Мнения
В день закрытия 70-го Берлинского кинофестиваля в Сети появилось открытое письмо пяти аккредитованных на фестивале российских журналистов к директорам фестиваля Карло Шатриану и Мариетте Риссенбеек, направленное против конкурсного фильма «ДАУ. Наташа». Это самостоятельная часть огромного проекта «ДАУ», разделившего публику и прессу на два лагеря, которым, по аналогии со знаменитым делом Дрейфуса, были присвоены знаковые имена — даусары и антидаусары. Письмо вызвало резкий спор между российскими представителями обеих сторон. Попробуем разобраться в этом резонансном и симптоматичном конфликте.
Мы обращаемся к вам, чтобы выразить глубокую озабоченность включением фильма «ДАУ. Наташа» в главный конкурс Берлинале. Обстоятельства создания этой картины широко освещались в российской и иностранной прессе и стали яснее в ходе встречи авторов фильма с прессой во время фестиваля. Посмотрев только часть проекта «ДАУ», мы не можем судить о нем как о целом, но вправе обсуждать фильм «ДАУ. Наташа», который участвовал в соревновании под индивидуальным названием.
Мы хотим обсудить и решить три вопроса, вызванные включением этого фильма в программу:
В то время, когда Харви Вайнштейн признан виновным в сексуальных преступлениях, в эпоху борьбы против насилия и домогательств в киноиндустрии, видит ли Берлинале этические проблемы в демонстрации фильма, который (по окончательному признанию самих авторов) содержит сцены реального психологического и физического насилия над непрофессиональными актерами и реальный секс между людьми в состоянии алкогольного опьянения?
Можно ли было бы, по мнению директоров фестиваля, показать такой фильм, если бы он был создан в так называемом «первом мире» — к примеру, в Германии, Франции, Великобритании или США — и с участием граждан этих стран?
И, наконец, означает ли допуск подобного фильма в главный конкурс, что Берлинале поддерживает и поощряет злоупотребление талантом во имя искусства? Какие художественные цели, достигнутые, по вашему мнению, авторами фильма, не могли бы достигнуты уважительными и ненасильственными средствами?
Татьяна ШороховаМарина ЛатышеваКсения РеутоваДмитрий БарченковТамара Ходова29.02.2020
(Перевод с английского — Виктор Матизен)
Чтобы прояснить побуждения подписавшихся, стоит познакомиться с берлинским дневником одной из них: «Я пережила два с половиной часа адского зрелища и чувствую, будто меня изнасиловали во все дыры <…> Режиссер Хржановский в модных кроссах и модном пуховике проходит мимо меня. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не кинуться к нему и не заорать в лицо: „За кого вы себя принимаете“. Еще мне очень хочется стукнуть его кулаком в лицо».
Нечто похожее, вероятно, пережили и другие авторы письма, но обращаться в таком стиле к дирекции фестиваля не решились, а в вопросительной форме указали, что следует отказаться от демонстрации картин, содержащих экстремальные эпизоды, в наличии которых, как они утверждают, признались сами создатели «ДАУ».
Понятно, что послание, в котором киножурналисты едва ли не впервые заявили о недопустимости даже фестивального показа определенных картин и связали это с делом Вайнштейна, не могло не взбудоражить ряд их коллег и просто любителей кино. Они увидели в письме посягательство на их профессиональные и зрительские права, назвали его публичным доносом и даже сравнили с воображаемым обращением к Рузвельту немецких евреев, спрашивающих, не видит ли он этических проблем в связи с показом в США фильма «Великий диктатор», содержащим сцены, в которых исполнитель главной роли глумится над вождем великого немецкого народа. И сами поставили два риторических вопроса: что, если российское Министерство культуры отреагирует на открытое письмо пятерки так же, как на открытое письмо двадцати двух (во главе с Никитой Михалковым) с просьбой отозвать прокатное удостоверение у «Смерти Сталина», и на молитвенное стояние православных активистов против оперы «Тангейзер» в Новосибирске? И что, если требование не пускать картины на фестивали заменить просьбой не пускать особо впечатлительных зрителей на просмотры картин, опасных для их психического здоровья?
Усилило возмущение письмом пятерки и то, что упомянутого подписантами «окончательного признания» (stark admission) создателей фильма в противоправных действиях не было — напротив, режиссер неоднократно пояснял, что участие исполнителей в съемках и все, что они делали перед камерой, было добровольным, а сцены, которые после просмотра вызывали их несогласие, удалялись. Отрицали жестокое обращение с ними на съемках и обе задействованные в откровенных сценах натурщицы, отвечавшие на вопросы фестивальной прессы и вместе с Хржановским позировавшие перед фотографами.
Между тем обвинение в публичном доносе разъярило антидаусаров, которые, в свою очередь, обвинили своих противников в клевете и в травле борцов с насилием. Началась терминологическая разборка. Одна сторона заявила, что доносы бывают только тайными и только в соответствующие органы, тогда как в письме всего лишь задаются вопросы, приглашающие к дискуссии. Другая ответила, что в русском языке понятие публичного доноса родилось в советское время, когда критика в устных и печатных выступлениях навлекала репрессии на критикуемых, и возрождается в путинские, хотя и в более мягкой форме, карающей произведения, но не их создателей. С последним некоторые даусары не согласились, заметив, что в письме в завуалированной форме содержится уголовное обвинение создателей «ДАУ» в насильственных действиях и принуждении к сексу, за что им грозит реальный срок.
Антидаусары отвергли обвинение авторов письма в обвинении создателей фильма и, взяв на вооружение коронный конспирологический прием, принялись доказывать, что само отсутствие свидетельств исполнителей о реальном насилии на съемках подтверждает, что оно имело место, а отнекивание натурщиц объясняется либо тем, что их запугали, либо тем, что купили, либо тем, что они по своей недоразвитости просто не поняли, что их (точнее, одну из них) изнасиловали. А то, что они защищают режиссера, связано со «стокгольмским синдромом». И показывать, как эти несчастные обращаются друг с другом и занимаются сексом, так же аморально, как выставлять на всеобщее обозрение интимную жизнь психически нездоровых людей. «Как вы смеете объявлять участников съемок „ДАУ“ невменяемыми и приравнивать их душевнобольным?!» — вопрошали даусары. «Совершенно ясно, что если они и были здоровыми в начале съемок, то после того, что с ними делали в процессе съемок, их психика не могла не пострадать!» — отвечали им антидаусары.
Еще один спор разгорелся вокруг вопросительной формы письма, которую даусары назвали лицемерной на том основании, что вопросы, содержащие категорические утверждения, являются риторическими, поскольку те, кто их задает, уже дали себе окончательный ответ. И не просто риторическими, но также некорректными и оскорбительными, в духе древнего софистического вопроса: «Перестал ли ты бить свою мать?», на который нельзя ответить ни «да», ни «нет» (ибо «да»подразумевает признание, что вопрошаемый бил свою мать, а «нет» означает, что продолжает бить). Первый вопрос письма так же предлагает директорам фестиваля сначала признать, что они включили в конкурс картину, создатели которой виновны в насилии, а потом дискутировать о допустимости заведомо недопустимого.
К защите письма пятерых подключился автор обстоятельной статьи о «Дау» в The Insider Сэм Клебанов, задавший очередной риторический вопрос: если бы спортивные журналисты написали открытое письмо в дирекцию МОК и спросили, почему она допустила уличенных и признавшихся в употреблении допинга спортсменов на Олимпиаду, можно ли было бы назвать их письмо публичным доносом? Даусары вместо ответа сделали столь же демагогический контрвыпад: а если бы пять киножурналистов обратились к дирекции фестиваля «Послание к человеку» с открытым вопросом, почему она включила в программу приобретенный Клебановым для проката фильм Майи Милош «Клип», содержащий недопустимые эпизоды орального секса с участием несовершеннолетней исполнительницы, а коллеги выступили против них, кого бы он стал защищать — фильм или авторов обращения? Клебанов ответил, что при всей откровенности фильма никаких неэтичных и противозаконных методов при съемках фильма не использовалось, но если бы он увидел серьезные публикации о том, что намеренно снимал реальный пьяный секс между актерами, то сам отказался бы от проката, не желая ассоциироваться с подобным проектом.
Самое грустное в этой истории то, что она оказалась междоусобицей: схватились не враги, а люди общей демократической ориентации, по-разному понявшие свой долг. Одни считают, что боролись против аморальной эксплуатации натурщиков и нарушения прав человека, другие — что выступили против усиливающейся цензуры в защиту права кинематографистов снимать, а взрослых зрителей — смотреть экстремальные фильмы. Кто прав и кто неправ в этой драматической и одновременно комической борьбе за права, судить читателю, но ясно, что сближение игрового и неигрового кино вышло в неопределенную пограничную зону, охраняемую и обороняемую с обеих сторон. И было бы лучше для всех, если бы спорные вопросы решались в публичных дискуссиях, а не на бранном поле, не в темных кулуарах Министерства культуры и не путем риторически-демагогического вопрошания в открытых письмах.