«Этот “совок”, нынешний, впитал в себя всё, и стало еще хуже». Макс Покровский о сравнении современной России с СССР

Google Подкасты

Spotify

Яндекс Музыка

Ксения Ларина: Добрый вечер, дорогие друзья! Это канал The Insider Live. Как обычно, мы встречаемся раз в неделю с гостями в нашей виртуальной студии, чтобы поговорить о том, что происходит за окнами наших студий и наших домов. А за нашими окнами происходит одно — война. Здесь ведущая Ксения Ларина, и в гостях у нас сегодня музыкант, лидер группы «Ногу Свело!» Максим Покровский. Макс, приветствую, здравствуйте!

Макс Покровский: Ксения, здравствуйте! Я безумно рад вас видеть и слышать. По старой традиции меня можно на «ты».

Ксения Ларина: Хорошо. Но я всё жду, когда Макс перейдет на «ты» со мной. Когда-нибудь, может быть, это случится, поскольку мы же, действительно, не первый раз в эфире.

Макс Покровский: Если вам так комфортно, я могу себя пересилить и попробовать.

Ксения Ларина: Давай. Вот прямо сейчас давай. Всё, перешли, отлично. Должна быть гармония, ты прав абсолютно.

Макс Покровский: Всё, она найдена.

Ксения Ларина: Значит, смотрите, перед вами человек совершенно уникальный. Нет-нет-нет, не потому, что он талантливый музыкант, исполнитель, и вообще у него сейчас «Болдинская осень» — он пишет очень много, выпускает много новых песен. Вот сейчас премьера прошла на этой неделе — мы об этом поговорим. Это человек, которого должны были судить, да не судили, должны были приговорить, да не приговорили, должны были осудить по этой самой модной статье «о фейках», «о дискредитации российской армии», да вот такое дело — что-то сломалось в этом суде (Хорошевский, по-моему, суд, да, Максим?), который сказал: «Истек срок давности по этому делу, поэтому мы не можем приговорить этого врага государства, но обязательно кара настигнет его». Максим тоже об этом знает, что говорили там в кулуарах этого суда. Я не рассказываю вам сказку. Это быль самая натуральная. Максим, расскажи подробности.

Макс Покровский: Подробность такова, что 27 марта состоялся суд. Пока это, собственно, гражданское дело, или как оно называется? По поводу административного правонарушения! Статья, как ты уже сказала, модная. Нас защищали. Меня защищали юристы «Агоры». Огромное спасибо за эту суперпрофессиональную, суперблагородную помощь!

Ну а, собственно, какие подробности еще говорить? Дело было по факту чего-то там в нашей первой антивоенной песне «Нам не нужна война». И там просто элементарно истек срок давности. То есть было совсем всё вот так.

Ксения Ларина: То есть иногда они могут даже свои беззаконные действия подводить под закон.

Макс Покровский: Да, но тут тоже вопрос, опять же. Когда мы делали пост вчера на наших страницах в соцсетях, мы сказали, что когда судья, по словам нашего адвоката, сказала, что такой вердикт нужно вынести, «к сожалению», мы подумали (мы получили от адвоката голосовое сообщение), что на одну секунду там возникло, может быть, «к сожалению», потому что всё-таки действительно, к сожалению, именно так приходится оправдывать Покровского, который ни в чем не виноват. Но наш абсолютно профессиональный адвокат решил уточнить и спросил, почему «к сожалению»... Нет, «к сожалению» было не потому, что это было дело дутое, а потому, что она сожалела, что пришлось закрыть это дело. Потому что, по ее мнению, виновные (в данном случае я) должны быть наказаны.

Что там еще было в кулуарах суда, я не знаю. Я вообще как-то исключительным нелюбопытством отличаюсь по поводу собственных дел. Несколько месяцев назад в отношении нас тоже, по-моему, на базе песни «Поколение Z» возбуждали какую-то проверку. Чем она закончилась, никто не знает. Я обо всём узнаю, не знаю... Реально, наверное, вместе с тобой. Позже, раньше — это чисто когда телефон откроешь. Причем я еще и по всем новостям не стрибаю <не скачу, не прыгаю — The Insider> (кстати говоря, так украинцы, наверное, говорят — по крайней мере, мои: стрибаешь туда-сюда). Так вот, я узнаю от своих родных, близких. О прошлой проверке узнал от Яна Шенкмана, журналиста «Новой газеты Европа». Так что, что еще говорилось в кулуарах, я точно не знаю.

Ксения Ларина: Ну, понятно, что сейчас срока пошли прямо действительно сталинские. Я неслучайно именно так употребила это слово — «Идут на север срока огромные». Сегодня приговаривают к реальным срокам вполне себе реальных конкретных людей. Да, заочно приговаривают, безусловно. Я думаю, что не сейчас, так когда-нибудь и тебя приговорят, потому что всегда — был бы человек, а статья найдется. А статей у нас сейчас большое разнообразие.

Ты видишь, как сажают людей. Сейчас явно будут сажать Женю Ройзмана, который чудом совершенно, что называется, отсиделся под домашним арестом у себя в квартире. И вдруг они это заметили: «А что это, типа, у нас тут Ройзман сидит у себя дома в тапочках? А не пора ли ему на шконку?» И ты видишь? Какие тут сроки давности? Просто фейковое обвинение за какую-то там группу во «ВКонтакте», в которой он не состоял и никогда там не был. Сейчас ему уже грозит уголовное дело — опять же, по этой, что называется, модной статье.

Ты за этим наблюдаешь, я уверена, и следишь. Вот скажи, пожалуйста: эти репрессии, на твой взгляд, связаны с чем? Что они, боятся конкретных людей, или что? Или это действительно акция устрашения для всего общества? В чем смысл этих бесконечных посадок и устрашений?

Макс Покровский: Я не могу ответить на этот вопрос, я не знаю. Наверное, просто работает какая-то одна большая машина. Это действительно машина государственная, существующая формально, разумеется… Но нет, и фактически. Власть, чтобы слов не тратить... Там, наверное, поступают просто какие-то — не знаю, может, я глупости говорю — но поступают директивы: «Делайте вот так». То есть, наверное, какой-то чел из этой тусовки сказал: «Давайте угнетать, давайте устрашать».

Разумеется, это всё делается дико странно, как и во всех больших корпорациях, тем более, еще и коррумпированных корпорациях. Я не знаю, но если говорить большими категориями, то держа под замком Навального, они себе вредят, потому что Навальный доказывает, каким может быть человек. То есть, блин, выпустили бы, дали бы ему какую-нибудь премию, квартиру где-нибудь в Красногорске и попытались бы сказать: «Вот, смотрите, успокоился». Ну, понятно, что он не успокоится, но я так, чисто условно. Или просто бы дали, не знаю... Но он же сейчас своим мужеством доказывает, что это не работает.

Есть сошка поменьше — я. В разы, в десятки раз. Но тоже какая-то странная и неэффективная работа со мной. Видимо, просто кто-то сказал «фас», а куда «фас», что «фас» — непонятная история. Когда я много лет назад был на «Форде Боярд»… «Форт Боярд» — понятно, телевизионное шоу. Заходишь в комнату, там надо перепрыгнуть, перескочить, поскользнуться и достать какой-то ключ. Когда нам давали инструкции, нам говорили, участникам: «Вы когда зайдете в комнату, вам нужно решить два вопроса. Первый вопрос: где ключ? Это очень важный вопрос. А второй вопрос: как я его достану?» Потому что большинство людей забегает в комнату и просто начинает орать, скакать, дубасить что-то, но от этого же... Ну, вот так они и делают, я думаю.

Ксения Ларина: Хороший, кстати, квест. Я сразу вспомнила мультфильм «Масяня», серию, когда Масяня пришла к Путину и принесла ему меч для харакири. Вопрос главный: где Путин? И второй: как его убрать? Сначала — найти!

Максим, но давай мы вернемся к музыке. «Романтика тюрьмы» — так называется новая песня и клип, премьера которого прошла на этой неделе. Я когда узнала название и когда посмотрела тизер, который ты мне присылал, я почему-то подумала, что это про ЧВК Вагнера. Поскольку здесь война соединена с тюрьмой, я подумала, что это про это.

Но оказалось, совсем про другое. Здесь, как я поняла, тюрьма — как некий образ страны. Что это страна рабов в буквальном смысле этого слова — рабов, которых гонят на убой, гонят на эту войну. И, с одной стороны, есть некая часть общества, довольно большая, которая живет так, словно этой войны нет, как будто нет войны. А есть другая часть общества, которая марширует и идет…

Это я пересказываю клип. Посмотрите, он есть и на YouTube-канале «Ногу Свело!» в свободном доступе. Посмотрите обязательно. Такой маленький фильм, который, как мне кажется, очень точен по настроению. Давай спрошу, что ты вкладывал в эту работу, что для тебя было важно?

Макс Покровский: Спасибо большое! Я постараюсь быть не на полчаса со своим ответом, что называется, не растягивать. Но тут очень важный момент. Твой предыдущий комментарий о том, где находится Путин, — это тоже важный момент. Я не хотел бы просто уже касаться того вопроса, который мы как бы закрыли, но, с другой стороны, схватить эту возможность и, переходя к теме клипа и к теме того, что вот эта романтика тюрьмы является таким всеобщим собирательным образом, сказать, что тот мостик о вопросе «Где Путин?» — понятно, что Путину надо прекратить быть президентом. Все остальные вопросы я сейчас не готов обсуждать, потому что их много. И с тех пор, как в Гааге уже, собственно, выписали ордер на его арест, это вообще понятно — это нормальные последовательные действия по признанию его тем, кем он, по мнению, опять же, международного суда, является. Это другая история. Причем я не сглаживаю здесь углы. Я просто говорю: как минимум, этому господину надо перестать быть президентом.

Но почему я сейчас, собственно, завел этот разговор? Я глубоко убежден, что Путин — он коллективный. То есть он порождение. И поэтому я больше не буду уже касаться Путина — я буду касаться собственно романтики тюрьмы и этой общей истории, когда они там все строем ходят в нашем клипе. Это хороший вопрос, что «не было войны» ты воспринимаешь как часть общества, для которой как будто не было войны. У меня это было совсем по-другому. Я вот зуб даю: первый раз сейчас вот так, с этого угла на это смотрю.

Значит, это песня от имени (я говорю про себя) человека, испытывающего посттравматический синдром. И он, этот человек, полубредит. Не потому, что он бухой. Нет, там даже поется, что «кажется, пьяны». То есть он, может, и бухой…

Ксения Ларина: Контуженный, да.

Макс Покровский: Да, контуженный. Но дело всё в том, что «и не было войны»... Я до сих пор не верю, что она есть, эта война. Понятно, верю, но у меня кишки это не восприняли. Мозг воспринял, может, уже и желудок, а вот до кишок еще не дошло. То есть мы еще в шоке. Сначала он поет «и не было войны», «как будто нет войны». То есть он пытается себя убедить, что не было — или она окончилась, или ее даже не было. То есть это человек, который вообще не понимает, что произошло.

Потому что вот эта распоясавшаяся чернь, которая отрыгивает шаурмой...

Я в свое время сочинил частушку. Я люблю писать частушки и претендую на то, что они самые остроумные. Я просто их не очень сильно промоутирую. Частушка такая:

Как на Киевском вокзале

Продавали фуа-гру.

Мы их нах*й посылали,

Покупали шаурму.

Вот так. Фуа-гра не особо нужна. И вот эта распоясавшаяся, простите, чернь начинает управлять. Вот, собственно, об этом песня. И романтика тюрьмы — это в данном случае просто этот уклад. Больше, чем слово «уклад», я даже не произнесу — лучше и умнее.

Ксения Ларина: Тогда я тебе скажу еще об одном своем наблюдении. Когда я смотрела этот клип, на что я еще обратила внимание. Ты ни в коей мере не делаешь из этих людей карикатуру — из тех, которые идут убивать, которые идут с буквой Z на повязке, с этой свастикой путинской. Лица-то хорошие у людей. Я вот смотрю и вижу, что это нормальные люди. И в голову не придет, если не показывать их в таком состоянии, а показать их дома где-нибудь или в институте... Там много молодых людей. У тебя вот этот строй с буквой Z — они там самых разных поколений: есть и пожилые, и среднего возраста, и молодые. Но у них абсолютно нормальные лица. То есть для них это как бы естественный выбор. Не знаю, случайно это получилось или нет.

Макс Покровский: Я себе позволю всё-таки уточнить немножко. Всё-таки возрастной баланс там в пользу молодых.

Ксения Ларина: И там девушек очень много.

Макс Покровский: Да, и акцент там сделан именно на такие лица — светлые, молодые. Причем многие из них украинцы. Я просто знаю.

Ксения Ларина: Из актеров, которые принимали участие?

Макс Покровский: Да. Там нет карикатурности, безусловно, но там есть второй слой во всём этом. Я вообще не хочу глубоко лезть, говорить, что там прямо такие сверхглубокие и так далее смыслы зашиты. Они весьма неумело маршируют. Это дети. Это вот эти югенды — те, кого сделали. Причем самое интересное тут… Я не хочу кичиться каким-то сверхзамыслом, но он был — что это дети, что это юные. Ну как, почти дети, недавние дети. Да, там есть и постарше, безусловно, я с этим не спорю. Но я их сам учил маршировать! Я! И они некоторые вот так ручонки прямо неправильно делают.

Это те абсолютно, только что вылупившиеся из яйца, которые, опять же, в большинстве своем (я уже об этом говорил) могли бы стать прекрасными членами общества. Которые могли бы поехать учиться в Европу и в Америку вместо детей чиновников. Которые могли бы прославить свою родину, если бы ее было чем прославлять, — Россию... Если бы. Со всеми этими «бы». Могли бы остаться за пределами этой страны и прославлять ее. Могли бы вернуться в эту страну — потому что по кайфу вернуться в Россию с образованием. «Джек Восьмеркин — “американец”» кино в детстве было: вернулся, рассказал про Америку, про Чикаго, про Гейропу, прости меня, господи. И никакая не Гейропа — нормальная. Рассказал как о нормальном обществе, привел нормальное общество. Светлые. Они еще светлые. У них еще молоко не губах не обсохло. Вот, пожалуй, в этом смысл. Это не карикатурность, мы из них не делали, не знаю, полудурков, А вот таких, неумелых…

Ксения Ларина: Но в них нет той, не знаю, слепой веры, такого безумия, которое, допустим, как в кадрах из фильма «Кабаре», которые многие сейчас вспоминают. Напомню, как называется песня, которую они поют — «Завтра принадлежит нам». Вот эта знаменитая песня, где начинается как милая прекрасная песня немецких подростков, а заканчивается: «Хайль Гитлер!» И мы понимаем, что это.

Макс Покровский: Эту песню уже сравнивают с этим, как его...

Ксения Ларина: С Шаманом. Есть еще другая отсылка. Я могу тебе сказать, какая еще возникает ассоциация с этим твоим клипом. Это «Стена». «Hey, teacher!» Этот знаменитый клип, когда дети идут в мясорубку — помнишь, из Pink Floyd? Вот отсюда. Но повторю, в чем разница для меня — что я в этих людях не увидела сознательного выбора. То ли они не понимают, что они делают. Вот ты говоришь, они не умеют маршировать. Я всё это перекладываю на реальность. Может быть, эти люди вообще не понимают, что происходит? Там нет слепой веры в Путина и в великую священную войну, а есть такая какая-то... «Ну да, ну надо. Раз надо, так надо».

Макс Покровский: Я вот время от времени привожу пример, но сейчас я приведу этот пример совершенно в другом, в данном случае в нашем контексте. Я года 3—4 назад здесь, в Нью-Йорке работал с одним продюсером, пока у меня еще не было этой студии. Я говорю: «Слушай, такие-то песни крутят там-то и там-то на российском радио. Вот “Авторадио“». Мы включаем — идет по «Авторадио» прямой эфир. У них студия «Мурзилки» и идет прямой эфир, выступает одна певица. Не помню, кто это был... Честно говоря, помню, просто я против нее ничего не имею, даже не хочу называть. И дело даже не в ней. У нее музыканты, коллектив. Ну, нанятые ребятки такие. И он мне говорит, этот парень, нью-йоркский пацан: «Знаешь, что я вижу? Что они все несчастливые. Они просто работают. Ну, вот, они работают».

А для меня самое интересное, что там на ступеньки — маленькое количество ступенек, и там 5–7 или 8–10 человек сажают. Такую как бы мини-публику, которая в студии создает движение. И там девочки такие садятся в студии «Авторадио» и вот так делают головками. Они делают головками, потому что им сказали, что это хит. «А теперь мы радуемся». «А теперь мы плачем». «Дети, а теперь мы радуемся». «А теперь мы поем хит. А хитом у нас является “Я русский“ или что-то еще».

То есть они, наверное, не в состоянии понять, что это не чувство. Они, может быть, где-то глубоко это понимают и где-то глубоко это их делает удивительно несчастливыми. Но они пока не понимают, что они несчастливые. И у них, наверное, запас юности, если можно так сказать, или просто запас прочности, или запас глупости настолько велик, что они не в состоянии, наверное, от этого уйти в какую-то сверхдепрессию. Они просто пока находятся вот там. Потом — я не знаю, что будет потом. Либо сторчатся, либо сопьются, либо, наоборот, адаптируются и продолжат нормально вообще существовать, вполне себе им будут комфортно. Не знаю.

Ксения Ларина: Вообще это ужас — то, что ты описываешь. Они не то что несчастливые, а получается, что это инфантилизм какой-то запредельный, когда человек вообще не отдает отчета в своих действиях и даже в своих эмоциях.

Макс Покровский: А это так, как мы и жили. То есть мы все жили в режиме вот этих вот «за 500 рублей сидящих» — слава богу, не митингующих на Z, а сидящих на ступеньках условно за 500 рублей у «Мурзилок» и делающих вот так, потому что это хит. Вот ей сказали: она звучит на радио, значит, это хит. Вот как-то так. А в государстве так положено — значит, так правильно. Наш президент так сказал — значит, так правильно.

Я не знаю, у этого глубочайшие корни. Я докопаться до этих корней не могу. Я пытаюсь докопаться, почему общество не приемлет странных, общество не приемлет индивидуальностей. Это длинный разговор. Я сейчас могу часов 10 на эту тему говорить, причем в режиме монолога. В обществе достаточно давно — причем в таком обществе, я имею в виду, даже, не знаю, в субкультуре под названием поп, рок-культура... Я уже пошел, на своего конька сел. Эта серость властвовала, она властвует. Она начала властвовать очень давно. И вот эта стадность, вот эта непримечательность... Непримечательность примечательных.

Ксения Ларина: Похоже на «совок»? Вот скажи мне: сейчас то, что происходит в России, похоже на «совок», или это что-то еще новое?

Макс Покровский: Мне кажется, что плюс-минус да. Вот эти вот «ну, ты же понимаешь, там сказали». Он не может быть, наверное, похож 100%. Научили же как-то гаджеты в руки брать, какие-то слова новые вылезли — не знаю, «тренд», «хайп». Научились в соцсетях делать вот так вот. Машины теперь в каждой семье. То есть это не может быть похоже на «совок». Но какое-то это... Не общество.

Вот я когда вспоминаю «совок»... Я сильно страдал от «совка». Просто страдал от того, что не было... Но при этом даже у меня остались какие-то теплые воспоминания. Для меня каждый раз, когда у меня есть что-то — и это единственное теплое, что осталось от «совка» — это толпа, идущая на работу. По-моему, это фильм «Служебный роман». Естественно: та-тата-тара-тара-тара-тарарам. Вот они идут. Это «совки». Я всё время хотел от них сбежать. Сбежать куда-то, где есть секс, рок-н-ролл и всё такое. Но даже те «совки» — в них была душа человеческая. Причем я не ностальгирую, мне пофигу детство, пофигу юность, вообще вся эта история. Я живу только будущим. Но у них была какая-то душа. А это прямо какие-то такие... Сейчас же вообще весь мир такой. Они сидят, сели вот такие вот. Плюс еще на них 22 года, вот это вот милашество наложило свой отпечаток.

Ксения Ларина: Но постой, всё-таки хочу тебя вернуть в твое отрочество, если не в детство. Как это получилось? У тебя семья была в этом смысле общесоветская, или были какие-то ростки инакомыслия внутри вашей семейной ячейки? Каким образом ты стал чувствовать, что тебе хочется из этого вырваться, из такого общества?

Макс Покровский: Не знаю, как-то органично. Моя бабушка Ольга Владимировна Покровская была убежденным и не избалованным коррупцией коммунистом.

Ксения Ларина: Идейным человеком.

Макс Покровский: Да, она свято верила. Она жила со своими родителями, пока они были живы, с прадедушкой и с прабабушкой. Там у них был прописан папа. Папа с мамой развелись, когда мне было 7 лет. У них была трехкомнатная квартира, но она была в этом доме, в пятиэтажке — это, по-моему, не хрущевка, а чуть лучше. Хрущевки — это, по-моему, совсем без балконов, а вот у них всё-таки был небольшой балкон. На бульваре Карбышева. То есть какие-то там были бенефиты у нее. Ну, могла она меня отправить в хороший пионерский лагерь под Феодосией, потому что партийным работникам давали тоже какую-то небольшую квоту от предприятий. Ну, еще какие-то у нее были бенефиты — не знаю, могла колбасу принести какую-то под Новый год.

Папа мой был спортивным журналистом. Он был коммунистом, он ездил в заграничные поездки. Но меня он никогда с собой не брал. Ну, как бы и не мог брать. Ездил больше… Нет, не больше, это бабушка ездила по соцстранам — в Югославию у нее была загранкомандировка, папа уже потом, позже, стал ездить в США и Канаду — опять же как спортивный журналист.

Не знаю, просто, поскольку я творческий пацан, меня вообще тянуло на творчество и на социализацию. Поэтому я по своей инициативе стал членом совета дружины в школе. А потом меня тянуло к каким-то атрибутам, таким, которые мне нравились тогда. Я вот научился барабанить. Я был пионер — инструктор барабанщиков. Потом мне нравился горн. Берешь его, на коленку ставишь так, приседаешь, руку держишь на поясе, а потом берешь и горнишь. Я был лучшим горнистом нашего Ворошиловского района. Ворошиловский район потом стал Хорошёвским. В Хорошёвском суде был суд — слушания по моему делу. Я там 1980 какого-то года лучший горнист Ворошиловского района, а теперь вот меня судят в Хорошёвском.

А потом как-то просто в какой-то момент накрыла вся фейковость. Причем у меня это так произошло: в 1980 году меня отправили в «Артек»...

Ксения Ларина: Та-а-ак... Ничего себе!

Макс Покровский: Да, потому что в 1980 году была Олимпиада. А я был активным членом совета дружины, и всех достойных пионеров вывозили в «Артек» и «Орлёнок», чтобы, собственно, поменьше было детей в Москве. И наша пионервожатая знала, что (папа, разумеется, исправно платил алименты, но, тем не менее) мама меня растит одна (одна, но с алиментами). Но финансовое положение у нас было достаточно тяжелое. Мы не умирали с голоду, но жили прямо сверхскромно. И мне дали вообще бесплатную путевку в «Артек» за хорошую пионерскую работу. И я приехал в 1980 году летом, когда была Олимпиада-80, в этот «Артек», в котором собралась вся Москва. А до этого я ездил в пионерский лагерь «Планер…

Ксения Ларина: «Планерская», «Планерная»?

Макс Покровский: «Планерское», прости господи. Это станция метро у нас «Планерная».

Ксения Ларина: Это Крым.

Макс Покровский: Это Крым, это у подножия горы Карадаг. Причем я поехал в то лето и туда, и потом в «Артек». А я очень любил пионерский лагерь «Восход». Он был маленький, там было то ли 5, то ли потом, спустя пару лет, 6 отрядов максимум. И вот этот огромный «Артек», заполненный москвичами. Такая уравниловка, такая гадость, такая во всём фальшь! Такая омерзительная фальшь!

А я в это время — уже и половое созревание, уже такой потихонечку я трансформируюсь в юношу. И музычку там уже начинаю какую-то любить и слушать. Тогда уже были... Boney M я и до этого уже слышал. На зарядке там, в «Артеке», все артековцы кричали «о-то-ван!» или «и-рап-шэн!». Которые «One way ticket, one way ticket». Тогда еще/уже — я не знаю, как в контексте этого дебильного времени говорить, «еще» или «уже» — короче, заводили.

Ну вот, меня тянуло в музыку. Мой сосед старше меня... Я к тому времени уже немножко познал какие-то первые звуки группы Chicago — это хороший американский коллектив. А мамочка у меня, значит, работала в системе ГДРЗ, Государственный дом радиовещания и звукозаписи.

Ксения Ларина: Улица Качалова.

Макс Покровский: Нет, Качалова — это главный офис. А мама работала на Пятницкой. И там эти огромные STM. Для тех, кто не знает, это такие огромные магнитофоны, где на бобинах… То есть лента. Не кассеты, компакт-кассеты, которые вставляли, а вот эти — на катушках. «На катушках» это называлось у нас, потому что они пластмассовые, а там были бобины. То есть на железную круглую бобину прямо наматываешь вот так вот пленку, а если она распадется — то распадается всё.

И мама мне начинала носить записи. То есть она мне записывала то, с чего началось мое это всё — АВВА, Boney М. А после АВВА и Boney M, которые навсегда останутся и так далее, пошло, как тогда говорили, «посерьезнее», а на самом деле это просто другая музыка. То есть я стал слушать Rolling Stones, я стал слушать Дэвида Боуи. Я начинал понимать, что просто... Меня просто туда… Долго рассказываю, но закончу: туда меня это привело. Туда — это в музыкальную культуру.

Ксения Ларина: Она, собственно, и вывела тебя на такой вот личностный уровень, когда ты состоялся как человек.

Макс Покровский: Ну, тут сложно сказать. Она меня вывела на желание делать что-то самому музыкально.

Ксения Ларина: И на свободу, на понимание свободы, наверное.

Макс Покровский: Да, а это меня вывело на «Московскую рок-лабораторию». На 2-м курсе института. И несмотря на то, что все рок-клубы («Рок-лаборатория» — тоже рок-клуб с таким замечательным именем) контролировались… Они даже назывались «Московская городская творческая лаборатория рок-музыки при МГК ВЛКСМ». То есть понятно, что они контролировались КГБ. Это не могло не контролироваться — но это никаким образом не сказывалось. Там просто была живая мысль.

А тут уже произошел мостик и перелом уже не в моем восприятии «совка», а произошел фундамент моего невосприятия того, что происходит сейчас, — вот этого уже «совка», «совка 2.0». Я не знаю, откуда взялось «2.0», но все так называют. Поразительная, совершенно свободная, совершенно творческая красотка-Москва со всеми своими выкрутасами, со всеми своими фильдеперсами, которая, может быть, дала не слишком много такой вот (я имею в виду, в те годы) музыки, что называется, навсегда... Потому что, не знаю, «Машина времени» появилась на свет раньше и так далее. Не только «Машина времени», это как пример. Но это была Москва та, которая кормила идеями, кормила эмоциями. Я всегда хотел быть international. Я всегда хотел петь и на английском тоже и где-то преуспеть, чтобы меня где-то услышали. Это просто моя душа.

А это, кстати, еще один скачок на секундочку назад. Я всегда мечтал попасть за границу. Постоять. Чтобы просто одним каблуком переступить эту заветную линию и постоять за границей. Просто я хотел. Я люблю мир. Но особенно при «совке», когда «совок», ничего нельзя — секса нет, музыки нет, одни ВИА играют — понятно, вообще за границу хочется. А потом это у меня трансформировалось в чуть более здоровое чувство. Просто я хотел видеть мир.

И тогда, опять же, возвращаясь к той Москве самого конца 1980-х, — она меня как бы родила, эта Москва, как музыканта. И конечно, когда к середине-концу 1990-х вся почва поменялась, вся ситуация поменялась, вся культурная среда наша — та, моя, в которой я существовал — она уже стала в общем-то не моей, она мне стала очень чуждой, она мне стала совершенно некомфортной... Тогда для меня начался «совок 2.0». Тогда уже.

Ксения Ларина: Когда ты впервые за границей побывал, и что это было?

Макс Покровский: Впервые за границей я побывал... Илюшке сейчас 28... Вот примерно тогда. У нас с Таней только родился Илюшка, ему было чуть больше полугода, но мы уже осмелились оставить его маме и поехали в Турцию.

Ксения Ларина: 1994-й?

Макс Покровский: Типа того. Наверное, 1995-й. Лето 1995-го. Могу ошибаться.

Ксения Ларина: То есть до 1995 года, в советское время ты никуда не выезжал? Ни в ГДР какую-нибудь, никуда.

Макс Покровский: Нет. Вот, это была Турция, я был уже женат, у нас уже был сын.

Ксения Ларина: И чего, ты помнишь первые впечатления?

Макс Покровский: Ну, да. То есть это была всё равно такая... Это был ресорт. Я понимал, что я еду не в ФРГ. Или тогда уже как?

Ксения Ларина: Там уже была Германия. Но всё равно ФРГ.

Макс Покровский: Уже была Германия. Я, естественно, это всё понимал. Мы все понимали. Плюс мы там были еще такой русской компанией. Мы познакомились там просто с русскими ребятами, с которыми мы дружим до сих пор. Это наши лучшие друзья — семья, с которыми мы дружим. Они тоже потихоньку перевалили уже в Америку. Они живут, правда, в другом городе, но мы до сих пор, опять же, лучшие друзья. Как-то, в общем, всё чрезвычайно мило. Ну а потом уже какие-то поездки были еще.

Ксения Ларина: Да, у нас неожиданный получился рывок в воспоминания. Я тоже этого не планировала, как-то случайно получилось, потому что ты всё время сравниваешь то время с сегодняшним временем, находишь какие-то общие черты, находишь какие-то радикальные, совершенно несовместимые вещи.

Я хочу вернуться к началу твоего монолога, как мы вышли на эту тему. Ты сказал, что в «совке» всё-таки люди были какие-то душевные. Ты знаешь, это моя тоже очень любимая тема. У меня всё время есть ощущение... Ну, я постарше, и я всё-таки в сознательном возрасте больше времени провела в советское время. Скажу тебе так: у меня стойкое ощущение, что тогда нормальных людей было больше, чем сейчас. Не знаю, насколько тебе знакомо это чувство, когда ты об этом вспоминаешь. Да?

Макс Покровский: Думаю, да. Не могу утверждать. Думаю, да, но я просто могу объяснить, почему у меня немножко на лице и в голосе сомнения. Просто потому, что у меня это всё равно мешается с тем ощущением, что мир одурел в принципе.

Ксения Ларина: Сейчас, да?

Макс Покровский: Ага, весь одурел. Если сейчас говорить не о России, не только о России. Мы время от времени говорим об этом с дочкой. Сейчас американское общество испытывает тоже достаточно серьезные... Ну, это не потрясения, но просто целое поколение — другое. То есть Тасенька говорит о том, что ее поколение — просто видно, что с людьми происходит.

Ксения Ларина: Ну а что? Ты можешь это описать? В чём сумасшествие мира сегодня?

Макс Покровский: Соцсети. Одним словом: соцсети. Это, конечно, не полный ответ. Это, конечно, исключительно biased, то есть я к чему-то склонился. Как бы я его больше так описал: просто, Максим, опиши одним словом... Знаешь, Максим, вот тебе блиц — опиши одним словом. Конечно, это всё намного шире, намного глубже. Я не особо большой профессионал в этом, мягко говоря. Анализа я, наверное, сейчас этому не дам какого-то внятного и не построю мысль, наверное, четко. Но так — соцсети, да. Сдуревшие — все абсолютно сдуревшие. Всё по телефону происходит. Заходишь в аэропорт, прислоняешь вот так вот, билет здесь посадочный...

Стоп, я даже скажу чуть больше. Я ведь каждое утро это говорю. А поскольку я живу по нью-йоркскому времени, когда я в Нью-Йорке (а основное время я в Нью-Йорке), то в Россиюшке-то и в Европе уже всё произошло, что в этот день должно произойти — и всё сваливается. Я считаю, что это информационная пытка. Мы живем в режиме информационной пытки.

То есть у меня недавно несколько месяцев был брейкдаун такой, что я психовал из-за того, что я не мог вспомнить, из-за чего я психовал. Это уже к врачу надо идти по-хорошему, по-серьезному. То есть я открываю, а у меня сообщение. Я отвечаю на это, но у меня вылезает другое, и я забываю, зачем я открывал. Могу увидеть какой-то неотвеченный текст, на который я начал отвечать, не знаю, неделю назад, и не отправил, потому что что-то вылезло, и я отвлекся.

Мне вчера продюсер нашего клипа «С Новым годом, сынок!» присылает свой проект. Они сделали короткий фильм, рассказывающий в художественном ключе об ученом, занимающемся каким-то квантовым компьютером. Какая-то интересная тема. А я понимаю, что я просто не в состоянии — смотрю в этот телефон, там что-то происходит, и я понимаю,что я пока не готов понять...

И все так живут. И вот эта информация быстро-быстро поступает. Вот этот doomscrolling, когда ты просто не можешь оторваться и проскролливаешь... Ну а «совки» — они же сейчас, современные «совки», продолжают это всё проскролливать. Я во «ВКонтакте» давно не появлялся. Давно — это в смысле не день, не два, а уже больше года, а то и нескольких лет. Что там вообще? Их же контролируют вроде, да?

Ксения Ларина: Ну да, это фээсбэшная вся крыша.

Макс Покровский: А они всё так же проскролливают. То есть они еще проскролливают, что надо бандеровцев наказать, чтобы ракеты вовремя... У меня есть люди знакомые: вот, отбомбить то, что надо, субботнюю порку устроить, понятно, потом Соловьёва послушать, а может, даже не послушать, там воздух им пропитан — и еще проскроллить. Это уже не по теме. Мне кажется, ты меня об этом не спрашивала. Но, по-моему, общество российское, насколько я понимаю, насколько я слышу, оно сейчас еще и в какую-то другую стадию входит — такого уравновешенного молчания. И вообще непонимания, как бы необсуждения в своем кругу.

Ксения Ларина: Да, я тоже это читаю и вижу по каким-то наблюдениям моих друзей, которые туда приезжают и возвращаются. Когда-то, по-моему, Аня Наринская писала, что она была в Москве и в кафе, в очень дорогом кафе в центре города подруга начала говорить с ней шепотом. Она говорит: «Почему шепотом?» А та: «Ты что, не понимаешь?» Вот до такой степени. И это, как я поняла по наблюдениям, на уровне инстинкта. То есть, может быть, это даже не страх. Потому что когда уже люди там... Извини меня, заглядывают тебе в телефон — сосед по лавке в метро... Ты знаешь эту историю? Чувак просто вызвал полицию.

Ну как, за детские рисунки сажают, за лайки. Я вот рассказывала, мне сегодня пришло письмо от одной женщины — зрительницы нашего канала. Она нас смотрит. И она мне пишет: «Ксения, большое вам спасибо за то, что вы делаете, но я не могу даже лайк поставить. Я не могу поставить лайк вашему видео, простите», — говорит она.

Макс Покровский: У меня был такой комментарий недавно. Кстати, мне тут пришла в голову мысль. Не знаю, я не перебил тебя?

Ксения Ларина: Нет, я просто тебе говорю об ощущениях.

Макс Покровский: Мне тут пришла в голову мысль о том, что нынешний «совок»… Всё-таки «совок» предгорбачевский — его можно поделить на этапы. Забавно, да? На этапы: ленинский, сталинский, хрущевский, брежневский, ну и там постбрежневский, вся остальная братия. «Кучер», Константин Устинович... Это я уже смеюсь. А вот этот «совок», постперестроечный — он весь путинский. И он, наверное, в себя… То есть элементы брежневского «совка» налицо. То есть там уже можно было «Малиновку» — и здесь можно же плясать, не знаю, можно же мини-юбку надеть, можно пойти выпить в баре, орешки покушать, бл*дь... Пардон. При этом элементы сталинского «совка» — конечно, это еще не черный «воронок» приезжает. Но я уже не знаю, может быть... Не знаю, я не лезу. Но, наверное, сейчас еще не сталинизм.

Ксения Ларина: Но послушай, это фашизм. Давай мы будем честны: это всё равно фашизм.

Макс Покровский: Без проблем. Нет, я имею в виду, не сталинизм по тому, как увозили и в каких количествах уничтожали. Я только это имею в виду.

Ксения Ларина: Сроки вполне себе уже сопоставимые со сталинскими. Ты посмотри, какие.

Макс Покровский: Вообще не сглаживаю, вообще не спорю. И Z-свастика — в нашем клипе последнем, «Романтика тюрьмы», об этом говорим. Нет, я вообще ничего не сглаживаю. Я как раз говорю о том, что еще хуже. Потому что этот «совок», нынешний, впитал в себя всё. Тот был сталинский, но там нельзя было плясать «Малиновку», условно говоря. Когда брежневский — там, значит, уже были ВИА и не вывозили. А здесь вот так вот. Мне кажется, что у меня даже — я не там, но у меня даже от этого голова идет кругом. То есть бухать можно, на тачке ездить можно. То есть как бы капитализм такой. А тут вот такой сталинизм. Вот, наверное, в этом особенность данного «совка». И этим, наверное, он, конечно, очень обманчив.

Ксения Ларина: Да. Потом еще, конечно же, та возгонка ненависти, которая все эти годы присутствовала и в телевизоре, да и везде. Сегодня эти плоды мы — мы, говорю, как российское общество — пожинаем. Да, это так. И послушай, тут знаешь какое еще главное отличие? Всё-таки «мы за мир во всём мире» — это была красивая идея Советского Союза. То есть всё равно я даже представить себе не могла в страшном сне, чтобы всерьез кто-то говорил про то, что Россия, Советский Союз нанесет ядерный удар, не знаю, по Вашингтону. Помнишь, знаменитая песня (не знаю, в твоем детстве она была?), я ее помню — «Падает, падает ядерный фугас»...

Макс Покровский: Да, «и забирается под противогаз»...

Ксения Ларина: Да-да! Это была такая шутка. Но на самом-то деле все понимали прекрасно, что этого мы точно не позволим. Поэтому все песни были такие. И «Солнечный круг», которая сегодня, по сути, запрещенная песня. «Солнечный круг, небо вокруг»... Собственно, за это девочку Машу Москалёву отправили в приют — за то, что она нарисовала солнечный круг и небо вокруг. Понимаешь? Поэтому это важнейшая разница.

Война стала национальной идеей, вот скажу я так, Максим, — то, чего не было в «совке». «Только бы не было войны». На чем выросли и наши родители, и наше поколение, и следующее поколение советское? Только бы не было войны. А сейчас, посмотри.

Макс Покровский: Да, «можем повторить». Ну да, ответ — «да».

Ксения Ларина: Такое ощущение, как будто вообще нас никто не снимает и не видит. Сегодня у нас такой жанр разговора — абсолютно такой непубличный. И мне он даже нравится.

М. ПОКРОВСКИЙ: Да, а я ловлю себя на мысли, что я еще никак ничего не сформулировал, никакого statement не сделал.

Ксения Ларина: Нет, много чего рассказал. Я хочу вернуться в сегодняшний день и напомнить: всё-таки год, больше года всё это длится, этот кошмар. Ты был — поправь меня, если не так — чуть ли не первым из рок-музыкантов российского происхождения, русскоязычных, который сформулировал своим музыкальным и поэтическим языком всё, что ты думаешь по этому поводу. Сейчас огромная конкуренция. Я ее вижу. Во-первых, к вам, старым эмигрантам, уже эмигрантам-ветеранам, присоединяются всё новые и новые люди, в том числе из музыкального цеха. Ну, и вообще из театрального, из художественного. И мы видим, как проходят по всему миру концертные туры русскоязычных артистов, которые против войны. Насколько в этом смысле изменилась ситуация? Не люблю слово «рынок», но скажу — в этом профессиональном пространстве за пределами России.

Макс Покровский: По мере того, как я слушал вопрос, менялось мое восприятие этого вопроса. И это хорошо. Когда прозвучало сейчас слово «конкуренция» — ты даже сказала «огромная конкуренция», — я внутренне стал сопротивляться. Потому что по антивоенному продукту — я имею в виду, по антивоенным песням — она какая была, такая и осталась. А я бы ее хотел. Потому что, в тысячный раз говорю, я уже не хочу быть этим городским сумасшедшим, который одно и то же повторяет, но, тем не менее, — всё началось для нас с песни «Нам не нужна война» и с желания сделать совместную песню. В данном случае здоровая конкуренция... Я, кстати, если можно, донесу сейчас еще одну мысль, которая стоит чуть-чуть в сторонке.

Ксения Ларина: Не забудь.

Макс Покровский: Конкуренция… Это длинная тема. Она и должна была быть. В этом смысле она может быть хорошая, творческая конкуренция, когда действительно люди стараются сделать такой антивоенный продукт, как песню. И ее не должно было быть. Это вообще длиннейшая тема! Потому что не существует ни комьюнити, ни общества, ни поддержки — ничего общего. Это совершенно разобщенные музыканты. Это не то что моя боль — у меня никакой боли нет: я живу себе, пишу песни, всё нормально. Но просто, в принципе, когда общее горе, не должно быть конкуренции. Все должны взяться за руки.

Я сейчас к этому вернусь через секунду, потому что не хочу уходить от сути вопроса. А вот суть вопроса, что стали ездить по всему миру большое количество артистов — тут, во-первых, как бы всем добро пожаловать. Мы ездить стали совсем недавно. Мы ведь всё это время не ездили. Мы в первый свой европейский тур отправились только в январе этого года. Сейчас мы вернулись из второй части тура и вот собираемся во Флориду. А между частями тура мы съездили в Канаду. То есть мы активно ездим, и мы как раз и являемся теми новыми эмигрантами, получается, которые присоединились к старым.

Если бы те, кто тоже присоединяется к концертирующим по миру, так пестрели антивоенными... Ну, на самом деле сейчас нехорошо в их огород кидать камень. Тут есть много достойных людей, которые сделали много достойных поступков на самом деле, и антивоенных тоже. Я просто сейчас не говорю о том, что их нет, этих людей. Они есть, и мы их всех знаем. Я говорю, что просто их количество не растет. Поэтому мы пока не понимаем, как ездить теперь по отношению к тому, как было год с небольшим назад, когда начиналась война.

Повторю, я уже сказал, почему мы даже близко не помышляли о том, чтобы ездить с какими-то турами. Сейчас мы весьма активны. Собственно, как бы это и есть ответ на вопрос. Посмотрим. Наверное, русскоязычное общество за пределами России сможет как-то вместить нас, чтобы мы не сдохли с голоду.

Ксения Ларина: А публики хватит на всех?

Макс Покровский: Не знаю, это пока вопрос. Вопрос тяжелый. Я не могу сказать, да или нет, но у меня есть надежда, что да. По тому, как мы сейчас проехали, есть надежда, что хватит. Тем более, что публика продолжает прибывать. Правда, и артисты продолжают прибывать. Я не знаю. Но я могу сказать, что наша ситуация сейчас не безнадежная, мягко говоря. В принципе, мы сводим концы с концами.

Это еще для меня как бы очень хороший повод… Я не знаю, будут ли мониторить наш диалог прокремлевские СМИ и так далее, но это нормальная история, потому что многие мне пишут, даже кто-то из моих бывших коллег рот открывал и говорил, что я приползу...

Ксения Ларина: Да, это их любимая тема.

Макс Покровский: Да, и в этом смысле, кстати, мы можем, если есть желание, чуть позже Иосю вспомнить Пригожина. Понятно, что горячая тема, но мне есть что сказать.

Так вот, как я приползу? Как я приползу, если я уже 4—5 лет до ковида как обосновался? Ковид нас перетряхнул так, мы были близки к такому финансовому краху — мы как семья и как наша компания «Ногу Свело!». И мы вышли из такого, что не будь сейчас вообще никаких концертов, мы бы всё равно выжили, уже бы не поползли. Ну, плюс еще из принципа бы не поползли, но это уже ладно, сейчас пока не о принципах речь идет, а денежку считаем. А потом начались какие-то концерты. Ну куда говорить о том, что я приползу? Нормально мы сведем концы с концами, тьфу-тьфу-тьфу.

Ну, и по поводу, опять же, конкуренции — это тоже длинная тема. Вообще в обществе конкуренция какая-то — я имею в виду, в обществе нашем, так сказать, антивоенном обществе конкуренция. Ведь умники — мы тоже все на Facebook, я так условно буду говорить, без обид: фейсбучные умники — они же все прочитали и Кафку, и Ницше. А я-то дальше «Незнайки на Луне», «Трех повестей о Карлсоне, который живет на крыше» и в данном случае еще вспоминаю «Маугли», не то что я не ушел — я чуть-чуть дальше ушел, но так, не на световые годы я ушел. О конкуренции. В одном из эпизодов «Маугли» была засуха. И это было великое перемирие, когда живые существа поняли, что сейчас львы не должны жрать буйволов, чтобы они выжили, чтобы хотя бы потом их уже можно было жрать.

И вот это — это не совсем, опять же, ответ на твой вопрос — вот это то, что меня поражает: как так называемая прогрессивная часть общества, так называемый локомотив потерял свою страну, свой народ? Мы потеряли самих себя. Всё что-то у нас какая-то конкуренция. Вместо того, чтобы было образовано какое-то комьюнити, когда все, кто мог, вместе спели бы... Не просто вместе спели, а организовались... Ребята, кому нужна помощь, кто сегодня выезжает? Петька такой-то из группы такой-то выезжает, визы нет. У кого есть юристы, братцы? Васе, барабанщику такой-то группы, не хватает на билет, не хватает на жилье. Кто может передержать у себя пацана? Кому-то нужны юристы. Чуваки, сегодня у такого-то — прости меня, господи, у Покровского, например… Сегодня этот, который — я не хочу говорить про себя, якать, мы уже всё сделали — который в лучших условиях, потому что позаботился раньше, сидит в США, может быть, за кого-то говорит (я просто не хочу якать) — говорит этой песней за тех, кто не может говорить. Пацаны, кто перепостит? Поддерживаем сегодня этого.

Ксения Ларина: Этого нет?

Макс Покровский: Этого не то что нет, а есть то, что ты говоришь, и то, чему я уже поддался. Есть конкуренция: кто как проедет по русскоговорящим во всем остальном мире. Вот это есть. А вот того нет. Мы один раз попробовали. Ну, два. Один раз мы попробовали спеть «Нам не нужна война», позвали. Я уже не рискую оказаться городским сумасшедшим — я уже городской сумасшедший, который одно и то же. Не хочу об этом говорить. Точно так же, как говорил Шевчук про свою эту, как ее, жопу президента — мы сразу в соцсетях. Я что, ДДТ слушал, что ли, в своей жизни когда-то? Нет, у меня другая музыка, при всем уважении. Где это комьюнити?

И ты меня сегодня спрашиваешь: Макс, блин, вы музыканты, вы организовали вот это сообщество, вот этот чат, у вас даже есть свои юристы, у вас даже есть какие-то свои квартиры, явки, счета какие-то. Что же вы, Макс, это сделали на 6-й месяц войны, а не на 3-й? Но ты мне этих вопросов не задаешь. Потому что сейчас уже шестьсотвосемьсотпятьсотдвадцатьтретий месяц войны, а этого никто не сделал, никто ни о чем не подумал. Позвони мне сейчас: «Макс, вот у тебя здесь в студии можно поставить раскладушку, чтобы там Артёмыч или какой-нибудь Петрович-фигович переспал недельку? Коллега твой». Что, я не пущу коллегу на раскладушку на недельку? Но нет этого, нет! Это форма жизни не хочет выживать, не будет.

Ксения Ларина: Подожди, а почему тогда это не сделать? Что ты возмущаешься? Я тебе скажу, что, во-первых, аналоги такие есть. Есть проект, который придумал Михаил Борисович Ходорковский, — «Ковчег». Там у них как раз вот эта взаимопомощь, взаимовыручка абсолютно на чистом энтузиазме, на волонтерстве построена. Причем там есть по направлениям: культура, IT, не знаю, кто еще, но не важно — инженеры, студенты. То есть там есть всё по направлениям. Есть направления по странам. Я живу в Португалии — у нас тоже есть португальский «Ковчег», тот же самый, от Ходорковского. Чат, в котором я тоже слежу, и там есть и музыканты, есть и режиссеры, есть разные другие люди, художники самых разных видов. И собираются, и коммуницируют друг с другом, и помогают. Вот тебе задание, Макс: а сделай.

Макс Покровский: Ксения, ты будешь удивлена, но последний на настоящий момент, но, правда, всего лишь второй раз я был на встрече с «Ковчегом» неделю назад в Истамбуле. Я прекрасно знаю «Ковчег». Это был второй и на настоящий момент, как я уже сказал, последний. До этого я был полгода назад в Ереване. Дай бог им здоровья, дай бог им процветания и так далее. Это совершенно достойная организация, которая действительно... Вот я сейчас узнал, что она есть в Португалии. В данный момент я очень четко отвечаю на конкретный вопрос о конкуренции музыкантов.

Ксения Ларина: Ты говоришь именно про цеховое?

Макс Покровский: Да, цеховое. И по музыкантам — как мы говорили: «Вот такое я говно»... По музыкантам я больше бегать не буду. Я, 55-летний без 5 минут Максимка в кроссовках и в шортиках, бегать по музыкантам, звонить... Кому-то я писал даже: «Нужна помощь?» — «No, no, no». Ребята, давайте так, я свое слово сказал, оно особо услышано не было — нет проблем. Я делаю то, что я делаю.

Причем задание это я не беру на себя, потому что есть и вторая причина, чуть более прозаичная. С тем, что мы делаем по «Ногу Свело!»... А все знают, что мы сделали за этот год. Мы с Таней, и не только с Таней. Я имею в виду мою жену Таню, я имею в виду нашего Илюху, сына. Мы реально вешаемся. Я уже рассказывал, как у нас поступает на телефон... Тут такая история. Тут больше речь идет о желании каком-то. Этого желания нет. Вот это задание можно: «Вот тебе, Максим, пионерское задание, собери этих самых волонтеров, которые выйдут и начнут окурки на улице собирать. Надо, чтобы они просто взяли, вышли и начали собирать». Но это так не делается.

У меня был прекрасный разговор с Андреем Стрижаком. Это очень хороший белорусский правозащитник. Познакомил меня с ним уже упомянутый сегодня прекраснейший человек, журналист Ян Шенкман. Тоже мы сидели — в Вильнюсе встретились, сидим там, попиваем пивко чуть-чуть. Он говорит: «Макс, ну почему?» Я говорю: «Ну, вот! Мы не можем, русские — мы не можем организоваться». Он говорит: «Слушай, да, это так». И он говорит замечательную фразу, формулировку делает: «У вас, у русских, отсутствует горизонтальная организация, способность к горизонтальной самоорганизации. Вот у белорусов…» Мы сейчас не говорим, доделали они это дело, не доделали — памятник этому народу за то, что он уже сделал. Он говорит: «У нас, у белорусов (и я с этим соглашаюсь) эта горизонтальная организация есть». Про украинцев я вообще сейчас не говорю. А у нас, у русских, этой горизонтальной организации нет.

Ксения Ларина: А чем ты это объясняешь?

Макс Покровский: Если я это когда-то объясню, если мне за это не дадут Нобелевскую премию — rest assured, конец моей фразы понятен. Я не могу этого объяснить. Я над этим ломаю голову последний год. Что это: стечение обстоятельств, что так не повезло с революцией, с Ильичом и так далее? Или это географическое положение, потому что там тяжеловато или холодно? Холодно, плюс большая страна, плюс геополитическая ситуация, плюс не повезло. То ли еще что-то. Однозначно влияет на это территория. А кто ее сделал, территорию? Что было раньше: курица или яйцо — вот кто это скажет, тому и Нобелевская премия за это.

Я говорю совершенно серьезно, потому что у меня достаточно не то что много, но вот у меня была, например, одна беседа с девушкой, замечательной совершенно, украинским журналистом (это было уже несколько месяцев назад) телеканала «Днепр». Она мне говорит: «Вот мы это сделали как народ, потому что мы украинцы». Я украинцам-то тоже всё в глаза могу... Ну, я ничего, кроме хорошего, не могу сказать, но тем не менее. Ну как? Ну да, украинцы. Но есть же украинцы на территории России, которых я очень хорошо знаю, которые считают, что должны отбомбить где надо. У меня есть там один… Не буду говорить просто. Из юности есть какие-то люди. Не хочу просто...

Ксения Ларина: Есть даже очень известные люди. Есть почетный гражданин города Львова Юрий Башмет, который целиком и полностью поддерживает эту войну. Я уж не говорю про многих других.

Макс Покровский: «Дорогая Украина, я ее тада-да-да не покину». Это всё мы знаем. Там другая история. Ребята, есть абсолютно русскоговорящие, абсолютно не говорящие «хэ», а «гэ» на русском языке, украинцы, граждане Украины, которые делают колоссальные вещи для поддержки собственной страны, с коими я встречался, например, и в Утрехте (это Голландия), когда мы собирали деньги на скорую помощь — и собрали-таки. У них вообще совершенно другая история. Они могут сказать совершенно спокойно «укра́инец». Они даже не думают на эту тему. Они могут даже сказать — за что меня сейчас украинцы, не знаю, наверное, сильно бы упрекали, — они могут сказать «на», а не «в Украине». Но они дело делают. Они занимаются не предлогами и ударением, к которым я лично отношусь с огромным уважением и пытаюсь говорить, и успешно говорю «в Украине» и не «укра́инский», а «украинский», это я обязан... Ну, я ничего не обязан, о’кей, я это по доброй воле делал. Но я это к тому, что русские, или приехавшие русские, полукровки, которые получили там гражданство, вид на жительство, — они сейчас понимают, что такое Украина. Это работает территория.

Территория России. Почему она такая? Нобелевскую премию тому, кто это объяснит.

Ксения Ларина: Ты знаешь, я тебя слушаю и, пожалуй, соглашусь. Даже по тому, как сейчас, когда в России людям отменяют концерты — тому же Шевчуку и группе «ДДТ», или тому же Меладзе, или Леве и Шуре — никто же в поддержку не высказывается из коллег. Никто не устраивает никаких акций поддержки людей. Ну, «ДДТ» — это вообще отдельная история, они там, они в России. И для меня это тоже загадка...

То же самое я тебе могу сказать про театр, поскольку это больше моя епархия, театральная. Ты же видишь, что «умри ты сегодня, а я завтра». Понимаешь? То есть никто не впряжется за людей, когда снимают имена с афиш, когда увольняют людей из театров за инакомыслие. Никто не впрягается. Наоборот, еще скажут: «Так и надо». Я вот читаю без конца выступления Александра Александровича Калягина, который точно так же, как и какие-нибудь прилепины или какие-нибудь (кто там у вас, в вашем цеху из таких активных?) — какая-нибудь Чичерина с Галаниным, точно так же ругают последними словами уехавших людей, которые вообще подняли свой голос против войны. Здесь, наверное, всё-таки еще и политическая история работает, понимаешь? Наверное.

Макс Покровский: Да, тут два момента, даже комментария — и ответ, и комментарий. Но когда ты перечисляла имена артистов, я просто сейчас беру себя в руки... Не хочу быть источником склоки. Но с другой стороны, перечисленные тобой имена... Я даже не буду намекать. Как раз в нашем разговоре уже прошло секунд 45—50, а то и минута с того момента, как ты их перечислила. Желающие смогут отмотать и послушать, но я даже не буду намекать.

Просто это немножко разная история. Когда в этой троице ты всех вот так упоминаешь как пострадавших, я бы так... Просто история начинает смешивать всех — к кому-то клеятся лейблы... И в данном случае к кому-то клеятся лейблы страдальцев. Вот с этим я не согласен. Об этом мы поговорим, когда закончится война. Я просто не согласен, что все из трех названных промаркированы как страдальцы. Кое-кто есть, о’кей. Я просто обязан это сказать сам для себя, потому что я не могу мириться с тем, что называют страдальцами не страдальцев.

По поводу всего остального. Я тут как бы даже чуть-чуть, если можно, немножко уголочек смещу, потому что по тем вестям, которые я получаю из России, сейчас вообще в этом мирке профессиональном (да даже в мире — там достаточно много людей) вообще тоже ситуация поменялась — в музыкальном. Сейчас у музыкантов, которые остались в России (причем даже если коснуться, наверное, таких, знаешь, наемных музыкантов, сессионщиков), у них работы стало даже больше. То есть там, в России, пошли уже хлеба. Потому что достаточно много уехало даже таких артистов — как бы сказать с уважением? — тех музыкантов, которые не являются имя дающими, а просто являются музыкантами, прекрасными, профессиональными и так далее, которых нанимают на работу. Рынок музыкантов стал меньше, соответственно, у тех, кто остался, пошли хлеба.

Вот эта история. И так же люди сидят в кафе… Это не к твоему разговору, что там девушка в кафе говорила шепотом, а к тому, что всё равно там наверняка же подают тот же самый тирамису, то же самое фламбе, шманжме, фуа-гра...

Ксения Ларина: И шаурму.

Макс Покровский: И шаурму. Всё равно там самое лучшее метро, если про Москву, да и везде. Там подходят автобусы по расписанию. Там же лучше метро, чем здесь у меня в Нью-Йорке. И поезда чаще ходят, и станции-дворцы. И всё это происходит. Так мало того, еще и хлеба пошли у музыкантов, потому что до черта таких уродов, как я, уехало.

Ксения Ларина: Это правда. Хлеба пошли и у сериалов. У артистов сериалов пошли хлеба, потому что многие уехали. Да, пошло-пошло, хлеба пошли.

Макс Покровский: Ё* мою жизнь! Это всё там на века.

Ксения Ларина: Да. Максим, мы будем близиться к финалу. Последняя тема. Конечно же, я не могу про Иоську. Извините, что так говорю, но это теперь надолго к нему пристало. Раньше его дразнили Шреком, теперь будет он Иоська.

Макс Покровский: Да он Иоськой всегда был, всю свою жизнь.

Ксения Ларина: Вот скажи, что для тебя это, о чем говорит этот разговор? Что он тебе дал, какую информацию ты получил, благодаря этой прослушке, про Россию?

Макс Покровский: Вчера перед сном Таня… Как мы иногда, русские: «Мы по YouTube смотрели». Забавно звучит. Я, уже засыпая, смотрел (извиняюсь перед глубоко уважаемым Артемием Троицким, я посмотрю еще раз целиком)... Но он говорил, я с ним согласен. В общем, всё понятно там, ничего даже особо нового. Я не помню, было это его тезисом или нет, или это уже моя такая транскрипция засыпающего человека, но как бы история такова. У меня в этом есть какая-то своя минимальная, но личная история. Несколько недель назад на канале «НТВ» вышла сатанинская программа под названием «Падшие звезды».

Ксения Ларина: Там про тебя?

Макс Покровский: Да, там обсирали первым — и больше всех досталось — Артурчику Смольянинову. Извиняюсь, Артуру Смольянинову. На втором месте в этом рейтинге шел я. Там были выступающие. Я неспроста говорю «выступающие», но не называю имен всех. Выступающим тоже под номером два был Иосик, который подтверждал мысль еще одного выступающего, что я всех кидаю и так далее. «Он кидает организаторов концертов», — говорит Иосик.

Я сейчас не счеты с ним свожу. Я объясню, почему, сейчас это всё станет понятно. Таня мне говорит: «Слушай, может, они вообще смонтировали? Может, он не про тебя говорит?» Ну, как кидал? Ну, когда я кого кидал? Потом, пару-тройку недель назад, мне пришла в голову мысль: наверное, он всё-таки имел в виду меня. Потому что тот самый пресловутый «Шашлык Live», с которого начались наши фактические неприятности и от участия в котором меня волей случая в данной ситуации упомянутый Артемий Троицкий и спас — ну, я же слил этот «Шашлык Live»!

Разумеется, мы вернули всё бабло. Поэтому если Иосифу суждено со мной встретиться, вот так вот посмотреть мне в глаза, ему придется мне просто ответить на вопрос, что в его понятии «кидали». Если он кидком считает, что я его кинул на деньги, это неправда. Деньги отдали до копейки. Если он кидком считает, что в последний момент отказались — извини меня, в последний момент…

Ксения Ларина: А он был генеральным продюсером этого «Шашлыка»?

Макс Покровский: А, да, я не сказал. Какой-то из его прихвостней. И я этому прихвостню звонил лично, потому что у меня есть какие-то яйца, я взял себя в руки. Мы тогда занимались уже делами всей семьей. Я не хотел, чтобы женщина моя любимая, Таня, звонила, или сын мой. Но потом это, в конце концов, окончательное решение. Нет, мы все вместе были во всём этом деле. У нас не было внутри себя разночтений. Но просто я сказал: «Я это решение принимаю окончательно, я ставлю эту точку, я звоню».

Да, это был я. Если Иосик считает это кидком, то это был я. Но тогда кидком было объявление, что это не имело политических целей. И вот это является ключом. Тогда Иосик и его прихвостни очень хорошо знали, что они делают. И тогда они поддерживали всё это. Я не знаю, как он сейчас будет пытаться усидеть в принципе, потому что он уже заявил, что Владимир Владимирович — это личность планетарного масштаба. Сейчас он заявил, что личность, ордер на арест которой подписан в Гааге, — личность планетарного масштаба.

Ксения Ларина: Там он другое говорил. В телефонном разговоре он говорил другое. Он говорил «пустышка».

Макс Покровский: Ежу понятно. Что он говорил в телефонном разговоре, мы всё знаем, мы всё слышали. И какие проблемы у него будут с той стороной, о которой он говорил, с Путиным конкретно или с его людьми — это вообще не моего ума дело. Он с ними свои шашни водит — он с ними пускай и разбирается. Меня волнует совершенно другая сторона. Ну, мне забавны обе стороны, но вот эта сторона, когда он будет говорить потом, что он за войну не высказывался, что он войну не поддерживал... Ну, хорошо, может, он прямо и не говорил: «Я поддерживаю», — с нашивкой Z не ходил. Но всё, что происходило...

Вот моя маленькая история — это всего лишь навсего моя маленькая история. Это то, что тогда — то ли 2018-й, то ли 2017-й, я уже забыл, какой год, то ли 2019-й — этот «Шашлык Live» устраивали Иосины люди. И потом он, кинув через своих людей меня и введя меня в заблуждение, спустя несколько лет сейчас, после того, как год совершается геноцид украинского народа, на канале «НТВ» говорит это про меня. Если бы я выписывал санкции, я бы такую ему санкцию выписал...

И вот это должно остаться в истории. Плюс еще, конечно, ко всему этому, в принципе, достаточная театральность и комичность вообще всего действия. Именно поэтому я говорю о том, что люди, которые поддержали войну, — в частности, музыканты — они для меня не являются интересными. Они интересны, но с точки зрения, как куклы в кукольном театре. Они интересны, но как — «И в процессе представленья создается впечатленье». Опасности я в них особо никакой не вижу. Нет, она есть, конечно: они выступают на концертах, они поддерживают, они порочат имя российского музыканта. Это всё понятно. Но они явные. А вот в этих ребятах, которые юлят, вот эта неявность… Но это уже следующая тема на следующие миллион часов — неявность неявных.

Ксения Ларина: Да, останавливаем поток нашего разговора. Разговаривать мы можем долго, дорогие друзья. Я думаю, что не последний раз встречаемся. Я всегда благодарна Максиму за то, что он никогда не отказывает, всегда соглашается на разговор. Спасибо тебе большое!

Макс Покровский: Спасибо большое!

Ксения Ларина: Подписывайтесь на канал «Ногу Свело!». Не пропустите новую работу, которой мы сегодня коснулись — «Романтика тюрьмы». И я желаю, чтобы всегда была публика, чтобы публика понимала и чувствовала тебя, и чтобы вдохновение не покидало ваш прекрасный дом. Большой привет и поклон Тане, большой привет и поклон Илье и Таисии. Всем привет! Спасибо вам большое!

Макс Покровский: Спасибо большое всем вам! Спасибо большое тебе, спасибо большое всей вашей команде! Может быть, мы положили песчинку на чашу весов, которая сможет склонить российское так называемое прогрессивное общество к пониманию того, что пора выходить на водопой в период засухи, что нужно великое перемирие, что нужно спасать свою форму жизни. Боюсь, что это всего лишь навсего маленькая песчинка, но мне несложно было ее положить.

Ксения Ларина: Спасибо! На этом завершаем наш сегодняшний эфир. До встречи, дорогие друзья! Остаемся с вами. Подписывайтесь, ставьте лайки, пишите комментарии.