Венесуэла перешагнула трехмесячный рубеж уличного противостояния властей и оппозиции. В субботу погибли еще четыре демонстранта, и общее число жертв выросло до 89 человек. Расколотая венесуэльская оппозиция и упрямый диктаторский режим застряли в анархическом тупике, пишет в The Atlantic Андрес Мигель Рондон. The Insider предлагает полный перевод статьи.
Во вторник боевик, поднявшийся в воздух на вертолете, бросил несколько гранат в здание Верховного суда в центре Каракаса. Никто не пострадал. На видео, позже опубликованном в интернете, бывший капитан полиции и актер низкобюджетных фильмов Оскар Перес, который, вероятно, был за штурвалом вертолета, и группа вооруженных людей в масках заявляют,что они представляют военных, полицейских и гражданских людей, которые противостоят президенту Венесуэлы Николасу Мадуро. Они призвали сограждан продолжать восстание против тирании. Но многие говорят, что это была инсценировка, устроенная самим Мадуро, чтобы оправдать дальнейшие репрессии. Особенно подозрительным им кажется, что военная авиация и недавно импортированные российские ракетные системы ПВО во время атаки ничего не делали и дали Оскару Пересу благополучно улететь.
Таинственный вертолет стал символом надежды для многих разъяренных венесуэльцев, распространивших информацию в соцсетях. Их надежды основаны не на возможности того, что падение режима Мадуро уже близко или того, что разрушается его внутренняя силовая поддержка, а на более важном ощущении: что-то наконец случилось. Увы, как только осела пыль и выяснилось, что это был за фарс, стало очевидно: статус-кво сохраняется. В конечном счете для Венесуэлы ничего не изменилось.
За 80 дней протеста в Венесуэле были убиты 76 человек, в основном студенты в возрасте от 17 до 26 лет. Они протестовали против совершенного Мадуро двухэтапного государственного переворота: в октябре он на неопределенное время приостановил подготовку к референдуму о его отставке (а идея референдума была очень популярной), а в мае призвал принять новую конституцию с явными чертами диктатуры. Такого Латинская Америка не видела на протяжении жизни целого поколения. Мы думали что военные диктатуры уже ушли в прошлое. Но по меньшей мере в Каракасе диктатура вернулась и мстит.
Эта зарождающаяся диктатура в стране, где нефти больше, чем в Саудовской Аравии, а генералов больше, чем в США, ни на что не похожа. Хотя она происходит из левацкой идеологии, у нее нет той легитимности, которая была у революции Фиделя Кастро с ее пламенной антиамериканской риторикой; диктатуру Мадуро определяет только ее собственное революционное лицемерие.
Даже после величайшего нефтяного бума в истории Венесуэла с трудом наскребала деньги чтобы платить за импортируемые товары и обслуживать свои долги; недавно ей пришлось обратиться к Goldman Sachs — страшилищу которым пугают народ левые правительства во всем мире, — чтобы продать свои бонды по несколько центов за доллар. Многих военных и государственных лидеров , в том числе вице-президента Тарека Эль-Айссами, Управление по борьбе с наркотиками США обвинило в организации наркотрафика (они отрицают свою причастность к преступлениям). Функции венесуэльского «государства» свелись к распределению продовольствия и лекарств среди лояльного населения, ежедневным репрессиям против нелояльных, и ежемесячной жертве нефтяных доходов во имя обслуживания суверенного долга. Единственный макроэкономический план режима включает поддержку черного рынка долларов, нефти, продовольствия и лекарств, прибыль от которого получают в основном военные, — в обмен на их феодальную лояльность режиму. Вся реальная власть в Венесуэле принадлежит военным, вооруженным формированиям «коллективос» и Верховному суду. Они знают, что потеряют все, если их свергнут, и добровольно они не уйдут.
Противостоят этой несоизмеримой силе три разные группы, составляющие то, что после двадцати лет Чавеса и Мадуро традиционно называют оппозицией. Прежде всего, это класс профессиональных политиков, изгоев, оставшихся от былых традиционных политических партий, с которыми за годы своего популистского правления покончил Уго Чавес. Они создали «Круглый стол демократического единства» — курьезное название, потому что эта коалиция никогда не была ни единой, ни демократической по внутреннему устройству. «Круглый стол» <по-испански Mesa de la Unidad Democrática; сокращение MUD совпадает с английским словом «грязь». — The Insider> известен в основном непрекращающимися переговорами и компромиссами между его членами. Среди его ключевых членов бывший кандидат в президенты Энрике Каприлес и нынешний лидер Национального собрания Хулио Борхес. Их объединяет общее неприятие «чавизма» — наследия Чавеса. Но на практике они относятся друг к другу с большим недоверием; есть сообщения, что некоторые из старших членов коалиции тайно стремятся к президентской власти, а прежде они не раз предавали друг друга (представьте себе американских демократов и республиканцев, внезапно оказавшихся в меньшинстве и объединяющих силы против диктатуры президента Трампа, — вряд ли из такого брака по необходимости выйдет что-то путное).
Этот класс профессионалов пытался возглавить протест, но ему недостает общественной легитимности, чтобы объединить все сегменты общества под своим зонтиком; коме того, у них нет единого лидера, способного возглавить движение. Они в унисон призывают к гражданскому неподчинению, но не проявляют творческого подхода, необходимого для предстоящей кампании, хотя вполне возможно, что у некоторых лидеров есть ясное представление о том, что надо делать. К примеру, некоторые члены коалиции готовы при международной поддержке к договоренности, которая позволит провести в стране президентские выборы. Другие же публично отвергают такой вариант. Представьте себе мяч, по которому одновременно с одинаковой силой бьют с разных сторон, — он остается на месте.
Кроме них, есть новое поколение политиков и студентов, таких, как член Национального собрания Фредди Гевара, Мариальберт Барриос и Мигель Писарро; они составляют большинство тех, кто сражается на улицах. На них больше всего надеются, они менее всего виновны в бедах страны. В отличие от предыдущей группы, на них нет родимых пятен политического класса, который перепробовал все возможные рецепты, чтобы свергнуть Чавеса, — государственный переворот, забастовку нефтяников, непризнание результатов выборов и так далее. Молодежь сражается не за прошлое, а за будущее. Многие молодые лидеры, как Писарро, открыто отвергают некоторые из самых сомнительных методов, применявшихся оппозицией в прошлом. Они более склонны к идее использовать голоса умеренных чавистов. Но у них, к несчастью, нет власти, им хронически недостает денег, и у них опять же нет единого лидера. Погибают на улицах в основном они.
Наконец, есть традиционная база поддержки чавистов — самые бедные жители Венесуэлы, которые теперь, после резкого снижения их благосостояния в результате запоздалых попыток Мадуро справиться с падением нефтяных цен, взбунтовались против правительства. Это те, кому приходится часами стоять в очередях в супермаркеты, чтобы попытаться купить самые основные продукты по фиксированным ценам, те, кто вынужден еженедельно клясться в лояльности к Мадуро в обмен на жалкую государственную продовольственную корзину. Это люди, за прошлый год потерявшие в среднем по десять килограммов веса, которые перешли на двухразовое, а то и одноразовое питание, а их рацион беден белком. У них практически нет доступа к медицине, их новорожденные дети умирают.
Эта группа менее склонна к протестным акциям — отчасти потому что у них нет на это времени, отчасти они молчат под угрозой голодной смерти или насилия со стороны вооруженных групп. И на более глубоком уровне они не присоединяются к демонстрациям, потому что как старые чависты не доверяют оппозиции. Но они так же рассержены и находят выход для своего гнева — грабеж. По данным Observatorio Venezolano de Conflictividad Social, каждый день в Венесуэле случаются в среднем 33 акции протеста и три грабежа; и то, и другое — ветви одного и того же нездорового дерева.
И это тупик. Правительство, неспособное изменить свою экономическую политику, вынуждено полагаться на лояльность военных, чтобы оставаться у власти столкнувшись с самым мощным протестным движением какое когда-либо было в стране. И протесты не пойдут на убыль, если только не закроются черные рынки, не восстановится макроэкономическая стабильность, нефтяные цены не вернутся к былым $100 за баррель, а правительство не объявит дефолт по своим долгам. Оппозиция обречена на существование без лидера, чтобы не разрушить хрупкое партнерство составляющих ее партий. Молодежь, вдохновленная истинной исторической целесообразностью и будущим, которое ждет нас всех, по злой иронии должна бороться сразу со всеми монстрами и пороками прошлого страны. Бедняки голодны, отчаянны и рассержены, но как раз из-за голода и отчаяния остаются в стороне от массового движения.
Экономический пожар, из-за которого разгорелся конфликт, будет только набирать силу — «правительство в смирительных рубашках» неспособно его погасить. Существующая оппозиция не сможет договориться о выборах или вести уличную войну на истощение без прямого и очевидного мандата на лидерство. Молодежь будет продолжать драться и закаляться в боях. Бедняков ждут новые уровни отчаяния, и, вероятно, они разрушат все остающиеся рудименты государства.
На что это похоже? Уж точно не на гражданскую войну, для которой нужны две хорошо вооруженные стороны с противоположной идеологией. И не на тоталитарное государство, для которого нужен твердый контроль этого самого государства в его диктаторских интересах. Нет, при таком уровне насилия военизированных групп, грабежей, хронического недостатка продуктов и распада системы здравоохранения в стране, в которую даже вернулась малярия, по-видимому, ни у кого нет достаточной власти, чтобы принимать решения, и правительство Мадуро ведет страну к чему-то совсем другому. Если в Венесуэле ничего не случится, ее ждет распад государства и гуманитарный кризис. Это будет земля анархии.
В июне прошлого года я пил кофе с другом в центре Каракаса. В трех кварталах от того места был супермаркет; люди выстроились в длинную очередь, ее конец был на тротуаре прямо перед нами. За час, пока мы сидели и разговаривали, очередь почти не сдвинулась с места. Люди покрылись потом от жары и негодования. Я просил себя: когда они дойдут до такой степени отчаяния, чтобы посмотреть в нашу сторону? Чтобы увидеть, что, несмотря на дефицит, еда в стране есть. Что при таком рыхлом государстве, полном безнаказанности, они могут прийти сюда, чтобы накормить своих детей, громя витрины, чтобы выжить? Что если закон и государство приговаривают их к смерти, то разрушить их означает жить.
Когда? Если ничего не случится, то скоро.