Эми Дэвидсон Соркин в The New Yorker вспоминает политический скандал 85-летней давности, когда избранный президент Франклин Рузвельт отказался сотрудничать с уходящим президентом Гувером, проявив дальновидность, которой так не хватает нынешней администрации. The Insider предлагает полный перевод статьи.
«Телеграммы опубликованы». Такой заголовок появился на первой полосе The New York Times 23 декабря 1932 года, 85 лет назад. Газета сообщала последнюю новость: Белый дом опубликовал считавшиеся конфиденциальными телеграммы, адресованные друг другу уходящим президентом Гербертом Гувером и избранным на этот пост Франклином Рузвельтом. Формально этот обмен телеграммами касался попыток Гувера получить поддержку Рузвельта при формировании делегации для переговоров с европейскими государствами по поводу их долгов, образовавшихся во время Первой мировой войны. Но они продемонстрировали, как сформулировала газета, «столкновение методов», то, что историк Фрэнк Фрейдел в вышедшей в 1973 году биографии Рузвельта назвал «одним из самых странных эпизодов борьбы в истории президентства». Эта характеристика выглядит уместной даже сейчас, после еще более странных поворотов в истории Белого дома. И, более того, этот эпизод, когда дело касалось правил, регламентирующих вмешательство избранного, но еще не вступившего в должность президента во внешнюю политику, особенно актуален сегодня, когда специальный прокурор Роберт Мюллер, расследующий возможное вмешательство России в выборы 2016 года, вплотную занялся международными контактами переходной команды Трампа (это так, хотя отражение далеко не точное, подчас с диаметральной переменой ролей; как это часто бывает с историческими аналогиями, настоящее отражает прошлое в кривом зеркале, и из этого тоже можно извлечь уроки). Но конфликт между Гувером и Рузвельтом поднимает и более постоянные вопросы, в том числе те, которые за эти годы нисколько не утратили актуальности (твиттер и утечка электронной почты могут показаться новшествами, но проблема совсем не нова). В более широком смысле вопрос такой: что это значит — сохранять, использовать или даже похищать у кого-то политическую власть?
Запутанная ситуация, в которой оказались Гувер и Рузвельт, была изначально странной из-за того, что Гувер был крайне непопулярен: он ничего не сделал, когда большая часть американцев из-за Великой депрессии была в отчаянной бедности; на выборах Рузвельт обошел его на 7 млн голосов. Как заметил Фрейдел, Гувер думал, что американцы совершили ошибку, и, по его ощущению, Рузвельт должен был позволить ему воспользоваться его популярностью, чтобы он, Гувер, смог предпринять необходимые шаги для защиты страны от Рузвельта и его «Нового курса». Никакого смысла в этом не было, если только не считать, как сформулировал один из членов гуверовской администрации, что Рузвельт проявил лишь «совершенно смехотворное, если бы оно не было таким плачевным, непонимание ситуации». Но избиратели так не думали.
[divider style=«single» border=«small»]
В этой истории обычный ход событий был перевернут с ног на голову: Гувер предложил Рузвельту, еще не ставшему президентом, поделиться властью, а тот отказался.
[divider style=«single» border=«small»]
Телеграммы, в которых разыгралась борьба, — маленькие шедевры взаимной пассивной агрессии. Гувер не может устоять перед искушением прочитать Рузвельту лекцию по теории ценообразования, Рузвельт пишет, что хочет «любым достойным способом быть полезным», и тут же объясняет, почему то, о чем просит Гувер, «было бы неправильно для меня и нежелательно для вас, как высоко я бы ни ценил ваше любезное предложение». Гувер, собственно, хотел направить в Европу свою делегацию, чтобы обсудить долговые проблемы с Британией, Францией и другими союзниками, бравшими взаймы у США во время Первой мировой войны. Аргумент Гувера заключался в том, что, учитывая возможность дефолта по этим займам, нельзя было ждать инаугурации Рузвельта, которая должна была состояться 4 марта следующего года (политический календарь тогда отличался от нынешнего). Но Гувер также считал, что с долговым вопросом нельзя было справиться, не учитывая другие политические вопросы, такие, как оборонные расходы,торговые договоры и крупный международный экономико-политический пакт, ориентированный на монетарные приоритеты. Он хотел, чтобы делегация после переговоров приняла участие в планировавшейся Международной экономической конференции. Гувер предложил, чтобы Рузвельт назвал несколько имен возможных членов делегации, которые могли бы сделать ее более авторитетной, чем если бы она была просто проектом «хромой утки». В сущности, как он написал в одной из телеграмм, он хотел включить в состав делегации нескольких демократов, которые были ему симпатичны, а все, что оставалось Рузвельту, — это выразить свое одобрение перед прессой, об остальном же собирался позаботиться Гувер. Короче говоря, он просил Рузвельта проштамповать состав комиссии, которая после этого окажется под управлением Гувера и будет проводить его линию, то есть проект саботажа «Нового курса». И он считал, что Рузвельт, отказываясь от сотрудничества, поступает некрасиво.
The New York Times рассказывала о пяти днях обмена телеграммами совершенно так же, как сейчас она указывала бы на время появления твитов: «Четыре телеграммы охватывают период с 5:35 вечера в прошлую субботу до 9:45 вчерашнего вечера. Этот обмен был прерван обращением Гувера к Конгрессу в понедельник днем» (в этом обращении Гувер говорил так, как будто он все еще борется за пост президента, и превозносил золотой стандарт). «Прошло 51 час 15 минут, прежде чем президент получил ответ из Олбани... На следующий день в 2:30 дня Гувер отправил свое последнее предложение». Ответ «был получен в Белом доме через 7 часов 15 минут». Рузвельт сказал ему нет. Гувер в ответ передал телеграммы журналистам, добавив обиженный комментарий.
Некоторых историков поразило, что в этой истории обычный ход событий был перевернут с ног на голову: Гувер предложил Рузвельту, еще не ставшему президентом, поделиться властью — тот мог бы включить в делегацию людей по своему выбору, — а Рузвельт отказался. Обычно проблема передачи власти связана с тем, что избранный президент вмешивается в политику больше, чем ему следует (поведение кандидатов тоже может создавать проблемы и даже граничить с государственной изменой, как в случае с членами команды Никсона, которые через посредников связались с правительством Южного Вьетнама, чтобы придержать мирные переговоры до выборов 1968 года). Именно из-за опасений такого вмешательства особое беспокойство вызывало то, что происходило между Майклом Флинном и различными иностранными официальными лицами в переходный период, до того как Трамп стал президентом (и до того как Флинн начал сотрудничать с расследованием Мюллера).
[divider style=«single» border=«small»]
В действиях Гувера было больше драматического эффекта, чем управления страной. Но это также и проблема нашего времени.
[divider style=«single» border=«small»]
Но логика Рузвельта, похоже, не ограничивалась добросовестным пониманием того, что не может быть двух президентов одновременно (он, в конце концов, не бездействовал, а усиленно работал над архитектурой «Нового курса», законопроект о котором собирался представить сразу же после инаугурации). Похоже, у него было инстинктивное понимание того, что взятие власти в неподходящее время и в неподходящей ситуации уменьшит его власть в целом. Во второй телеграмме он пишет Гуверу: «Думаю, вы понимаете, что с моей стороны было бы неразумно принимать очевидно совместную с вами ответственность, когда у меня, согласно Конституции, нет никаких сопутствующих полномочий». Он видел, что это ловушка, и знал, что власть — это искушение. Кризис — тоже искушение, и оно прослеживалось в ответе Гувера, где он говорил об «ухудшающихся» условиях и «увеличивающихся потерях нашего народа». Гувер был прав в том, что долгий переходный период представляет собой проблему; ее разрешила Двадцатая поправка к Конституции, ратифицированная в следующем месяце, — она перенесла будущие инаугурации на январь следующего после выборов года. Но Рузвельт был прав, настаивая на своем понимании того, что означает иметь власть в Америке. Радикализм того, к чему он призывал, в тот момент казался пассивностью. Программу Рузвельта преждевременная попытка захватить власть могла только ослабить. (Члены команды Трампа, напротив, похоже, рассматривали контакты с различными иностранными официальными лицами, будь то российский посол или саудовский принц, как простое подтверждение их собственной значимости, фактически не обращая внимания на политические программы их собеседников; интересно, во что им обойдется такая восприимчивость к лести.)
И Рузвельт правильно понимал, кто такой Гувер. После их встречи в начале того же декабря, которая выглядела так, как будто Гувер читает Рузвельту лекцию об истории финансовой системы, установившейся после Первой мировой войны, и преимуществах монетаристской политики, Гувер написал в своем личном дневнике, что нашел Рузвельта «дружелюбным», но «очень плохо информированным и сравнительно недальновидным». В своей последней телеграмме Гувер снисходительно (что, несомненно, было в тот момент контрпродуктивно) написал Рузвельту, что тот еще увидит свою ошибку, если когда-нибудь «перечитает его прежние послания и вспомнит их беседы». На самом деле Рузвельт был остаточно информирован и видел больше, чем мог представить Гувер.
«Могу ли я со всем уважением предложить, — писал Рузвельт в своей последней телеграмме, — чтобы вы сами выбрали представителей, при этом гарантируя, что никому из этих представителей не будут даны полномочия обязать правительство проводить какую-либо окончательную политику?» Вместо этого они могли бы провести некие «исследования», и Рузвельт был бы рад услышать об их результатах, когда станет президентом.
Гувер опубликовал телеграммы, потому что был уверен, что Америка будет так же разгневана «бесполезностью» Рузвельта, как и он сам. И Рузвельт получил немалую порцию ругани в прессе. Страна тогда была так же расколота, как и сейчас, и не хотела ждать. Но еще один урок, который можно вынести из этой истории, состоит в том, что не стоит поддаваться страху перед негативными публикациями в прессе или, как сейчас, шквалом твитов. У Рузвельта была поддержка, особенно после того как утихло возбуждение, сопутствовавшее передаче власти, был позитивный отклик — к примеру, среди демократов в Конгрессе, — на его твердость в понимании экономических нужд страны. Фрейдел заметил, что колумнист Уолтер Липпман тоже встал на сторону Рузвельта — отчасти потому что он думал, что весь гуверовский гамбит с комиссией напоминал некое шоу на мировой сцене, в этом было больше драматического эффекта, чем управления страной. Но это также и проблема нашего времени.