Посредственные посредники. Как разные страны используют «миротворческие» инициативы в Украине в своих целях

EN

Турция: контроль над проливами и газовый транзит

Турция стала второй посреднической площадкой после не слишком удачной попытки Беларуси предоставить свою территорию для российско-украинских переговоров в первые же недели после 24 февраля. К тому времени Москва была вынуждена признать крах изначального плана блицкрига. Да и позиционирование Анкары в конфликте было изначально более сбалансированным, чем Беларуси, с чьей территории Россия атаковала Украину. Это способствовало тому, что обе стороны конфликта были более склонны к поиску компромисса: Россия — поскольку перспективы войны стали весьма неоднозначными, а Украина — поскольку ее представители уже не чувствовали себя изолированными, и в этой ситуации уступки с украинской стороны не воспринимались бы как однозначное поражение.

Какие интересы преследовала Турция, предоставляя свою территорию в качестве переговорной площадки, помимо понятного расчета на рост международного престижа?

Турецкая позиция изначально выглядела вполне определенной. Анкара осудила войну и поддержала принцип территориальной целостности Украины. Аннексия Крыма, с которым у Турции давние традиции отношений, еще с 2014 года способствовала сближению Анкары с Киевом. Помимо формального соответствия этой позиции нормам международного права, логика турецкого подхода была продиктована очевидными геополитическими и историческими причинами.

В случае победы Россия усилила бы свое присутствие в восточном Средиземноморье и на Чёрном море, а это бросило бы вызов турецкому доминированию в регионе, что особенно важно в контексте существенного конфликта интересов Москвы и Анкары в Сирии и Закавказье. Помимо этого, российская операция в Сирии не только спровоцировала напряжение между Москвой и Анкарой, но и максимально секьюритизировала вопрос о режиме прохода Проливов. Поэтому возможное приближение России к зоне Проливов по суше вплоть до Измаила не могло не пробудить геополитические фобии столетней и более давности.

Но эта формально проукраинская позиция уравновешивалась, с одной стороны, персональными доверительными отношениями Путина и Эрдогана, с другой — существенной взаимной торгово-экономической заинтересованностью России и Турции. Для подсанкционной России Турция всё больше превращалась в мостик к глобальным товарным и технологическим потокам и часто стала играть роль безальтернативного контрагента. И хотя весной 2022 года еще действовали нитки «Северного потока», уровень энергетической зависимости Европы от России и делал востребованным турецкое направление российско-европейского газового транзита, и в перспективе превращал Турцию в держателя контрольного пакета российского энергетического транзита в Европу.

Стамбульский проект предполагал и подвешивание вопроса о территориальной принадлежности Крыма с возможным его обсуждением в десятилетней перспективе. Вероятно, одним из вариантов решения крымского вопроса Эрдоган видел некий вариант кондоминиума — совместного суверенитета России и Украины над Крымом с необходимыми (по крайней мере, на переходный период) элементами международного контроля.

И в этом варианте Турция как традиционный черноморский игрок, имеющий давние культурные и политические связи с Крымом, могла очевидно претендовать на роль приемлемого для всех сторон арбитра с международным мандатом.

Прописанная в стамбульском плане «зерновая сделка» также позволяла Анкаре играть роль одного из гарантов глобальной продовольственной безопасности.

Турецкий проект посредничества — пока единственный, вошедший в стадию хотя бы предварительной реализации. Переговоры были прерваны, когда стороны не только уже обсуждали конкретные частные аспекты итогового соглашения, но и предприняли некоторые деэскалирующие шаги в обеспечение итоговой договоренности (отвод российских войск с киевского и северского направлений). Иными словами, стороны вошли в плотный и плодотворный до определенного момента переговорный процесс, и с этой точки зрения турецкую посредническую миссию можно считать относительно успешной.

Более того, такой значимый для интересов Турции элемент неудавшегося урегулирования, как зерновой коридор, был институализирован и успешно функционировал даже после краха самого переговорного процесса. Турция прирастила ресурс глобального влияния, повысила свой международный престиж и сохранила доверительные отношения с обоими противниками.

Последнее, впрочем, было отчасти обусловлено безальтернативностью этого выбора как для Киева, так и для Москвы: как было сказано выше, Россия зависит от Турции геополитически и геоэкономически, а Украина — геополитически и отчасти в военно-технической области.

В конце октября 2023 года Анкара сделала еще одну попытку активизировать свое посредничество, однако стороны вошли к этому времени в фазу оспаривания стратегической инициативы и были далеки от готовности к каким-либо компромиссам.

На днях Турция выступила посредником в обмене заключенными между РФ и Западом, но других активных посреднических усилий не предпринимает. Для Анкары сейчас важнее ближневосточный театр, и там она, судя по всему, готова посредничать, не перегружая себя обязательствами в Украине.

При этом страна остается для других возможных посредников перспективным партнером (венгерский премьер Виктор Орбан, в частности, позитивно отозвался о турецком посредничестве).

Китай: демонстрация глобального влияния

Наиболее полно официальное китайское видение российско-украинского мирного урегулирования было сформулировано 24 февраля 2023 года. Судя по дате, оглашение плана было приурочено к открытию очередной сессии Генеральной Ассамблеи ООН, однако в рамках собственно сессии его предпочли не презентовать.

План урегулирования стал первой крупной международной инициативой КНР в постковидном мире и мог подчеркнуть роль Китая как игрока, способного брать на себя часть ответственности за глобальную стабильность. Сам факт выдвижения такой инициативы был в этом случае более важен, чем ее потенциальная реализуемость.

Пакет выглядел достаточно сбалансированным: требование соблюдения территориальной целостности и недопущения применения оружия массового поражения сочеталось с требованием отказа от расширения военных блоков, а гарантии послевоенного восстановления Украины соседствовали с призывом отказаться от введения односторонних санкций.

Отдельно шли инициативы, подчеркивающие ответственность КНР как глобального игрока: гарантия зерновых поставок на мировой рынок, недопущение разрыва глобальных торгово-технологических цепочек, защита объектов ядерной энергетики.

По оценкам экспертов, в случае успеха своего плана Пекин мог бы, конечно, снискать лавры глобального посредника, но вряд ли существенно нарастил бы влияние на стороны конфликта: украинская сторона в итоге всё равно находилась бы под модерированием условно «западных» участников урегулирования, а бонусы влияния на Россию, которые Китай получил именно в ходе российско-украинской войны, столь велики, что вряд ли могут быть перекрыты бонусами постконфликтного влияния.

Москва не только вынужденно переориентировала на Китай энергетический экспорт и значительную часть торговых и технологических цепочек, но и расширила использование китайского юаня в своих международных расчетах. Почти полная безальтернативность этого выбора позволила китайской стороне формировать максимально выгодные для Пекина условия российско-китайского экономического взаимодействия и фактически превратила российский рынок в придаток рынка китайского. Все эти бонусы являются военным призом Китая от российско-украинской конфронтации и могут существенно ослабнуть — если не исчезнуть — в случае мирного урегулирования конфликта.

К тому же в Пекине видят развязавшую войну Россию как таран существующего миропорядка и стресс-тестер возможностей США как главного оппонента КНР в тайваньском вопросе.

Поэтому специалисты сходятся в том, что китайские миротворческие инициативы нужно интерпретировать скорее как демонстрацию глобальной миссии и собственного глобального проекта, нежели как нацеленный на реализацию проект урегулирования.

Китайский план стал наиболее структурированным «незападным» проектом российско-украинского урегулирования. Сложно сказать, могла ли на его основе возникнуть работоспособная — хотя бы по образцу стамбульской — переговорная площадка, поскольку он был крайне сдержанно и с недоверием встречен западными стейкхолдерами и украинской стороной. Шел уже второй год войны, и роль КНР в поддержании экономической и технологической мощи России в условиях санкционного режима была достаточно очевидна для всех наблюдателей. А формальная поддержка этого плана Россией, судя по всему, лишь усугубила недоверие к китайской инициативе.

23 мая 2024 года мир был ознакомлен со вторым вариантом китайского плана. На этот раз он был опубликован в соавторстве с Бразилией и заявлен китайской стороной как позиция части стран глобального Юга, что подтверждает гипотезу об использовании темы российско-украинского урегулирования в качестве драйвера формирования китайской модели миропорядка.

Китаю выгоднее, чтобы российско-украинская война продолжалась. Именно так воспринимают китайскую позицию на Западе — достаточно вспомнить заявление генсека НАТО Йенса Столтенберга, в котором он прямо называет Китай главным катализатором российской агрессии против Украины.

В итоге из-за двоякости китайского подхода и очевидного нежелания Запада отводить Пекину роль дизайнера возможного урегулирования китайская посредническая инициатива обречена. Да и сам Пекин больше явно не видит себя в роли миротворца. 19 июля МИД КНР официально заявил, что выступает за прямой диалог Москвы и Киева.

Индия: получить российскую нефть и не поссориться с Западом

В вопросе об индийском посредничестве полной ясности нет — как и в вопросе об индийской стратегии в российско-украинском конфликте в целом. С одной стороны, Индия уже в первые недели призвала решить конфликт дипломатическим путем на основе принципов территориальной целостности и уважения суверенитета. Индийские представители резко осудили убийство мирных жителей в Буче, а на встрече с Владимиром Путиным осенью 2022 года в Самарканде индийский премьер Нарендра Моди однозначно высказался против войны как инструмента международных отношений. С другой стороны, Дели ни разу не осудил напрямую российскую агрессию и явно пытается сохранить полную свободу маневра в отношении России и российско-украинской войны.

Двойственность позиции Индии в конфликте объяснима. На одной чаше весов лежат давние традиции российско-индийского политического и, что наиболее важно, военно-технического сотрудничества, на другой — репутация Индии как глобального миролюбивого игрока, высокая интегрированность в глобальную экономику и экзистенциальное соперничество с Китаем, главным стратегическим партнером России после 2022 года.

Очевидный и отчасти вынужденный выбор путинской Россией китайского вектора отношений в качестве основного вынуждает Индию отказываться от ее традиционной политики балансирования в пользу более тесных отношений как с оппонентами КНР в Юго-Восточной Азии, так и с оппонентами России на глобальном уровне. При этом инерция полувекового курса на дружбу с Россией/СССР дополняется сохраняющимися военно-техническими связями между Москвой и Дели.

В итоге индийская стратегия выглядит осознанно нечеткой. С одной стороны, в феврале 2024 года индийский министр иностранных дел заявил о том, что Индия не исключает своего участия как посредника, с другой — в июле этого же года Моди и австрийский канцлер Нехаммер сообщили, что не собираются предлагать свои страны в качестве посредников либо миротворцев, но готовы поддержать соответствующие инициативы других стран. Да и в ходе июльского визита Моди в Москву российская сторона устами Пескова подтвердила, что Индия не предлагает себя в роли посредника.

Но резоны сохранять шансы стать посредником всё же есть. Очевидная мотивация Индии — прирастить собственные глобальные и региональные влияние и авторитет, поскольку в забеге миротворцев участвует и главный оппонент Дели — КНР.

Другие причины выглядят менее очевидно.

Индия, как и Китай, стала одним из главных бенефициаров российско-украинской войны. Но если Пекин получил выгоду как экономическую, так и геополитическую, то Дели собрал преимущественно экономические бонусы — достаточно упомянуть вынужденную переориентацию на индийский рынок российской нефти, продаваемой с огромным дисконтом за неликвидные индийские рупии.

Одновременно война вызвала и некоторые затруднения для Дели: так, в 2023 году оказался под угрозой срыва контракт по поставке в Индию российских комплексов ПВО С-400, а по мере активизации американской системы вторичных санкций любые экономические связи с Россией делаются потенциально токсичными.

С другой стороны, поскольку перманентный интерес Индии заключается в сдерживании китайских амбиций в Юго-Восточной Азии, она, безусловно, заинтересована в максимальном внимании к этому региону западных глобальных игроков, по умолчанию играющих также на сдерживание Пекина.

И с учетом этого обстоятельства Дели заинтересован в скорейшем урегулировании российско-украинского конфликта, отвлекающего западные стратегические ресурсы от региона ЮВА. В интересах Индии также, чтобы итоговый дизайн этого урегулирования не предполагал поощрения российских территориальных приобретений: где европейцы видят Крым и Донбасс, там в Азии видят Тайвань.

Отсюда вытекает двойственность индийской позиции в отношении посредничества: инициатива Индии может выглядеть маркером, который игрок выкладывает на стол для демонстрации своих геополитических амбиций, но может рассматриваться и как показатель реальной заинтересованности в скорейшем урегулировании. Пока, впрочем, эксперты называют более вероятным первый вариант.

Венгрия: усилить влияние в ЕС и Украине

В списке посредников Венгрия занимает особое место. Посредник для успешности своей миссии должен обладать либо немалым ресурсом влияния на хотя бы одну из сторон конфликта, либо же существенным международным авторитетом. Но авторитет лидера Венгрии Виктора Орбана является скорее отрицательной величиной как в рамках ЕС, так и в Украине. Следовательно, посредническая миссия Орбана изначально имеет мало шансов на успех. Именно поэтому так негативно — вплоть до скандального бойкота — восприняли в Брюсселе и многих других европейских столицах венгерскую посредническую инициативу.

В чем, собственно, состоит венгерский план урегулирования, также остается не до конца проясненным. Единственный базовый элемент — в своем отчете Совету ЕС Орбан указал, что стороны, с его точки зрения, категорически не готовы к какому-либо компромиссу. То есть какой-то компромисс в плане Орбана якобы присутствовал. Но был ли сам план? Вполне возможно, основным содержанием челночной миссии Орбана, который съездил не только в Москву и Киев, но и в Пекин и даже в поместье Трампа, была ее форма.

Орбан попытался застолбить за собой место переговорщика, одинаково вхожего в кабинеты как враждующих сторон, так и значимых и противостоящих друг другу глобальных стейкхолдеров (глава КНР и вероятный будущий президент США).

Также в своем отчете Орбан упомянул Турцию как единственного успешного на данный момент посредника в российско-украинском конфликте. Складывается впечатление, что Орбан видит себя в роли коммуникатора между условно «западной» и «незападной» (позиция Трампа в данном случае рассматривается как не совпадающая с «классической западной») группами внешних стейкхолдеров российско-украинской войны.

В случае успеха миссии и появления на ее основе какой-то переговорной площадки либо мирного плана международный престиж Венгрии и лично Орбана, безусловно, выросли бы. Усилилось бы и влияние Венгрии в Украине, к чему Орбан стремится давно и небезуспешно. Однако резкое неприятие посреднической миссии Орбана в Брюсселе и Киеве (тут стоит вспомнить последовавшее вскоре после визита в Киев прекращение транзита российской нефти в Венгрию через территорию Украины) девальвирует замысел Будапешта и делает его перспективы призрачными.