Подкасты
15 мая Владимир Путин передал икону «Троица» Андрея Рублева Русской православной церкви. На сайте РПЦ сообщается, что такое решение было принято якобы «в ответ на многочисленные просьбы православных верующих» о передаче иконы церкви. Андрей Кураев поговорил с The Insider о том, зачем Владимир Путин отдал икону церкви и как это может быть связано с войной.
Марфа Смирнова: Андрей Вячеславович, вы вообще понимаете, в каких условиях уже после физической передачи РПЦ будет храниться «Троица»?
Андрей Кураев: Начнем издалека. Многие люди церковные говорят: «Ну как же, иконы же писались для церкви, церковь их веками хранила — и ничего, иконы не терялись». Терялись. Если бы древние иконы спокойно сохранились в наших храмах, то у нас сегодня были бы тысячи древних икон. А их несколько десятков всего-навсего. Так что иконы, в том числе и чтимые, чудотворные, время от времени исчезают, разрушаются. И ту же икону «Троица» Рублева несколько раз переписывали еще в средние века.
Теперь дальше. Я не специалист по условиям хранения, но довольно очевидно, что в Третьяковской галерее специалисты-реставраторы лучше, чем в провинциальном музее Троице-Сергиевой Лавры. Тем более что этот музей весьма своеобразный. С недавних пор он превращен в вотчину монастыря, и наместник монастыря по совместительству по должности является директором этого государственного музея, получая свои 1,5 миллиона рублей в качестве ежемесячной зарплаты.
Да, понятно, что условия будут хуже. Но главное, представьте себе: в Третьяковской галерее икона стоит в специальном ковчеге, который поддерживает особый режим влажности, температуры, плюс к этому исполняет антивандальную функцию. Именно в этом саркофаге, в этом ковчеге «Троицу» привозили год назад на парочку дней на праздник в Троице-Сергиеву Лавру. Опять же, оставим сейчас в стороне вопрос о том, что потом специалисты-реставраторы были в ужасе, в каком виде икона вернулась назад в Третьяковку. Но мы знаем фотографии с тех дней. Икона в таком виде просто не встает в иконостас. Она писалась по размеру, без ковчега. И, соответственно, когда она в ковчеге, то не вмещается в иконостас, выпирает, и этот ковчег заслоняется собой соседние иконы. Нарушается в целом гармония иконостаса — появляется такая выпуклость огромная, выдается вперед. Поэтому эстетически это смотрится безобразно.
Вторая вещь. В Троицком соборе Троице-Сергиевой Лавры целый день идет служба. Не так, чтобы два часа утром, два часа вечером, — а целый день, начиная с пяти утра. Сначала молебен для монахов (это называется братский молебен), а потом уже эти монахи по очереди, сменяя друг друга, читают акафист преподобному Сергию Радонежскому у раки с его мощами. Рака с мощами Сергия находится буквально в двух метрах от исторического места «Троицы» в иконостасе. Соответственно, очень рядом с этой иконой стоит монах, который постоянно читает акафист, а порой народ ему подпевает. Там нет постоянного хора, а церковный народ знает многие молитвы из акафиста наизусть и подпевает сам. То есть группка в 20-30 человек паломников все время стоит в этом уголке и молится.
То, что служба постоянно совершается, означает, что нет времени и возможности для проведения экскурсий. Гиды будут вынуждены рассказывать о «Троице» Рублева на улице, вне храма. И люди должны будут что-то об этой иконе узнать, не видя ее, вспоминая иллюстрации из школьного учебника. А когда туристы зайдут внутрь собора, то эта группка молящихся не подпустит их близко к иконе. Да это и технически невозможно: там есть солея <возвышение пола перед иконостасом>, есть заборчик, оградка, отделяющая солею от общехрамового пространства. В этом общехрамовом пространстве стоит тесная группа верующих и всей душой ненавидит туристов, которые не паломники и мешают молиться, понимаете ли. Кроме того, идет поток самих паломников, чтобы приложиться к мощам преподобного Сергия. Для туристов здесь нет шанса подойти ближе, чем метра на четыре. Опять же, они должны на это смотреть в тишине. Если у них возникли какие-то вопросы, они не должны их задавать, а подождать, пока выйдут из храма, а потом на пальцах объяснить, что же именно им показалось интересным и о чем они хотели бы еще поговорить.
Далее. Храм темный, в нем нет окон. У него только прорези в барабане, на котором стоит купол над крышей храма. И специалисты расскажут вам, почему, расскажут о втором балканском влиянии, об исихазме, о мистическом браке и так далее. Но факт есть факт: в Троицком соборе полумрак, монахам так удобнее молиться. Они не собираются созерцать эти росписи, вглядываться в детали. Им полагается в молитве уходить в себя. И поэтому темнота друг не только молодежи, но и монахов — по разным, правда, причинам. Если поставить прожектор, подсвечивающий именно рублевскую икону, то он нарушит атмосферу храма. А если этот прожектор не ставить, то икона будет невидимкой.
Марфа Смирнова: По словам искусствоведов, с которыми поговорили редакторы нашего сайта, «разумный компромисс в отношении произведений религиозного искусства можно наблюдать в Риме». Вы согласны с этим?
Андрей Кураев: Вы знаете, у католиков давным-давно самые ценные древние предметы живописи изъяты из храмов и помещены в прихрамовые музеи, а их место занимают копии. Это в порядке вещей. Сама церковь понимает, что это в ее же интересах.
Марфа Смирнова: Вспоминая историю с Матроной, как вы считаете, сможет ли церковь зарабатывать и на «Троице» Рублева?
Андрей Кураев: Да, совершенно верно, потому что следующий шаг будет такой. Скажут: «Ага, раз вы хотите просто смотреть на нашу икону и мы берем пример с католиков, во внеслужебное время вход в такой исторический собор платный. Покупайте билеты. Если вы на молитву приходите — пожалуйста, с пяти до шести утра бесплатно. А в остальное время платите». Это вполне возможное развитие событий.
Марфа Смирнова: А для вас это решение, связанное с передачей иконы РПЦ, было неожиданным?
Андрей Кураев: Даже патриарх сказал, что это было неожиданно, потому что он просил эту икону на один-два дня. В документах Синода, который на днях состоялся, патриарх сам говорит, что он не ожидал, что президент примет такое радикальное решение — вообще навсегда отдать.
Марфа Смирнова: Но, может, это тоже был такой реверанс со стороны патриарха? Поэтому вас и спрашиваю — вообще какие-то разговоры велись об этом?
Андрей Кураев: Понятное дело, что в этом отношении аппетиты церкви, патриархии безграничны. Все, что когда-либо как-то считалось нашим, мы берем. Большой вопрос, что значит «наше», потому что были времена, когда церковь была государственной, и поэтому, по большому счету, не было различения между государственным имуществом и церковным. Создавалось все это на государственные деньги, царевы и княжеские пожертвования. И в случае чего русские цари считали себя вправе забирать назад эти вложения и пожертвования. Но считалось, что монастыри — это такие несгораемые сейфы и банки Московского государства. В случае голода, войны, какого-то бедствия вполне можно у них изъять запасы хлеба, оружия, денег, а порой и колокола снять, потому что в России до конца петровского царствования просто не было своих месторождений металлов — не драгоценного, а просто обычного металла и меди. Это была импортная статья.
Марфа Смирнова: «Троицу» выставляли раз в год в церкви Николая Святителя в Толмачах. Она прямо рядом с Третьяковкой. И никакого ажиотажа среди прихожан это не вызывало. Сейчас, когда икону с помпой передадут РПЦ, стоит ожидать всплеска интереса и паломников?
Андрей Кураев: Реклама — двигатель торговли. Скажем, есть храм Христа Спасителя, а в двухстах метрах от него есть храм… Господи, сейчас забыл его название. В соседнем переулочке. Илия Обыденный, по-моему. Там всегда хранилась частичка ризы Божьей Матери. И вдруг другой кусок этой так называемой ризы с помпой привозят из Греции, кладут в храм Спасителя, и заявляется: впервые в России такая святыня. И выстраивается многокилометровая очередь. Да вот же, в двухстах метрах она всегда была! Но об этом успешно забыли. Так же и с «Троицей». Для людей все равно была одинаковая доступность что в том храме, что в самом зале древнерусской живописи Третьяковской галереи. Поэтому ажиотажа никакого не было и сейчас не будет.
Марфа Смирнова: А если говорить про пиар, то кому эта передача выгодна? Владимиру Путину, который лично все устроил, или все же патриарху Кириллу и имиджу РПЦ?
Андрей Кураев: Я думаю, что здесь все очень переплелось и в итоге мы оказались возвращены во времена царя Алексея Михайловича, который искренне был убежден в том, что военное могущество Московского государства зависит от того, сколько реликвий он смог у себя собрать на территории. Доходило до того, что он нарушил клятву, которую дал афонским монахам. Он просил у них передать ему на временное хранение частицу Креста Господня. Монахи ему дали, а потом царь отказался возвращать, нарушив слово. Потому что, по его мнению, речь шла о вопросе государственной безопасности. Вот если не будет такой святыни на Москве, то тогда, значит, враг может оказаться мистически сильнее.
Надо сказать, что и в Западной Европе, конечно, такие представления были: тот правитель, у кого копье сотника Лонгина, копье, которым был пронзен Христос, тот будет очень сильным правителем, все ему покорятся. Говорят, даже Гитлер в это верил и искал это копье. Но это все-таки из мира магии. Царство Христово — оно не от мира сего, и то, с кем Христос, определяется не тем, кому удалось завладеть, зачастую нечестным путем, той или иной материальной святыней.
Марфа Смирнова: То есть Путин всерьез может считать, что возвращение «Троицы» в лоно церкви может изменить ситуацию под Бахмутом.
Андрей Кураев: Его в этом убеждали церковники. Я думаю, что и патриарх Кирилл, и митрополит Тихон, недавний собеседник Ксении Собчак, не один год ему об этом говорили. Отсюда и идея строительства главного храма Вооруженных Сил с его очень странной символикой и странными реликвиями типа фуражки Гитлера, и многое другое. И святые, которые назначаются покровителями разных воинских частей и родов войск. Причем так смешно звучит, когда архангелу Михаилу патриарх указывает, каким войскам он должен покровительствовать. В патриарших проповедях тоже постоянно звучит тема о том, что такая-то икона дала победу русской армии в такой-то битве.
Марфа Смирнова: Кстати, что вы думаете о появлении Тихона Шевкунова на канале у Собчак? Это же явно обращение к совсем новой для него аудитории.
Андрей Кураев: Ну и прекрасно. Зато у нас с вами появилась редкая возможность посмотреть. Вот в феврале 2022 года мы с вами видели прямую трансляцию заседания Совета Безопасности, принимающего решение о том, что англосаксы объявят нам войну и нападут на нас завтра. А вот сейчас мы услышали, собственно, НРЗБ прослушка в секретном кабинете Путина, где с ним встречается митрополит Тихон и о чем они говорят.
То, что мы услышали, — это только версия лайт. То есть, безусловно, у митрополита в беседе с президентом те же самые тезисы о том, что Запад нас всегда ненавидел и так далее. Конечно, митрополит в беседе с президентом в гораздо более жесткой форме все это озвучивал. А у Собчак более мягко, разбавлено.
Марфа Смирнова: Перед государством сейчас стоит задача привлечения в церковь новых прихожан?
Андрей Кураев: У государства стоит общая задача манипуляции населением страны. Для каждого разряда электората есть свои манипуляторы, в том числе и те, которые в рясах или в чалмах. Они получают от этого большое удовольствие и ощущают наконец-то свою великую историческую миссию и востребованность.
Марфа Смирнова: Ситуация со священником из Люблино, которого лишили сана из-за того, что он молился за мир, а не победу, — можно ли говорить, что это некая тенденция? И станет ли в ближайшее время подобных репрессий в церкви еще больше?
Андрей Кураев: Может быть, и не станет, потому что случай с отцом Иоанном Ковалем (так зовут этого священника) был максимально публичным, громким и скандальным. Смысл этой акции патриарха был в устрашении: устрашить его собственное духовенство — смотрите, никому поблажек не будет, Это принципиально. Поэтому я думаю, что изрядная часть духовенства прекрасно поняла это.
Но большинство духовенства и так с радостью молилось о скорейшей победе над хохлами, укронацистами и так далее, вполне искренне разделяя мифологию телевизора. Среди тех, кто про себя бурчал, я думаю, большинство поняли, что бурчать надо еще тише, потому что в случае с отцом Иоанном на него настучал алтарник его же храма, а потом уже этот донос поддержал настоятель.
Так что поэтому даже в своей семье — а у нас обычно говорят, что наш приход — общая семья и так далее, — даже семейные, близкие, домочадцы могут настучать. Поэтому простое правило для обычного служаки: надо быть осторожным, кто я такой, от меня ничего не зависит, у меня своя семья. На эту тему в русском фольклоре есть масса поговорок, которые все хорошо помнили в советские времена: своя рубашка ближе к телу, плетью обуха не перешибешь, один в поле не воин и так далее.
На днях зашел я к одному юристу в Москве, с которым мы знакомы много лет. Человек, что называется, в лицо и по имени меня знает, и не один раз я обращался к ее услугам. И эта замечательная женщина мне говорит, пока печатают какой-то документ: «Вы знаете, до чего уже дело дошло? Оказывается, даже священники выступают против нашего президента, против России. Как так можно? Вы знаете, я из многонациональной семьи, мой муж хорват, и он мне говорит, что была бы малейшая возможность, он бы немедленно поехал на войну против фашизма, поехал защищать Донбасс. Вы знаете, я еврейка со всех сторон во многих поколениях, но я за Россию, я за нашего президента».
В советские годы, если ты видел человека в очках и с университетским образованием, то можно было с большой долей вероятности предположить, что вчера вечером вы занимались одним и тем же — слушали новости по «Голосу Америки». Вы могли спокойно обменяться свежими анекдотами или записями Владимира Высоцкого, пошутить на тему генеральной линии партии и так далее. А сегодня это совсем не так. Сегодня нельзя исходить из убеждений, что если перед тобой интеллигент или православный верующий, христианин или даже старообрядец, то у него аллергия на Скабееву. Это не так.
Марфа Смирнова: А вы можете сказать, большой ли процент священников, у которых нет аллергии на Скабееву, как вы говорите, и которые за то, что мы боремся с фашизмом на Донбассе?
Андрей Кураев: Я думаю, что большинство. И что особенно интересно, в этом большинстве огромную часть составляют этнические украинцы. Если проводить корпоративно-этнический анализ, то, наверное, мы не найдем другой такой профессиональной среды в Российской Федерации, где был бы такой большой процент этнических украинцев. Для этого были определенные причины в послевоенные годы, начиная с 1945-го: очень много этнических украинцев уезжали из Украины, в том числе Западной, и стали священниками в России. И далеко не все из них вернулись потом, когда Украина стала самостоятельным государством. И ничего. Напротив, они еще более энтузиастически готовы. Им нужно убедить самих себя, что их молчание, их молитвы за победу русского оружия — это все правильно. И поэтому они даже, может быть, еще бо́льшие энтузиасты СВО, нежели этнически русские священники.
Марфа Смирнова: Очень общий вопрос: как человек, который служит Богу, исповедует, говорит о заповеди «Не убий», может молиться не за мир, а за победу, которая сопряжена с убийствами?
Андрей Кураев: Способы обезвреживания этой заповеди даны еще в Ветхом Завете. Потому что в Ветхом Завете сказано: «Не убий», но уже в следующей книге Библии сказано: «Иди и убей» — вырежи все население такого-то города и так далее. То есть священные войны — это один из важных феноменов древнееврейской истории, библейской истории, священной истории. А христиане потом находили там огромное количество желанных им прецедентов и оправданий.