Судила жаба гадюку. Александр Верховский о том, правильно ли использовать для «Мужского государства» закон об экстремизме

Хотя деятельность «Мужского государства» (МГ) Владислава Позднякова вызывает широкое и ярко выраженное осуждение, решение нижегородского суда о запрете этой организации как экстремистской вызвало много критических замечаний, причем вовсе не со стороны симпатизантов МГ.

Если попытаться систематизировать эту критику, аргументы можно объединить в четыре типа:

• существующий политический режим так плох и принимаемые им законы так плохи, что любое репрессивное действие этого режима и его правоохранителей – зло;
• МГ запрещено за агитацию, но «за слова» преследовать нельзя;
• МГ – это просто малоопасные идиоты, и их не стоило запрещать;
• может быть, запрещать их и стоило, но запретили-то их не по закону, ведь вокруг остается немало вовсе не запрещенных организованных проповедников ненависти, а по политическому решению (вариант – по чьим-то коммерческим интересам).

Первый пункт из перечисленных звучит чаще всего, и обычно он наиболее заряжен эмоционально. Спорить по этому пункту невозможно: это скорее вопрос веры. Кто-то считает, что дурной режим нелегитимен в такой степени, что не имеет права ни на какое правоприменение. Другие, включая меня, полагают, что и при дурном политическом режиме лучше, чтобы законность все же соблюдалась на уровне более или менее общепринятых норм, направленных на защиту личности, собственности и общественного порядка. Но большинство комментаторов, если не ограничивается эмоциональными декларациями, занимает скорее промежуточную позицию, отказывая нашему государству в легитимности только части правоприменения – той, которую можно счесть более политизированной. Это более сложная позиция – и о ней речь всерьез пойдет ниже.

По последнему пункту тоже сложно спорить: надо честно признавать, что у нас в такого рода делах, да и в огромной массе других, не бывает «просто правосудия», это всегда реализация политической воли, а иногда и чьего-то заказа. Но, опять же, если мы не решаем тотально игнорировать правосудие в ожидании светлого будущего, а интересуемся путями его улучшения или хотя бы неухудшения, нам имеет смысл раздельно рассматривать политические и правовые мотивы каждого решения (в этой колонке я, впрочем, ограничусь правовыми).

Проще всего спорить с тезисом о том, что МГ запрещено «за слова». В данном случае нет смысла в сотый раз обсуждать возможность преследования «за слова» как таковую, так как это слишком большой вопрос, и его реальное обсуждение – не формат колонки. Но главное, в случае МГ речь идет не просто о словах, тем более – не об идеях, но о массовых адресных угрозах конкретным людям. Такие высказывания, сделанные публично, не считаются законной формой реализации свободы слова буквально ни в одной демократической стране, включая США с их Первой поправкой.

Наконец, достаточно ли опасно МГ, чтобы принимать такие меры? Конечно, бывали сообщества, как запрещенные, так и избежавшие запрета, которые организовывали куда более опасную деятельность: вспомним, например, многочисленные неонацистские банды. Но и за МГ числятся вполне существенные деяния, а именно – очень масштабные организация и провоцирование противоправных действий. Это не только упомянутые адресные угрозы насилием. Из последнего – организация кампании против «Тануки» и других сетей, которая включала отнюдь не только ругань в соцсетях, но и прямо противозаконные действия – заказ с намеренным отказом от оплаты.

Если рассматривать такие массовые отказы по каждой компании как одно организованное деяние, то вполне можно уже говорить об уголовном преступлении. И это я еще выношу за скобки грубую и систематическую расистскую, гомофобную и женоненавистническую пропаганду, так как вопрос о криминализации возбуждения ненависти по групповым признакам является спорным среди читателей; просто отмечу, что наличие состава ст.282 УК о возбуждении ненависти несомненно.

И тут самое время вернуться к обещанному разбору того, насколько мы готовы или не готовы признать легитимность правоприменения в сфере, которую можно – в самом расширительном смысле слова! – считать политизированной. В России эта сфера охватывается антиэкстремистским законодательством. Несомненно, что неприятие запрета МГ во многом вызвано тем, что оно запрещено именно в рамках этого законодательства.

Запрет МГ как экстремистской организации ставит его в один ряд с бандами идейных убийц типа Национал-социалистического общества (НСО), с одной стороны, и с вообще невинными организациями, как Свидетели Иеговы, с другой. Конечно, само многообразие запрещенных организаций кое-что нам говорит и о качестве закона, и о качестве его применения. Сказано об этом уже много и можно не повторяться. Заодно уж можно добавить, что никто не удивится, если после опубликования судебного решения выяснится, что в деле о запрете МГ обвинение плохо справилось с задачей обоснования своего иска, а суд допускал процессуальные нарушения. Если так и было, это само по себе дурно, но, увы, не станет новостью. А главное – это не помогает решить спор о том, должно ли было государство запрещать МГ.

Конечно, к запрету на основе закона «О противодействии экстремистской деятельности» часто очень легко предъявлять претензии, даже если речь идет о более опасной группировке, поскольку само определение экстремизма в этом законе написано очень плохо. Я склонен думать, что и сам по себе этот рамочный закон не нужен, так как обходятся же без него в Европе. Но надо понимать, что почти все (исключения есть, но в случае МГ они нерелевантны) элементы антиэкстремистского законодательства в странах Европы тоже есть, поскольку есть те же общественные интересы, которые нужно защищать: а именно – государственная и общественная безопасность и защита от агрессивных форм дискриминационного поведения. В европейских странах повсеместно есть запрет определенного рода пропаганды (варьируется по странам). Почти везде есть понимание мотива ненависти к той или иной категории людей как отягчающего обстоятельства для обычных преступлений – именно это и называется «преступлением ненависти», а не какие-то слова. Существует и такой элемент, как возможность запрета организации (неважно, зарегистрированной или нет) за антиконституционную деятельность, хотя механизмы и последствия запрета могут быть разными. Отличие между демократическими европейскими странами может быть в том, какая деятельность против конституционных ценностей признается достаточно опасной, чтобы повлечь запрет организации или сообщества, и каковы будут последствия запрета. Думаю, таким же, по сути, должен бы быть и предмет наших споров.

Если смотреть с точки зрения действующего российского закона, то основание для запрета – очень буквалистское прочтение неудачно написанного определения экстремизма. Конечно, это – при наличии такого желания – дает возможность для чрезмерно широкого применения. Но плохое исполнение и на уровне законодателя, и на уровне правоприменения еще не означает, что сама по себе норма, позволяющая запретить организацию, противоречит Конституции, Европейской конвенции по правам человека или еще каким-то общепринятым правовым основам.

В списке экстремистских организаций сейчас почти 90 пунктов; есть там целый ряд таких, которые запретить было бы «необходимо в демократическом обществе» (используя знаменитую формулировку Конвенции). Это не только настоящие банды типа террористических организаций или какого-нибудь тесаковского «Формата-18». Это, например, «Северное братство»: те люди не совершали насилия сами, но сознательно, систематически и успешно провоцировали на него других. В демократических странах обычно считается, что деятельность таких группировок следует пресекать, хотя делается это обычно, когда по-другому уже не получается.

Можно спросить себя, достаточно ли опасную деятельность вело МГ, чтобы его запрет был «необходим в демократическом обществе». На этот вопрос сложно дать убедительный однозначный ответ. Лично я бы сказал, что да: Поздняков сотоварищи систематически подстрекали множество людей к противоправным действиям. Делали они это – самым очевидным образом – по мотиву расистской, гомофобной и мизогинной ненависти, что и делает их поступки «преступлениями ненависти». У нас это является частью «экстремистской деятельности», но если б такого понятия у нас в законодательстве не было, и было бы у нас демократическое государство европейского типа, понятие «преступлений ненависти» (hate crimes) все равно бы у нас было, и была бы принципиальная готовность государства запретить группировку, занимающуюся такой деятельностью.

Наконец, есть еще важный вопрос о последствиях запрета. Надо понимать, что решение о запрете – административное, а не уголовное. Само по себе оно не влечет санкций по отношению к кому бы то ни было лично, так что это – более мягкая форма репрессии, чем уголовный приговор. Решение суда обязывает группу прекратить деятельность, и санкции могут наступить именно за неподчинение этому судебному решению.

В России для этого есть статья 282.2 УК, криминализующая именно попытку продолжить деятельность организации, запрещенной как экстремистская (ее часто путают со ст.282 УК, но это либо от добросовестного непонимания, что соседство статей УК по нумерации не означает их родственности, либо с целью сознательного введения читателей в заблуждение). У статьи 282.2 - «формальный состав», то есть для обвинения годится любая попытка такого рода, даже если она не криминальна само по себе (например, собрать членов запрещенной группы на собрание); такой подход скопирован в России из Германии, как и многое другое в этой сфере. Этот подход отнюдь не является общепринятым в Европе, и, как мне кажется, заслуживает критики, как и неоправданно высокие санкции по этой статье.

На практике статья 282.2 применяется далеко не ко всем организациям из длинного списка запрещенных. В последние годы под эту статью попадали в основном последовали «Таблиги джамаата» и Свидетели Иеговы, хотя бывали и другие. Применять ли к последователям конкретной организации статью 282.2, похоже, всегда определяется отдельным решением. Например, нет на сегодняшний день такого решения по запрещенным организациям сторонников Навального, то есть их запрет пока служит цели запугивания и используется по смежным нормам, например, применительно к выборам.

Как именно это будет с МГ, невозможно угадать. Можно только предположить, что, поскольку в их случае, похоже, просто нет реальной структуры, которую надо было бы распускать, запрет скорее сыграет именно роль запугивания (хотя бывало и иначе), или, как говорят в полиции, профилактики.

Функцию запугивания вполне могло бы выполнить уголовное преследование самого Позднякова и, возможно, других ключевых участников за те же самые действия. Да и вообще кажется странным, что организация признается экстремистской, что будто бы подразумевает ее высокую общественную опасность, а на лидера нет уголовного дела (было когда-то, но подпало под декриминализацию статьи 282). В большинстве случаев реально опасных группировок такие дела были. Но с МГ есть проблемы. Во-первых, уголовный закон устроен так, что в нем подстрекательство как форма соучастия может быть только адресным, в случае же МГ и других подобных групп обращение адресовано ко многим и, тем самым, как бы ни к кому конкретно, что очень затрудняет преследование лично Позднякова <по словам самого Позднякова, он «уже год как не руководит этим брендом» - The Insider>. Да это было бы и практически не очень осмысленно: его же явно нет в России. Иначе говоря, остановить деятельность МГ заведением дела на его лидера невозможно. Административный запрет – тоже не панацея, надо сказать, но он создает дополнительное средство для пресечения вредоносной деятельности объединения.

Резюмируя, можно сказать, что будь Россия сегодня демократическим государством с правовой системой, сходной с западно-европейскими, МГ вполне могло бы быть запрещено по примерно тем же по существу основаниям, по которым его и запретил нижегородский суд. И представляется, что критическое отношение к многим сегодняшним законам и их применению не должно отменять этого вывода.

--------------------------------------

От редакции: информационно-аналитический центр «Сова», разумеется, не является никаким «иностранным агентом». О коррупционных активах руководства Минюста за рубежом читайте здесь.