«Честно говоря». Времена не выбирают. Актриса и режиссер Юлия Ауг и Ксения Ларина

Ксения Ларина: Добрый вечер, дорогие наши зрители, добрый вечер, дорогие подписчики! Это канал The Insider. Программу ведет ведущая Ксения Ларина, которой тоже есть что сказать, но сегодня она предоставляет право говорить своему собеседнику — таков формат нашей встречи. Юлия Ауг сегодня у нас в гостях — актриса, режиссер, человек и гражданин. Юля, приветствую тебя, мой дорогой друг!

Юлия Ауг: Привет, Ксения! Спасибо, что позвала в эфир.

Ксения Ларина: Юля, давай мы немножко попробуем промотать назад пленку. Понятно, что мы помним, как 24 февраля сначала все были ошеломлены, как все впали в оцепенение, как все, кто до этого мог говорить и кричать, замолчали просто в состоянии шока. Потом заговорили и сказали — те, кто хотел, и те, кто не побоялись сказать «нет» всей этой вобле, как мы сейчас это называем. Потом прошло еще какое-то время, и люди, у которых есть талант создавать, писать, сочинять, выступать, играть, ставить —вдруг заговорили художественным языком. Я хочу подвести как раз свой первый вопрос или предложение тебе — чтобы про это поговорить. Как твой год сложился из этих вот кирпичиков? Когда ты нашла в себе силы и поняла, что ты можешь не просто кричать «нет», а говорить свое «нет» языком театра?

Юлия Ауг: Смотри, какая получилась на самом деле история. В декабре 2021 года я в Эстонии выпустила спектакль на очень сложную, наверное, самую больную для Эстонии тему — тему Холокоста в Эстонии, тему «юденфрай» в Эстонии — полного уничтожения евреев во время Второй мировой войны.

Я выпустила спектакль в декабре, который называется «Мама, наша кошка тоже еврей?». Поскольку это был документальный спектакль, я провела такое расследование на основании совершенно документальных историй, документальных жизней людей, евреев и не только евреев. Скажем так, мужей-евреев или жен-евреев, которые оказались, безусловно, героями моего рассказа — или жертвами, или героями.

Когда мы делали этот спектакль с эстонскими актерами, одной из самых важных и самых сильных для меня эмоций было то, что многие из этих прекрасных эстонских актеров, к сожалению, не знали этих историй. Например, внутри спектакля я рассказываю историю Кейлы и Харри Парисов. Харри Парис был эстонским очень знаменитым актером, очень любимым актером. Он был женат на еврейке Кейле, и он не дал ей возможности эвакуироваться, когда была такая возможность. Несмотря на то, что все его друзья говорили ему: «Что же ты делаешь? Ты ее убиваешь. Ты ее не спасешь. Если ты не хочешь уезжать, дай возможность уехать Кейле». На что он говорил: «Я работал в Германии. Я знаю — немцы очень культурная, цивилизованная нация. Ничего ей не сделают».

Актеры этой истории вообще не знали. Они не знали об этом, в конечном итоге, совместном самоубийстве, которое Парисы совершили, когда стало понятно, что Кейле уже не спастись. И у актеров всё время, пока мы работали с этим документальным материалом, было какое-то потрясение. И когда мы его сделали в декабре месяце 2021 года, мы всё время говорили о том, что же должно произойти с людьми, чтобы человек начал стрелять в другого человека, с которым он ходил по одной и той же улице, с которым он покупал вино в одном и том же магазине. Что должно произойти и как быстро это происходит с человеком? И что мы сейчас делаем этот спектакль для того, чтобы, может быть, заговорить войну и, может быть, не дать ей шанса и возможности случиться.

Как ты понимаешь, ничего не получилось. 24 февраля началась активная фаза военных действий, Россия начала бомбить Украину, и всё изменилось. Изменились все смыслы, изменились все значения. Ребята играли спектакль, и они говорили, что его еще страшнее играть, нежели до того, как это всё началось.

А потом стало понятно, что нужно очень быстро постараться что-то сказать не просто про прошлое, но и про сегодняшний день. В апреле я выпустила спектакль, который называется «Х*й войне». Это название возникло не просто так — так говорит один из героев, опять-таки, этой документальной истории.

Удивительно: спектакль вышел в Таллинне, и он был там воспринят так, как он задумывался. Следующим местом, где мы его играли, была Нарва. И в Нарве возник невероятный, просто какой-то удививший меня, потрясший меня скандал. Притом скандал не по поводу темы, не по поводу войны, не по поводу того, что произошло, а по поводу слова «х*й». Местных жителей возмутило наличие этого слова в названии спектакля и на афишах, на билбордах. Притом слова как такового там даже не было. Там был, извините, крестик с двумя точечками. Разразился просто ужасающий скандал, вплоть до того, что нарвитяне хотели в пикеты становиться, требовали от мэра города объясниться, почему по Нарве развешаны плакаты с таким названием спектакля. И это было непостижимо.

Ксения Ларина: Юля, я подумала, что сейчас слово «х*й» можно писать так, а следующее слово надо писать со звездочками.

Юлия Ауг: Ксения, я об этом и говорю. Потому что когда у меня брали интервью и спрашивали: «Как же вы могли так назвать спектакль? Это же возмутительно!», я говорю: «А что вас возмущает? Вас возмущает слово «х*й» или вас возмущает слово «война»? По мне, так должно второе слово возмущать, а не первое». Случился скандал. Из-за этого спектакля меня отменили в России.

Это просто очень показательный момент, как в русскоязычном городе Нарва в Эстонии большую часть местных жителей возмутило не слово «война», а слово «х*й». Был бы анекдот, если бы не было так грустно, если бы не было так симптоматично.

Ксения Ларина: Хочу сказать, что я смотрела этот спектакль, поскольку он был в видеоверсии. Его можно сейчас посмотреть? Он существует?

Юлия Ауг: Он есть, он существует.

Ксения Ларина: То есть ты параллельно продолжала работать и говорить то, что ты считаешь нужным. Уже не только писать у себя в социальных сетях, но и говорить языком, опять же, которым ты владеешь как режиссер и как актриса, то есть языком театра. А параллельно в России (что тут говорить, это так) тебя продолжали хейтить, извините за это русское слово, травить, доносить на тебя со всех сторон: «Почему до сих пор у врага народа идут какие-то спектакли?» «Почему русофобка выступает на московских сценах?»

Я думала: вот, начнем с новостей культуры, поговорим о культуре с Юлей. И вижу новости, что спектакль «Мой друг Вениамин» с Лией Ахеджаковой в главной роли по повести Людмилы Улицкой в постановке Марфы Горвиц отменяют в Санкт-Петербурге, где он был запланирован на гастролях. Но при этом Лие присылают какие-то отписки типа «лампочка лопнула» или «связь отключилась», или «подвал затопило». Но на самом деле этому предшествовала совершенно гадкая, мерзкая травля. Причем не со стороны каких-нибудь ватников, троллей и ботов ольгинских, а со стороны вполне себе респектабельных людей, каких-то там депутатов местного заксобрания.

То есть это уже, что называется, не то что фон нашей жизни — это те предлагаемые обстоятельства, в которые вам, тебе подобным, народной артистке Ахеджаковой и многим (вернее, немногим) приходится работать. Как ты для себя решила эту проблему? Как ты с этими предлагаемыми обстоятельствами справляешься?

Юлия Ауг: У меня отменили все мои спектакли. Отменили довольно быстро. 20 апреля спектакль «Сад» я еще играла в «Электротеатре», 21 апреля он уже был отменен. Сразу же, следом за этим отменили мой режиссерский спектакль «Эльза» на Таганке. Из Петербурга мой друг детства Витя Минков, руководитель театра «Приют комедианта», позвонил мне и сказал: «Юля, я вынужден отменить спектакль “Это всё она”. Буквально угрожают. То есть мне звонят и звонят в администрацию театра каждые 5 минут и обещают закидать театр говном». Я говорю: «Да, Витя, конечно, я всё прекрасно понимаю». Единственный театр, в котором спектакль с моим участием не отменяли — это был «Гоголь-центр». Но «Гоголь-центр» в итоге просто...

Ксения Ларина: Сам умер.

Юлия Ауг: Не сам умер — его убили. Так нельзя говорить, «сам умер». Его убили! Так получилось, что я оказалась без работы в России. 2–3 декабря в Нарве и 12–13 декабря в Таллинне я выпустила спектакль «Город, который мы потеряли». Это про Нарву, про то, как же так получилось, что город был не просто разрушен...

Во-первых, как он был разрушен. Это тоже практически детективная история, понятно, что во время Второй мировой войны. Самое интересное, что когда я стала работать с этим материалом, выяснилось, что не так уж он был и разрушен во время Второй мировой войны. На самом деле город разрушили и уничтожили в 50-х годах. То есть он стоял. Было несколько планов его восстановления. Первый план восстановления города — в котором, по экспертной оценке одного из ведущих архитекторов Советского Союза Владимира Косточкина, город мог быть восстановлен на 70% (в 1945 году был сделан первый план исторического восстановления Нарвы). Но город всё-таки был уничтожен. Его просто сравняли с землей, не сохранив даже знаменитый домик Петра I. И сделали это в 1957 году.

Во-вторых, даже не это самое страшное. Город не просто был разрушен — он был перезаселен. То есть местные жители, которые покинули Нарву или уехали в эвакуацию, или были депортированы 14 июля 1941 года, не смогли ни в конце 1940-х, ни в 1950-х годах в большинстве своем вернуться в этот город. Они могли поселиться где угодно. Они даже в Таллинне могли поселиться. Но в Нарву вернуться они не могли, потому что принципиально, согласно Госплану Советского Союза, создавался буферный регион, лояльный Советскому Союзу, абсолютно не связанный родовыми связями с тем местом, из которого коренные жители уехали. Они имели эту родовую связь, но они не смогли вернуться.

А люди, которые заселили Нарву, приехали в конце 1940-х в массе своей и в 50-х годах — приехали на строительство, скажем так, на восстановление Кренгольма, на строительство ГРЭС, вообще на строительство Нарвы — оставались, жили, и для них история Нарвы началась в тот момент, когда они приехали. То есть у них не было ментальной связи. И поэтому для них не было трагедии уничтожения одного из уникальнейших архитектурных ансамблей городов Европы. Ценность этого ансамбля была в том, что Нарва застраивалась одномоментно — после того, как город много веков назад погиб в пожаре, его очень быстро застраивали. И застраивали по единому архитектурному проекту. Он был построен в стиле северного барокко.

Приехавшие после Второй мировой люди не испытывали никаких чувств, никакой боли, когда, например, разбирали на камни церковь Святого Николая. А повреждена у этой церкви была только колокольня, шпиль был поврежден — всё. В основном эта церковь была целой. Ее просто разобрали и построили железнодорожный вокзал. Это полезно, а церковь — это для строителей коммунизма довольно бессмысленно.

Ксения Ларина: Вот то, что касается традиции замещения населения — это да, эта традиция из Советского Союза. Когда депортировались одни и на их место заселялись другие. Это во многих регионах было. Ты это сама знаешь, тем более, что этой темой интересуешься. И эти традиции продолжаются. То, что мы видим сейчас — как замещают население в Крыму, как замещают население на так называемых «освобожденных территориях» Украины.

И действительно, это приезжают люди, насколько я знаю по разным источникам, может быть, даже из северных глубинок российских, которым там обещают сладкую жизнь, работу и прочее. И для них действительно эти места, ты очень точно заметила, ничего не значат, кроме как территории — и всё.

Юлия Ауг: Так в том-то всё и дело, что когда я начала работать над материалами этого спектакля, я всё время испытывала буквально физическую боль. Потому что, раскрывая новый исторический факт, благодаря документам, которые я нахожу, или благодаря разговору с историком, я узнаю про то, как, например, люди, которые были депортированы и могли вернуться, у них было право, но им разрешили поселиться только в 30 километрах от Нарвы. В Нарву они приехать не могли. Почему? Потому. Никто не объясняет. Вот 30 километров — пожалуйста, вот там вы можете поселиться.

Меня всё время, каждый день, когда я работала над спектаклем, выбрасывало в сегодняшний день. Всё время не просто параллели — у меня было такое ощущение, что сегодняшний день — это калька, и просто обводят то, что уже было.

Ксения Ларина: Как в Нарве восприняли этот спектакль?

Юлия Ауг: Значительно спокойнее, чем предыдущий. Было большое количество людей, которые являются потомками тех горожан, которые жили в Нарве до войны. Например, на втором спектакле у нас просто идет рассказ про один дом... Но, опять-таки, я всё время говорю — мне постоянно приходится развенчивать какие-то мифы. Один из мифов был такой: 14 июля 1941 года, когда была немецкая бомбардировка Нарвы, полностью был уничтожен район Йоахимсталь. Об этом везде пишут. На самом деле нет. На самом деле некоторое количество домов осталось. И один из домов — принадлежавший Филиппу Исакову (это дед очень известного профессора Тартуского университета — Сергея Исакова), в который после войны смогли вернуться и поселиться его дети и внуки и теперь живут его правнуки — этот дом реально сохранен. Более того, он даже сохранен с довоенным садом.

И вот у нас есть рассказ про этот дом. И вдруг на втором спектакле посреди действия, когда идет рассказ, встает женщина-эстонка и говорит: «Это мой дом. Я в нем живу. Я правнучка того самого Исакова». И она дальше начинает рассказывать историю, которую у нас, в принципе, рассказывают актеры в спектакле — о том, как однажды на этот дом упала авиационная бомба, но не взорвалась, потому что застряла в кровати. А дыра в кровле позволяла, не выходя из дома, посмотреть на небо и увидеть: если облачно, значит, можно ложиться спать — в облачную погоду не бомбили. А если ясно, то надо спускаться в бомбоубежище.

Очень многие потомки тех людей, которые жили в Нарве и которые даже сейчас в Нарве не живут — они живут в Таллинне, они живут в Раквере, в Тарту — они мне сказали огромное спасибо. Потому что на самом деле пропаганда — она ведь в Союзе работала очень четко. Когда я начинала делать спектакль, я точно так же владела исключительно советскими мифами. Главный миф, который нам рассказывали в нашей прекрасной советской школе, был таков. 26 июля 1944 года, когда закончилась битва за Нарву и войска Красной Армии вошли в город, он был разрушен на 98%. Жителей в этом городе не было. Войска Красной Армии встречали две женщины и кошка. Всего два дома сохранилось — вот они там стоят, на Петровской площади. Всё остальное было уничтожено.

Неправда, как я уже сказала. Более того, даже если сейчас прийти в Старый город, в то, что осталось от Старого города, можно увидеть дома, которые сохранились. То есть они не были снесены. На улице Койдула, 8 стоит дом, знаменитый тем, что на нём сохранился балкончик, с которого генерал Деникин выступал со своей мотивационной речью. И в этом же доме останавливался Куприн. Но Куприн не остался в Нарве, он после поражения белой армии поехал дальше. Почему Деникин? Врангель выступал. У меня столько информации в голове, что я путаюсь.

Так вот, было очень много сохранившихся домов и не было никакого 98% разрушения города Нарвы. Но пропаганда говорила именно так и так приучала мыслить тех, кто вырастает в этом городе, чтобы не возникало вопросов, почему город был уничтожен в 1950-х годах.

Но самое главное — информация о том, что самыми разрушительными бомбардировками были бомбардировки 6–8 марта 1944 года, и их производила советская авиация. Никакой, по большому счету, глобальной военной необходимости для этого уже не было. Я изучила очень много военных документов… Есть такие журналы ведения военных действий, дневники ведения военных действий. Там прямо описываются эти бомбардировки. Да, я понимаю, что наверняка военные историки могут сказать, что в этом была необходимость. Но если изучать материалы, то ты понимаешь, что к этому моменту никакие войска уже не базировались в Нарве, они уже ушли на оборону Танненберга. Жители были в этом городе, но их осталось немного, человек 400. Все остальные уже к этому моменту были эвакуированы. Зачем в течение двух ночей по 9 часов подряд бомбили, по сути дела, пустой город — есть вопросы.

Ксения Ларина: Хочу сказать нашим зрителям: если вы не поняли, Юля говорит про события прошлого века в городе Нарва, а не про события 2022 года в городе, допустим, Мариуполе или Херсоне. Потому что, действительно, это очень точный образ и метафора этой кальки, такая рифма времени, в которой накладывается одно на другое и практически без зазора, без швов входит в сегодняшнюю действительность.

Юля, но вот скажи мне, ты для себя как определяешь свою жизнь сейчас? Потому что я так понимаю, что ты не приняла еще решение, где ты будешь дальше существовать как личность, как гражданин, как артистка. Я так понимаю, что ты приезжаешь в Россию и продолжаешь работать, и уезжаешь, и продолжаешь работать в Эстонии.

Юлия Ауг: В России я не работаю совсем. Приезжала, снималась у Пивоварова в «Редакции», где я читала текст героини. Это сложно назвать работой, это запись для этого проекта. Другой работы у меня как таковой в России сейчас нет. Но у меня дочь в России живет. Я действительно приезжаю — редко, но я приезжаю. Как я себя определяю? Как актриса, наверное, уже никак. В Эстонии нет того места, где я могла бы быть актрисой.

Ксения Ларина: Я просто хочу объяснить нашим зрителям, которые тоже должны понимать весь драматизм ситуации. Понятно, что ни в какое сравнение не идут все наши переживания с тем ужасом и настоящей трагедией, которую сейчас переживают, испытывают ежедневно граждане Украины. Но повторю, что этот путь, который сейчас мы проходим — то, о чем рассказала Юля, историю Нарвы... Слушайте, я это повторяю всё время. Мы должны это понимать: мы немцы 1933–1945 года. Этот опыт мы должны сейчас переживать.

И то количество людей, которое уехало и продолжает уезжать, и еще уедет за пределы страны… Хорошо, не знаю, когда это айтишники, да и то неизвестно, как найти работу. А что касается людей, которые работают на русском языке и по-другому работать не могут, — я имею в виду, конечно, артистов, писателей, журналистов, кстати, в том числе, многих — для них это невероятная не то что перемена участи, это тектоническая смена в судьбе. Это очень трудно осознавать и очень трудно принять.

Я вижу, как сейчас в разных странах возникает русская культура, которую якобы кто-то везде отменяет. Я только вижу, что она везде расцветает пышным цветом. В Израиле мы видим замечательных наших коллег-актеров в театре «Гешéр». Или «Гéшер» — как правильно говорить? Я всё время путаюсь. Музыкантов! Рига вообще стал русский город. Нарва — это город Юлии Ауг. Я уверена, что там будет еще много чего интересного.

Скажи, пожалуйста, я перехожу к следующему вопросу, есть ли здесь, на твой взгляд, какая-то перспектива вот у этой новой русской эмиграции культурной, которая, по сути, повторяет тот виток, что был после 1917 года? Той самой — и «философского парохода», и отъезда многих деятелей культуры, и писателей. Может ли здесь возникнуть какое-то новое интеллектуальное, культурное русскоязычное сообщество или нет? Ты грустишь по этому поводу, я вижу.

Юлия Ауг: Нет, я ни в коем случае не грущу по этому поводу. Более того, я уверена, что именно так оно и будет. Я знаю, что в Израиле создаются новые продюсерские центры. Но это страна, к счастью, русскоязычной культуры. В Германии создаются новые очаги, скажем так. Я ездила в Берлин, у меня как раз проходили переговоры и, если всё будет нормально, я в мае месяце буду сниматься в Берлине.

Опять-таки, я говорю, что я не вижу себя как актриса, потому что я не смогу работать так, как я работала в России. Но я всё равно работаю. Я, например, снялась в ноябре месяце у Андреса Пуустусмаа в его полном метре в Таллинне. Он, кстати, выкладывал очень красивые фотографии в Фейсбук, прямо кадры. Я порадовалась — как-то очень мне понравилось то, что он выложил.

Я не грущу. Я просто понимаю, что Эстония в этом смысле немножко в другой ситуации, нежели Германия, Израиль, Латвия и Литва. В Эстонии не такая большая русскоязычная аудитория для актеров. Ее вполне покрывает Русский драматический театр. Больше, я думаю, и не нужно, просто невозможно будет собрать зрителей. А кроме всего прочего, в Эстонии всё-таки несколько иная ментальность у русскоязычной диаспоры. Недаром же, скажем так, на концерт, который давала Людмила Петрушевская с Чулпан Хаматовой и Белым, даже билеты не смогли продать. Потому что русской аудитории у протестного искусства в Эстонии нет.

Ксения Ларина: То есть в основном буква Z в анамнезе?

Юлия Ауг: Нет, не буква Z в анамнезе, но всё-таки…

Ксения Ларина: Советское что-то такое сидит?

Юлия Ауг: Не буква Z, нет, ни в коем случае. Но если бы приехал Большой Театр, или если бы, например, приехал МХАТ, если бы всё это было без политики — это одно. А вот политика...

Ксения Ларина: Чем ты это объясняешь? Что это такое? Это такая судьба? Почему такая странная? Они же живут всё равно в центре Европы. Это же не какой-нибудь там депрессивный регион, это всё-таки центр Европы. Почему такая странная публика, странная аудитория?

Юлия Ауг: Ну, она не странная. Она имеет право быть такой. Она имеет право быть любой. Мне просто всё-таки кажется, что дело в том, что именно в Эстонии наиболее сильный разрыв между эстоноязычной диаспорой и русскоязычной диаспорой. В Эстонии было наиболее сильным и наиболее долгим сопротивление местных жителей, эстонцев, приходу советской власти. Последнего «лесного брата» в 1978 году схватили...

Ксения Ларина: То есть там это внутреннее противостояние, гражданское, всё равно существует.

Юлия Ауг: Оно очень серьезное и оно никогда не исчезало. Никогда не было такого, чтобы вот прямо мир, дружба, жвачка.

Ксения Ларина: Понятно, что всё это обостряется в моменты таких катастроф, которые случились сегодня. И особенно когда — да, мы тоже это видим — вот эта эмиграционная волна нахлынувшая, русских людей из России, которые бегут от Путина, от режима, от мобилизации. Они куда бегут? Они бегут, конечно, на постсоветское пространство. Потому что кажется, что там удобнее, лучше, спокойнее. Но мы видим на примере скандала в Латвии, в Риге, и того, что ты рассказываешь, что всё это может обостриться до неимоверных размеров. Как с этим справляться? Не знаю, даже не представляю себе. Это какая-то новая реальность.

Юлия Ауг: Смотри, прямо сказать, что это как-то очень сильно обостряется, тоже нельзя. Мне кажется, что когда здесь (я имею в виду, в России, в Советском Союзе) говорили: «В Эстонии не любят русских», — это и правда, и неправда. Да, Эстония отчаяннее всех сопротивлялась советской власти. Это действительно так. Носителями советской власти были русскоязычные люди.

Но, например, в том же самом 2012–2013 году отношения были настолько хорошими, что, например, мой продюсер, с которым я сотрудничаю, Мярт Меос, по сути дела, построил жизнедеятельность культурного проекта Vaba Lava («Свободная сцена») именно на том, что он приглашал режиссеров из России. Режиссеров, которые владели языком современного театра, документального театра, свидетельского театра. И они приезжали и делали спектакли в Эстонии на эстонском языке. На этом построен был данный проект.

После 2014 года, конечно, стало сложнее, а сейчас это вообще невозможно. До 2013 года шли очень правильные и позитивные процессы, которые, если бы не случилось 2014 года и если бы не случилось 2022-го, могли привести к очень правильному совместному взаимодействию и развитию.

Ксения Ларина: Получается, что современное российское искусство, которое, собственно, случилось к этому времени, к первой декаде, что называется, XXI века... Хотя не только искусство. Современная российская политика, современная российская культура (я имею в виду, в хорошем смысле этого слова — всё, что мы имеем на сегодняшний день), современная российская философия, русская мысль сегодняшнего XXI века — это всё абсолютно не нужно ни на территории России, ни, тем более, на территории Европы или Америки.

Куда тогда в этом пузыре все эти люди улетят? Что с этим делать со всем? То есть этот человек (не будем называть его имя) отменил Россию XXI века вообще. А куда она теперь денется? Где она будет жить, эта Россия XXI века, в каком месте? Кому она нужна?

Юлия Ауг: Я точно не отвечу на этот вопрос. Я прекрасно понимаю, что в Эстонии русская культура, правда, сейчас не сильно нужна. Потому что там есть своя культура. Там есть свои герои, там есть своя литература. Я, например, 5 января начинаю репетиции в Русском драматическом театре. Но я начинаю репетиции по мотивам романа Яана Кросса «Императорский безумец», хотя это роман эстонского писателя. Кстати, пьесу написал Слава Дурненков. Пьеса, в которую взято всего две сюжетных линии из этого романа. Потому что роман 400 страниц, огромный, очень любимый в Эстонии.

Это история взаимоотношений эстонского барона Тимофея фон Бока и Александра I. Они в юности дали друг другу клятву, что всегда будут говорить друг другу правду. Тимофей оказался верен этой клятве, и в тот момент, когда Александр склонился в сторону реакции, когда он пошел за Аракчеевым, Тимофей фон Бок написал, как сейчас сказали бы, открытое письмо государю. Он написал несколько заметок, несколько мыслей о развитии Государства Российского. Это был такой, по сути дела, либеральный манифест, за что Тимофей фон Бок оказался в тюрьме. К нему в тюрьме относились не как к дворянину, а как к простолюдину — избивали его, держали в карцере и так далее.

Ксения Ларина: Всё очень знакомо.

Юлия Ауг: Я об этом и говорю. Это вот такой взгляд эстонского писателя на те события, которые происходили в большой империи.

Ксения Ларина: Большая империя сегодня отмечает 100-летие. Я имею в виду Советский Союз. Мы с тобой встречаемся ровно в этот день. 30 декабря 1922 года был основан этот монстр, который держался 70 лет, развал которого президент России назвал самой страшной геополитической катастрофой. И сегодня эта империя пытается возродиться, но в каком-то совсем изуверском виде. Знаешь, как Франкенштейн, которого собирают из самых страшных проявлений всего, что было когда-то. Всё самое жуткое сегодня мы видим, собранное в этот ужас, который мы наблюдаем и свидетелями которого, и участниками которого мы, к сожалению, являемся. Я имею в виду как участники истории. Ты советский человек?

Юлия Ауг: Ты знаешь, наверное, нет. Я не советский человек, во-первых, потому что я всё-таки выросла в Эстонии. Эстония — сложно сказать, чтобы она была прямо очень сильно советской. Противостояние советской власти было очень активным в Эстонии. Но и советская власть прекрасно понимала: чтобы это противостояние погасить, этот регион должен быть дотационным. Соответственно, в Эстонии были джинсы, жвачка…

Ксения Ларина: Заграница была для нас.

Юлия Ауг: Да, все эти атрибуты. Довлатов сбежал всё-таки не куда-нибудь, а именно в Эстонию. И Веллер в свое время. То есть сбегали для того, чтобы, скажем так, не совсем по-советски дышать. Поэтому я не советский человек совсем. Моего дедушку расстреляли, мой папа — ссыльный. Никогда особых иллюзий по поводу величия и прекрасности Советского Союза у меня не было.

Ксения Ларина: У тебя же был, по-моему, спектакль даже про семью, ты делала.

Юлия Ауг: «Моя эстонская бабушка» — это как раз про это было.

Ксения Ларина: А его нельзя реанимировать?

Юлия Ауг: Да наверное, можно. Он даже где-то в записях есть. Это последний спектакль, который мне удалось вывезти в Россию. Его играли в Москве и в Питере.

Ксения Ларина: Я должна отпускать Юлю. Я всё-таки попрошу в конце нашего эфира ответить на вопрос. Обычно Дудь спрашивает: «В чем сила?» А я тебя спрошу: «В чем надежда?» Потому что мы понимаем, что мы сейчас немножко в таком безвоздушном пространстве все болтаемся, суча ножками в облаках и не очень понимая, где находить опоры. Вот для себя как ты это определяешь: опора и надежда — в чем она?

Юлия Ауг: Сегодня Наташа Плеханова, совершенно замечательный искусствовед, культуролог, написала в Facebook, и для меня это прямо стало таким девизом и соломинкой, за которую я буду держаться: «Пережить всю эту х*йню и не сделать ничего, за что тебе было бы стыдно». Надежда, я думаю, в этом — не делать ничего, за что тебе было бы стыдно.

Ксения Ларина: Это возможно, как ты считаешь, внутри страны?

Юлия Ауг: Да, я думаю, что да. Не то что думаю — я абсолютно в этом уверена. Я вот что еще хочу очень быстро сказать. Я бесконечно уважаю тех моих друзей, которые остались, которые продолжают сохранять достоинство и которые не могут, конечно, протестовать активно, потому что за это можно получить большие уголовные сроки. Но внутренне, и не только внутренне, максимально внутри своей жизни сохраняют достоинство, не пускают весь этот мрак, который есть, в себя.

Ксения Ларина: Спасибо тебе большое! Надеюсь, что мы с тобой увидимся, когда у тебя будет более спокойное ощущение внутренней свободы и того, что ты никуда не спешишь. Огромное тебе спасибо за слова, за рассказ. И пусть всё будет. Действительно, в любых обстоятельствах, в любых временах можно оставаться человеком, о чем свидетельствует не только опыт наших друзей сегодня, но и, конечно же, опыт наших родителей и наших прародителей. Потому что такова вязь истории. Спасибо тебе большое! Обнимаю и с наступающим Новым годом!

Юлия Ауг: Спасибо!