О том, как исчезновение посредников и всеобщая связанность в эпоху кибернетической революции угрожает системе международных отношений, пишет главный редактор The American Interest Адам Гарфинкл. The Insider предлагает полный перевод статьи.
Масштабная атака вируса-вымогателя 12 мая несколько дней была одной из главных новостей, а потом, как «пятнадцать минут славы» Энди Уорхола, практически пропала из сферы внимания мейнстримной пресссы. Это можно понять, так как вся эта история заслуживала упоминания лишь по двум причинам: во-первых, она была значительно крупнее, чем любая из ее предшественниц, история которых началась не позже 2012 года, а во-вторых, впервые были применены программные средства, разработанные АНБ и прошлым летом похищенные загадочной группой, именующей себя «теневыми посредниками».
Большинство вероятных жертв отказалось платить вымогателям, а компания «Microsoft» выпустила бесплатное обновление, чтобы защитить пользователей — и собственный бухгалтерский баланс. По-видимому, ущерб оказался очень ограниченным, отчасти потому что преступники не смогли наладить понятную и оперативную систему платежей — банков, которые конвертируют биткойны в наличные, почти нет. Большая часть ущерба пришлась на Китай, где нелегальное программное обеспечение — наиболее уязвимое — распространено повсеместно, чем и пользуются жулики.
Что же, все хорошо, что хорошо кончается? Не торопитесь. Плохие парни все еще на свободе, независимо от того, кто они — обычные преступники или технически вооруженные анархисты, стремящиеся подорвать «систему», — и мы даже не знаем, те это или другие. Может быть, те и другие одновременно. Вероятно, «Теневые посредники» — преступная шайка, поддерживаемая российской разведкой, не напрямую, а через две-три промежуточные инстанции, но вряд ли попытку вымогательства организовали именно они. Как только «Теневые посредники» украли разработки АНБ, эти события стали неизбежны. И какими непрофессиональными ни казались бы действия второсортных хакеров — неважно, были ли их мотивы чисто криминальными или политически окрашенными, — это не означает ни того, что их легко будет поймать или удержать от новых преступлений, ни того, что другие хакеры не попробуют устроить что-то подобное. Разрешения общей проблемы пока не видно даже на горизонте.
Отличить обычных преступников от преступников с политическими мотивами нелегко, и так было всегда, но это важно. Причина в том, что в короткий «период славы» вымогателей никто не провел правильную историческую аналогию. Многие говорили о вымогательстве и — менее конкретно — о краже. Нельзя сказать, что это неправильно, но эта терминология упускает самую сущность: это был акт пиратства. Пиратства на компьютерных морях.
Этой очевидной аналогии не замечали, потому что задавали не те вопросы. Как написала однажды великий британский антрополог Мэри Даглас, «информация сама по себе не попадет к тому, кто не собирается ей пользоваться». Так что мы можем вынести из истории с вымогательской кибератакой? Какими вопросами должны задаться?
Некоторые ответы найдутся, если мы вспомним определение пиратства и кое-что из его истории. Исследователь из Принстонского университета Дэниэл Хеллер-Роузен в своей книге «Всеобщий враг: пиратство и закон наций», вышедшей в 2009 году, дает то самое определение, которое нам нужно. Он называет четыре условия пиратства: 1) Это происходит в регионе, не подпадающем под чью-либо территориальную юрисдикцию 2) Люди, занимающиеся этим, не связаны с каким-либо признанным государством, 3) Границы между криминальными и политическими категориями здесь стерты 4) Это изменяет представления о войне, так как пираты не обращают внимания ни на какие представления о допустимом или на формальные правила ведения войны, если такие существуют.
Пират, как известно всем специалистам по международному праву, — это изначально враг человечества, hostis humani generis. Обычно эту мысль приписывают Цицерону, который заметил, что бывают враги, с которыми можно вести переговоры и, если позволяют обстоятельства, заключать перемирие, а бывают такие враги, с которыми договариваться бесполезно и война с ними будет непрекращающейся. Сама же латинская фраза, по-видимому, принадлежит знаменитому английскому юристу Эдуарду Коуку (1552–1634).
Но это неважно. Определение в наше время относят не только к пиратам, но и террористам, а иногда и к тем, кто применяет пытки. Но опять же, как и в случае с пиратами давних времен (или с сомалийскими пиратами, не так давно действовавшими в районе Африканского Рога), отделить обычных преступников от тех, у кого есть политические мотивы, нелегко. К примеру, в XVII веке те, кого одни считали пиратами, для других были легальными каперами — если не верите, обратитесь к духам некоторых англичан и испанцев или хотя бы почитайте что-нибудь о сэре Фрэнсисе Дрейке. И сейчас о тех, кого одни считают террористами, другие говорят, что это борцы за свободу (хотя это неправда). И те, кого одни называют преступниками, распространяющими вредоносные компьютерные программы, для других — герои-анархисты, стремящиеся уничтожить глобальный капитализм, который они считают зловещей системой, порождающей неравенство и другие формы «структурного насилия».
Во всех случаях важно, что пират отвергает сам принцип системы норм, которая позволяет закону и порядку служить всем. Именно поэтому, объясняет Хеллер-Роузен, в юридических и политических представлениях от античности до наших дней пират — это воплощение идеи универсального врага, человека вне закона в юридическом и политическом отношении, который не является в чистом виде ни преступником, ни внешним противником; государства могут вести с ним битвы и оправдывают любые военные меры во имя общего благосостояния и безопасности.
Хеллер-Роузен настаивает, что эти представления о пиратстве остаются актуальными. Он явно имеет в виду терроризм, определяя его как «неизбирательную агрессию», направленную «против человечества». Когда я предложил ему расширить его определение, чтобы оно включало и кибервымогателей, он признал, что это возможно, но не стал сам этим заниматься, сославшись на то, что слишком мало знает о компьютерных программах (я ответил, что он, возможно, упускает сущность, но это не помогло, так что теперь я пытаюсь сделать то, что он, вероятно, мог бы сделать лучше; но это опять же неважно).
Так почему же пиратская атака 12 мая так важна и заслуживает куда большего внимания, чем «пятнадцать минут славы», которые она получила от прессы? Потому что она прекрасно демонстрирует все четыре условия пиратства. Проще говоря, она показывает, как исчезновение посредников и сверхсвязанность, следствие кибернетической революции, угрожают привычному порядку вещей — иными словами, самой сущности вестфальской политической системы.
Прежде чем я перейду к тому, как атака 12 мая соответствует четырем условиям, позвольте мне очень коротко описать ее в контексте исчезновения посредников и сверхсвязанности.
Исчезновение посредников означает разрушение буферных структур между частными лицами или частными лицами и институтами, включая государства. Среди относительно доброкачественных примеров — такие сервисы, как Uber и AirBnB, банкоматы, «умные» автоматические бензозаправки, сайты для путешественников; этот список, очевидно, можно продолжать и продолжать. Но пираты-хакеры тоже могут пользоваться отсутствием промежуточных структур, которые прежде отделяли частных лиц и информационные системы компаний от злоумышленников, пытающихся похищать, уничтожать, искажать или подделывать информацию в каких-либо бесчестных целях. Именно поэтому, кстати, сейчас, когда врачебная информация хранится в цифровом виде, потребовалось принять законы, защищающие эту информацию от похищения и манипуляций; именно поэтому похищение личных паролей становится все более важной криминальной проблемой, и этот список тоже можно продолжать.
Если отсутствие посредников позволяет злоумышленникам атаковать конкретных жертв с небывалой прежде хирургической точностью из любой точки на планете, то сверхсвязанность дает им возможность увеличивать количество объектов, попадающих под атаку одновременно, на несколько порядков. Если сейчас на планете одних только iPhone около 700 миллионов, не говоря уже о смартфонах других марок, ноутбуках и стационарных компьютерах, и если любой iPhone может обмениваться информацией с любым другим iPhone, это дает около 2,45∙10^17 потенциальных связей. Очевидно, такие величины означают, что вирус-вымогатель, использующий уязвимость в программном обеспечении iPhone, может распространиться очень широко и очень быстро, затронув сотни миллионов пользователей смартфонов. И мы, похоже, сейчас в начале процесса, в ходе которого такие масштабы будут не только достигнуты, но и превзойдены. Если киберпираты получат даже очень небольшой выкуп всего от 1% жертв, это уже будет огромная сумма.
Условие первое. Во времена сэра Фрэнсиса Дрейка и Черной Бороды открытое море было фактически вне территориальной юрисдикции какого-либо из тогдашних государств. В начале 1970-х годов примерно таким же был статус космического пространства. Проблема в том, что в каждодневных человеческих контактах — коммерческих, культурных и других — народы и государства становятся зависимыми от киберпространства в значительно большей степени, чем наши предки зависели от космоса и даже от открытого моря. Поэтому искушение устраивать манипуляции с киберпространством, как в криминальных, так и в политических целях, очень велико. Слишком велико, потому что вероятность попасться все еще мала из-за юридических разногласий, а наказание для попавшихся недостаточно суровое, чтобы удержать желающих воспользоваться возможностью.
Условие второе. Статуса лица, не связанного с каким-либо территориальным государством, сейчас добиться легче, чем когда-либо. Да, почти каждый — гражданин какого-то государства, входящего в ООН, так что с точки зрения юридической теории вопрос о юрисдикции не сложнее, чем был три столетия назад. Но сверхсвязанность позволяет создавать новые общности, основанные на каком-либо сродстве, с невиданной прежде легкостью. Следовательно, сейчас легче, чем когда-либо, стать анархистом и безнаказанно заниматься анархическим саботажем — убивая не мировых лидеров, что было так популярно лет сто назад, а операционную систему, от которой все больше зависят все национальные лидеры и корпоративные менеджеры.
Условие третье. Что касается размывания или полной ликвидации различий между криминальной и политической сферой, вымогательская атака прекрасно иллюстрирует принцип двойной атаки на государство, о котором писал историк Нильс Гилман. В своем эссе «Двойной мятеж», вышедшем в 2014 году, он показывает, как преступники и плутократы усиливают действия друг друга, направленные против государства, большей частью ненамеренно создавая своего рода пористые структуры, через которые могут проникать другие. Теперь мы уже можем говорить о тройном мятеже, добавив сюда современных политических пиратов. Если до этого дойдет, что, боюсь, очень вероятно, то у многих потенциальных хакеров-пиратов будет политическая программа, подобная той, что есть у других широкоизвестных «мучеников транспарентности» нашего времени — Ассанжа, Сноудена, Мэннинга, — и тогда у нас на глазах оживет идея hostis humani generis.
Условие четвертое. В эпоху масштабного исчезновения посредников и сверхсвязанности мы все еще пытаемся представить себе смысл не только войны, как мы ее понимаем, но и связанных с ней явлений, таких, как безопасность, сдерживание, даже мир. Базовая проблема здесь — новая проблематика платформы, как политическая, так и практическая.
Самое позднее с 1648 года единицей измерения мы считаем государство; идея в том, что если государство может защитить себя, то оно может защитить и людей в его границах. Это никогда не было в полной мере справедливо, но было достаточно близко к этому, когда единственными границами были горизонтальные. Но авиация, эпоха которой началась в 1911 году, уже могла нести смерть солдатам и гражданскому населению, даже если наземные границы оставались в неприкосновенности. Освоение космоса в конце XX века, по крайней мере теоретически, создало третье измерение уязвимости — назовем его орбитальным или круговым в отличие от горизонтального и вертикального. И сейчас, в XXI веке, у нас на глазах возникает четвертое измерение — виртуальные границы в киберпространстве.
С течением времени, пока добавлялись новые измерения, эффективность, с которой государство управляло инструментами ведения войны и окружающей обстановкой, снижалась, и в современном четырехмерном состоянии снизилась радикально. Государства все еще остаются, по-видимому, самыми важными игроками, но доля той сферы, которую они не могут эффективно контролировать, возрастает под действием двух связанных между собой тенденций — исчезновения посредников и сверхсвязанности. Это означает, что выдвигаемые государствами протокольные правила с течением времени значат все меньше и меньше, так как на сцену выходят все более могущественные игроки, не входящие в эту систему. Это меняет саму концепцию войны (и связанных с ней понятий), особенно во времена, когда частные многонациональные (или в любом случае психологически очищенные от связей с государством) корпорации тратят на исследования и развитие намного больше денег, чем государства. Что, если некая частная корпорация разработает нанотехнологические средства защиты населения и/или нападения на него раньше, чем это сделает какое-либо государство? Окажемся ли мы в еще не написанной главе « Алмазного века» <фантастический роман Нила Стивенсона, где действие происходит в отдаленном будущем, в котором место государств заняли объединения людей, не привязанные к определенным территориям. — The Insider>? Честно говоря, у нас нет никакого представления о том, что в этом случае с нами будет.
Я нисколько не симпатизирую «мученикам транспарентности», но территориальное государство как жизнеспособная единица независимо от их выходок находится под возрастающим давлением. Это не новость — по меньшей мере, не должно быть новостью. Теоретик международных отношений Хедли Булл в своей книге «Анархическое общество» (1977) писал о перспективе возвращения к средневековью, и с тех пор нет недостатка в рассуждениях о растущей уязвимости или бессилии территориального государства. Одним такие перспективы нравятся, другим — нет, в зависимости от их отношения к национализму; есть и те, кто пытается достичь научного идеала и просто описывает то, что видит. Но опять же это неважно: что есть, то есть, и достаточно ясны основные причины, по которым пора обновить еще одно определение — на этот раз государства.
Чем должно стать государство, чтобы оно могло выжить именно как государство? Оно должно соответствовать пяти критериям.
Во-первых, оно должно контролировать свою территорию, что означает контроль над всеми, кто действует в его границах, — для того чтобы обеспечить более или менее гладкое продолжение обычной жизни. Это, очевидно, означает контроль над людьми, и для этой цели во всех государствах существуют законы и средства, обеспечивающие их исполнение. Это также означает контроль над границами, препятствующий незаконному вторжению отдельных лиц или армий извне, — национальную безопасность. И, по меньшей мере теоретически, это означает контроль над патогенными факторами, которые могут разрушить общество (здравоохранение) и над любыми другими факторами, несущими такую угрозу (например, экстремальными изменениями климата).
Во-вторых, государство должно избегать гражданской войны, а это означает, что оно должно сохранять монополию на насилие. Происхождение государства связано с изначальным обменом: могущественные люди, обладающие собственностью (скажем, аристократия), отказываются от своих независимых средств принуждения (наемных рыцарей, например) в обмен на то, что суверен соглашается уважать (не захватывать по своей воле) их собственность. Это означает, что в борьбе за богатство и власть, которого по человеческой природе избежать невозможно, все подчиняются правилам, установленным сувереном, и группировки не могут развязывать друг с другом войну по экономическим или другим причинам на определенной территории. Если сувереном по закону является народ, то конституция устанавливает более или менее демократическую политическую систему, которая выполняет ту же функцию, которую в давние времена выполнял абсолютный монарх — король, султан или кто угодно.
В-третьих, государство должно управлять обменом. Помимо обороны и безопасности в буквальном смысле, государства устанавливают правила торговли, внутренней и внешней, и для этого большинство их стремится создать некую юридическую инфраструктуру — суды, в которых решаются споры, пограничный контроль и таможню для упорядочения трансграничной торговли. Без наведения порядка в системе мер и весов нормальная жизнь была бы слишком хаотична. И, как известно всем, кроме крайних либертарианцев, вся экономическая деятельность основана на политических рамках того или иного типа; даже частная собственность — в конечном счете, политическая идея.
В-четвертых, государство должно финансировать свою деятельность. Согласно великолепной теории социолога и политолога Чарльза Тилли, типы режимов отчасти основываются на том, как разные государства себя финансируют. Но при любом подходе к этой задаче они должны делать это эффективно.
В-пятых, государство должно обеспечить продолжение собственного существования с помощью установленной системы передачи власти. Очевидно, что при разных типах режимов — от абсолютной монархии до демократии со всеми промежуточными вариантами — эти средства различны. Но государства не могут растворяться или впадать в гражданскую войну каждый раз, когда лидер сходит со сцены, и при этом оставаться жизнеспособными.
Теперь коротко рассмотрим, что вымогательская атака такого масштаба, какой мы видели в начале этого месяца, а потенциально — еще более крупная и эффективная, означает с точки зрения пяти необходимых функций государства.
Подобные происшествия уменьшают контроль государства над происходящим на его территории.Они угрожают развитием таких форм конкуренции, какие государство не может ограничить через суд.Они подрывают управление законным обменом.
Если деятельность пиратов успешна, они облагают ресурсы своего рода налогами, сбору которых государство не может помешать, и конкурируют — пока незначительно, в будущем существенно — с аналогичными возможностями государства.
И теоретически они могут вмешаться в политический процесс передачи власти. В конечном счете, если государства могут с помощью хакеров влиять на выборы в других государствах, нет никаких причин, по которым частные игроки — политические пираты — не могут делать то же самое. Это не обязательно будет шпионажем, который, по выражению Аннетт Дульцин, для политики то же самое, что для брака — супружеская неверность. Это будет что-то вроде международной политической оргии, непрекращающейся измены всем протоколам международных отношений.
И несколько слов об анархии. Антрополог Джеймс Cкотт недавно поднял «Два тоста за анархизм» (2012), а курдский лидер Абдулла Оджалан провозгласил анархическую теорию покойного Мюррея Букчина официальной идеологией своей партии. Как давний и убежденный антиэтатист — когда-то в колледже я поссорился с кем-то, кто назвал Петра Кропоткина «чокнутой жестянкой» <по-английски crackpot tin, что созвучно фамилии Кропоткин. — The Insider>, — я испытываю некоторую симпатию к этим взглядам. Но у меня есть и некоторые реальные и давние проблемы с этим — отсюда мое отношение к Ассанжу, Сноудену, Мэннингу и иже с ними.
Но перед нами огромная потенциальная проблема с управлением: политический контроля территориального государства над человеческими взаимоотношениями, экономическими и культурными, имеет все меньшее и меньшее отношение к реальности в эпоху исчезновения посредников и сверхсвязанности. Вместо этого дожно появиться что-то новое, и уже появляется. И нам нужно как-то снова связать политическую сферу с реальностью — так, чтобы сохранить демократическую подконтрольность и, что, возможно, еще более важно, человеческое достоинство, автономию, возможность работы, имеющей смысл.
Сейчас некоторые рассматривают так называемую популистскую реакцию на глобализацию и ее служанку — идеологический глобализм — как предвестника оживления доброкачественного и, как многие надеются, либерального национализма. Учитывая то, что история с вымогательской атакой «пиратов компьютерных морей» говорит нам о действительном положении вещей, таких людей ожидает немалый сюрприз. Благодаря технологическому прорыву во времена глобализации пути назад теперь нет.
Но это неплохо. Дело в том,что националистические настроения в XIX–начале XX веков редко были связаны с символами национального государства — разве что среди крошечных групп интеллектуалов. Большинство людей ценило родину в буквальном смысле — квартал, деревню, город — куда больше, чем националистические абстракции, и это до сих пор так. И вызов, связанный с появлением на сцене пиратов компьютерных морей, заключается в том, чтобы из хаоса функциональных отношений создать структуру, которая позволит сохранить присущий сообществам социальный капитал, но при этом найти способ справляться с более крупными задачами в сфере управления, чтобы защитить эти сообщества от ущерба и даже уничтожения в опасном мире. Разве этот вопрос не стоит пятнадцати минут нашего внимания?