участвующие в «СВО», не покидая своих кресел, — такие, как ставший и. о. тамбовского губернатора Евгений Первышов.

«Знаете, мне иногда задают вопрос, как участникам СВО избежать „афганского синдрома“, — говорил Жога в интервью ТАСС. — В плане того, что ребята, когда возвращались с Афганской войны, уходили в криминал, спивались... Я говорю, что это не синдром, а просто государству тогда было не до них. Это 1990-е годы, развал Союза, тогда, в принципе, каждый выживал как мог. И когда парни возвращались, им говорили: „Мы вас туда не посылали“. Я уверен, сегодня мы не вернемся к афганскому синдрому, потому что его нет. Если мы начнем с нашими ребятами, которые возвращаются с СВО, заниматься, увлекать их».

Однако поскольку ни в госкорпорациях, ни на госслужбе нет стольких вакансий, чтобы трудоустроить всех, кто воевал, единственный реальный способ поддержать их — наделить разнообразными льготами. От права переходить дорогу на красный свет до внеконкурсного приема детей в вузы. Но это может лишь усилить рознь между военными и гражданскими.

Если в послевоенной России, как и в Германии 1920-х, накопится критическая масса не нашедших свое место в мирной жизни людей, остается открытым вопрос с лидерами. Кремль системно зачищает этот фланг. Сидящий в колонии Игорь Стрелков, которому повезло не взорваться в самолете, как Евгению Пригожину, — только конец списка.

Из длинного мартиролога донецких полевых командиров времен «русской весны» ни один, кажется, не погиб на передовой. Все становились жертвами терактов или, в крайнем случае, умирали в заключении. Однако, как показывает все тот же опыт Германии, масса сама рождает своих вождей. И лидер красных фронтовиков коммунист Тельман, и нацист Гитлер появились на политической арене 1920-х годов буквально из ниоткуда.