Общество
Во вторник в Москве открылись летние веранды баров и кафе, власти говорят о том, что эпидемия идет на спад, но даже по официальным данным в столице регистрируется около полутора тысяч новых случаев в день, в целом по стране число новых случаев также на спад не идет (в ряде регионов коечный фонд уже переполнен). Эксперты уверены, что из-за ослабления карантина скорость распространения коронавируса в Москве может вырасти и выдержат ли дополнительную нагрузку столичные больницы — неясно. Как обстоят дела в перепрофилированных клиниках сейчас и что приходится переживать медикам, работающим на передовой, выяснила корреспондент The Insider, полтора месяца проработавшая волонтером в команде младшего медперсонала 52-й городской больницы Москвы (это один из крупнейших инфекционных госпиталей в столице). Корреспондент ухаживала за пациентами, следила за их температурой и сатурацией, возила их на процедуры — делала практически все то, что входит в обязанности санитаров. А заодно запоминала и записывала все, что говорят врачи, медсестры и пациенты.
Вся территория 52-й больницы — сплошная красная зона. Даже между корпусами персонал ходит в защитных костюмах, там они курят и перекусывают на лавочках. Официальным входом стала дверь в подвал — в подвалах корпусов находятся условно чистые зоны с раздевалками, шлюзами с дезинфекцией и душем на выход. На стенах развешаны «постиранные» защитные костюмы (обработанные и временно оставленные персоналом) и указатели со стрелками — зеленые на выход, красные — проход в отделения.
Стандартный костюм — это не только защитный комбинезон (тайвик), но очки, респиратор, медицинская шапочка и двойные перчатки — на случай, если одна пара порвется. В нем из-за шуршащего капюшона почти ничего не слышно и почти ничего не видно из-за постоянно запотевающих очков. По правилам ничего из защитных средств нельзя снимать до выхода со смены (которая может длиться от 12 до 24 часов!), потому что в отделениях уже нет чистых зон и шлюзов. Палаты с пациентами находятся рядом с ординаторскими, сестренскими и процедурными кабинетами, за одной дверью лежат больные, за другой — собирают капельницы или пьют чай (маски при этом, разумеется, снимают — иначе чай не попьешь).
В центре отделений стоят дежурные посты медсестер, куда поступают вызовы от пациентов и звонки круглосуточно.
По отделениям всех пациентов распределяют в соответствии с их сопутствующими заболеваниями. Но в больнице есть неофициальное вип-отделение с улучшенными палатами с телевизорами, новыми кроватями и искусственными цветами на окнах: отделение ревматологии в пятом корпусе. Именно здесь оказываются чиновники, врачи из других больниц, писатели и священники — например, в ревматологии лечился один священник, известный своим сравнением женщин, живущих в гражданском браке, с «бесплатными проститутками». Перед выпиской в мае он настойчиво просил молоденьких медсестер «записать его телефончик».
В этом отделении лечился и один министров. Он оборудовал в соседней палате-боксе себе офис и там проводил «рабочие встречи» с помощником, который также лежал в больнице.
До перевода в реанимацию тут находился писатель-сатирик Анатолий Трушкин. Несмотря на тяжелое состояние, он сохранял бодрость духа и поднимал настроение окружающих своими шутками. 10 июня он скончался.
Почти никто из тех, кто оказывается в больнице, не понимает, где он заразился коронавирусом. Большинство пациентов — пожилые люди, не выезжавшие за границу много лет. Многие сидели дома на самоизоляции, изредка выходили в магазин, иногда общались с родственниками, кто-то ездил в больницы на процедуры, например, пациенты со слабыми почками продолжали приезжать в гемодиалезные залы 52-й больницы для внепочечного очищения крови в марте, когда больница уже начала принимать больных коронавирусом.
«Не знаю, как я заболела, вот шла, шла и нашла коронавирус», — удивлялась 57-летняя Марина Акимцева (фамилии пациентов изменены). Еще четыре года назад она сама работала реаниматологом, подхватила тяжелую пневмонию, лечилась от нее год и в итоге потеряла работу. А в апреле с коронавирусом попала в 52-ю больницу. За месяц она здесь освоилась и командным голосом опытного реаниматолога раздавала советы медперсоналу — как правильно измерять давление, ставить капельницы, обращаться с пациентами. На соседней кровати лежала ее подруга по больнице — Людмила Абрамцева, на два года старше Акимцевой, не менее харизматичная женщина, но состояние ее было хуже — стабильно падала сатурация (уровень кислорода в крови). В середине мая ее пальцы перестали сканироваться пульсоксиметрами (приборами для измерения сатурации), вдобавок женщина в больнице подхватила внутрибольничную инфекцию. Через несколько дней Абрамцеву забрали в реанимацию, а еще через пару дней медсестры собирали вещи Абрамцевой по всей палате. «Все нормально, ее перевели в другое отделение, этажом выше», — успокаивали они Акимцеву.
В конце мая Акимцеву выписали, а вещи Абрамцевой и ее золотые украшения передали родственникам — она умерла в реанимации. Но в больнице о таком не принято сообщать пациентам.
Есть, впрочем, и те, кому не сложно догадаться, как и где они заразились. «Я вообще не верил в этот COVID, пока сам сюда не попал, надо мной все коллеги смеются», — рассказывает Дмитрий Устинов, высокий молодой мужчина. Он работает постовым полицейским, и в середине апреля, когда вводили режим пропусков, он был на смене и проверял QR-коды в толпе. «Да я даже в метро не спускался, я на открытом воздухе работал», — до сих пор удивляется он. К счастью, высокую температуру врачам удалось сбить довольно быстро и в начале мая Устинова выписали из больницы. «Поеду на дачу, там семья мне уже отдельный этаж приготовила, чтобы я никого не заразил», — прощался с врачами Устинов.
Устинов легко отделался прежде всего потому, что он молодой. Но большинство пациентов больницы — пожилые люди в возрасте от 60 до 70 лет. Из-за слабости, вызванной коронавирусом, они плохо ходят, некоторые могут с трудом сидеть на кроватях. Поэтому протокол передвижения пациентов из палат на процедуры и обратно — исключительно на инвалидном кресле в сопровождении персонала, или вообще — на кровати. Даже за бутылкой воды они просят сходить персонал. 80-летний пенсионер Иосиф Эдельштейн не мог даже сам сесть без посторонней помощи, он плохо говорил, а его сатурация из-за онемевших пальцев не поддавалась измерению, но в тайне он задумывал план побега. План был прост — уговорить кого-нибудь из персонала вместо процедуры вывести его на улицу, чтобы наконец покинуть палату, больницу и всех врачей. Этим планом он делился с волонтерами и уговаривал ему помочь.
У плана Эдельштейна был серьезный недостаток: больница окружена высоким железным забором, на КПП круглосуточно несет вахту охрана, а на территории дежурит полиция с автоматами наперевес. Попытка вывезти лежачего человека на больничной кровати с территории медучреждения сразу вызвала бы вопросы.
Зато обо всем этом подумал другой пациент из отделения урологии в шестом корпусе на 2 этаже. Он лежал в отдельном боксе, за его дверью в коридоре круглосуточно дежурили два полицейских. А одна рука была прикована наручниками к кровати. Мужчина подозревался в продаже наркотиков. В шесть утра 27 мая, во время пересменки полицейских, он как-то сумел снять наручники, выпрыгнул на улицу со второго этажа и перелез через забор. Вернее, это в больнице так решили, что через забор, потому что на видеозаписях его побега не обнаружили.
Выбраться из больницы удалось и Эдельштейну — его показатели улучшились и в середине мая его выписали.
Чем сильнее ухудшается состояние пациентов, тем больше они теряют связь с реальностью и ориентацию в пространстве и времени. Довольно быстро у них может начать развиваться деменция. «Деточка, зачем же ты такую профессию выбрала, ты ведь знаешь, что вы здесь делаете? — 72-летняя пенсионерка Инна Голубева берет за руку одну из медсестер, которая зашла измерить ей сатурацию. — Вы тут людей умерщвляете!». Голубеву привезли в больницу в начале июня. Она не может не то что ходить, даже сидеть. Ее кормят с ложки и поят через поильник. Ее дочь звонит на пост каждые несколько часов и просит принести матери бутылки с водой. На тумбочке Голубевой их уже пять штук. Все нетронутые. «Вот скажите мне, чем я больна? — не унимается Голубева. — Никакого вируса не существует! Я хочу домой! Зачем вы меня тут держите?». Она уверена, что ее сдали в больницу родственники, чтобы тут на ней ставили эксперименты.
«Всем им страшно. Страшно, когда становится трудно дышать, страшно, потому что никто не объясняет, что происходит, страшно, потому что вокруг совершенно одинаковые люди в скафандрах и нет родственников», — говорит старшая медсестра отделения 4 нефрологии Анна.
Самое тяжелое психологические состояние врачи наблюдают у пациентов после реанимаций. Утром 22 мая из окна палаты отделения 2 нефрологии на 5 этаже выпрыгнул 70-летний мужчина. За несколько дней до этого его перевели в палату из реанимации. Как оказалось, врачам удалось стабилизировать только его физическое состояние, но не душевное. Перед самоубийством он постоянно рассуждал о смерти, спрашивал у соседа по палате — как тот хочет умереть и жаловался, что он никому не нужен в своей большой семье.
После этого случая в больнице сформировали бригады волонтеров, которые стали обходить пациентов после реанимаций, чтобы отслеживать их психологическое состояние.
Одна из причин тяжелого психического состояния пациентов - необходимость день за днем беспомощно находиться в одном и том же тусклом помещении. Некоторым, впрочем, иногда везет. «Кто здесь волонтеры? Надо отвести лежачего пациента на УЗИ, транспортная бригада уже час не едет. Но он тяжелый, с баллоном!».
В палате напротив поста лежит Игорь Никитин. Его состояние крайне тяжелое — он вообще не может дышать без кислородной маски, поэтому на процедуру его надо вести как аквалангиста — вместе с кислородным баллоном. Волонтеры выкатывают Никитина на улицу и везут в другой корпус. Там — лето, начало июня — зеленые деревья, цветы на клумбах.
«Я не был на улице с апреля, когда попал в больницу!», — признается Никитин. Один из волонтеров срывает ветку с куста и дает ее Никитину. Второй начинает проводить «экскурсию» по больничному двору — тут вот госпиталь строят, а тут кофейня для врачей.
«Надеюсь, врач будет женщина, а то зря что ли я с цветами», — отмечает Никитин и перебирает зеленые листочки на ветке. Потом оказывается, что вывезли его на улицу совершенно напрасно, так как кабинет УЗИ был в том же корпусе этажом выше. Но Никитин в восторге. Тем более, что УЗИ показало, что его опухоль доброкачественная. Когда его вернули на кровать в палату он сиял: «Теперь у меня есть мотивация обязательно выздороветь!». Но через два дня он умер.
Волонтеры выполняют функции не только медсестер, но и психологов. На дежурном посту медсестер загорается тревожная кнопка, вызов из палаты, где лежат пять женщин. На кровати в середине под кислородной маской стонет 82-летняя Валерия Панченкова. «Умираю, умираю, спасите». Медсестры срываются за докторами и аппаратурой. В палату вбегают два врача — измеряют сатурацию, давление, осматривают пациентку — все показатели относительно в норме. Никаких реанимационных процедур прямо сейчас не требуется, но старушка продолжает стонать.
Что сделать, чтобы успокоить пациента? Обнять, а если невозможно, хотя бы взять за руку и успокоить. «Вы не умрете, не надо так говорить, вам ведь ждут дома? Расскажите, кто вас ждет?», — один из волонтеров берет ее за руку. «Ой, деточка, умру — стонет старушка. — Муж ждет, дочка, и внуки, у меня их восемь». Обычно в мае Панченкова уезжала на дачу — копать грядки и сажать огурцы-помидоры. В этом году она оказалась в больнице.
«Что вы любите делать?»
«Готовить, — она задумывается. — Я пеку пироги с дочкой».
«Когда вам страшно, представляйте, как печете пироги, прямо в деталях представляйте».
«Ой деточка, умру я тут, спасите меня».
Каждый день волонтеры успокаивали старушку, как могли, и объясняли, что пройдет совсем немного и она обязательно вернется к своим восьми внукам и напечет им пирогов. Через несколько дней ее сатурация стала падать, ее подключили к ИВЛ и через три дня она умерла.
Пациенты умирают в больнице каждый день. Это может произойти где угодно — одна пациентка умерла, когда ее перекладывали с каталки на кровать после процедуры гемодиализа, другой пациент ругался с медперсоналом и умер, делятся слухами в ординаторской «четвертой нефры» врачи.
Но чаще всего это происходит, конечно, в реанимациях. В 52-й больнице семь ОРИТов (отделений реанимации и интенсивной терапии) почти на сто коек. Между ними, как и между отделениями, есть различия. Седьмой ОРИТ для «вип-пациентов» с новой техникой и яркой мозаикой с цветами на потолке.
А есть девятый ОРИТ — маленькое отделение «смертников», для тех, кто по всем показателям, скорее всего, не выживет. Оттуда, по признаниям волонтеров, почти никто не возвращается.
«В среднем у нас пациенты находятся 2–3 дня, и человека нет. Они не говорят, у всех трубки», — рассказывает один из волонтеров, работающих в реанимации номер 9. Процент возврата с ИВЛ в остальных реанимациях также очень мал — врачи подтверждают, что снять с аппаратов искусственного дыхания реально удается только 10% человек. У остальных не выдерживает организм, как правило отказывает сердце.
Клиническая картина перед смертью у многих пациентов совпадает — падают основные показатели крови, в первую очередь гемоглобин, и снижается уровень лейкоцитов, а также сильно повышается содержание с-реактивного белка. Но бывают и исключения — 35-летний Алексей Мартынов с протезами вместо ног, но большой тягой к жизни, возвращался из реанимации дважды.
Аплодисменты врачей и торжественные прощания выздоровевших пациентов — это скорее картинка для госканалов, обычно все куда более буднично. В мае из 52-й больницы в день выписывали от 50 до 70 человек. Многих из них развозили домой транспортные бригады или социальные такси на маршрутках. К месту отправки их провожали санитары и волонтеры, они же помогали собирать вещи и прощались с пациентами за все отделение.
«Многие родственники опасаются забирать даже выздоровевших пациентов — боятся, вдруг те еще заразны, просят подержать их подольше. Вот недавно один мужчина отказался забирать свою тещу — вдруг она всю семью заразит», — рассказывает заведующий одним из отделений больницы. (Подробнее об этом в материале «У меня большая семья, но я никому не нужен». Как кончают с собой пациенты с COVID, которых не ждут дома).
По правилам перед выпиской пациентам делают компьютерную томографию легких, берут анализы крови, смотрят состояние с-реактивного белка, которое отражает воспалительные процессы, проводят тесты на коронавирус, температуру и сатурацию. Но в реальности врачи отталкиваются не от тестов, а от состояния пациента. Если оно стабильно, можно выписывать домой.
«Мы выходили тут одного пациента лет 70-ти, отправили домой, думаете, его родственники нас поблагодарили? Нет, они звонили и ругались, оказывается после выписки у него нашли сифилис! Где он тут в больнице мог его подхватить!», — рассказывают медсестры неврологического отделения.
При этом на восстановление организма после выздоровления у выздоровевших уйдут месяцы, а то и годы. Все дело в агрессивной терапии, которую приходится применять, рассказывает медсестра Наталья, собирая капельницы в процедурном кабинете. Как правило в капельницах физраствор с аскорбиновой кислотой, глюкоза и антибиотики широкого действия (джамсул).
Но особенно тяжелым пациентам врачи назначают плаквенил и калетру — препараты, которые используются при лечении малярии и СПИДа соответственно.
С начала эпидемии из всего персонала уволились или ушли в отпуск всего 10 человек — все остальные остались на своих сменах. Обычная смена врача — 12 часов, медсестры или санитара — 24. Но именно на медсестрах все обязанности по выхаживанию пациентов — постоянные обходы, измерение сатурации и температуры, замена постелей, смена памперсов, сбор анализов, развоз по процедурам в то время, когда врачи болтают в ординаторской и заполняют документы.
«Сколько часов смена у волонтеров?» — интересуются медсестры на дежурном посту нефрологического отделения. «Примерно 4–5» — отвечаем мы. Они вздыхают. «А у нас — 24, вот в этих резиновых костюмах, с этой эпидемией никакой личной жизни. Вот как себя ощущать красивой женщиной, когда выползаешь со смены утром, а на голове, вместо волос под этим костюмом — мочалка».
«А этот костюм — в нем очень жарко, один раз я шла и не поняла, откуда вода льется, а это все из рукавов — насквозь промок», — поддерживает тему одна из санитарок. «Зато в нем похудеть можно, вся вода выходит», — рассуждают медсестры.
«Когда же это все закончится,—- вздыхает одна из медсестер. — Сначала казалось, что это все временно, а теперь уже и непонятно».
Из-за работы с очень тяжелыми больными в некомфортных условиях (защитных комбинезонах) у многих медсестер обострились проблемы со здоровьем, не связанные с COVID. Те же, кто заболевали, если могли, выходили на смену больными, чтобы не бросать больных и не подводить коллег.
Зарплаты медсестер и санитаров, работающих с COVID, от 80 до 120 тысяч рублей со всеми надбавками, а у врачей еще выше, рассказывают медсестры, признаваясь, что до эпидемии получали 30–40 тысяч. Волонтеры, разумеется, работают бесплатно - на то они и волонтеры, хотя их риски тоже высоки — к июню несколько из них заявили, о том что также заразились.
(Врачам и медсестрам в 52-й больнице относительно повезло, в больницах, официально не перепрофилированных под COVID, а также в больницах многих других регионов медики либо вообще не получили надбавки за работу с коронавирусными больными, либо получили копейки).
Только в первую неделю после перепрофилирования больницы в марте на ИВЛ оказались 5 человек из персонала, рассказывают медсестры. Из всех сотрудников в мае умерла медсестра Любовь Фирсова. Сначала она лежала в своем же отделении, потом ее перевели в реанимацию, откуда она уже не выбралась. Те же, кто выздоравливают, сразу снова возвращаются на работу, а иногда и вовсе с нее не уходят, если болезнь протекает относительно легко: ставят себе капельницы в перерывах на рабочем месте и отлеживаются в выходные. По правилам, если заболевает кто-то из персонала, надо закрывать все отделение на карантин. Но это парализует работу больницы, поэтому у всех болеющих сотрудников — «всего лишь пневмония».
Вопреки правилам, заболевшие COVID медики продолжают работать, просто ставят себе в перерывах капельницы
«Я очень боюсь заболеть снова — рассказывает медсестра ревматологического отделения, она сидит за компьютером без защитных очков. — Это был кошмар, можете измерить мне сатурацию?», — просит она волонтеров. Прибор показывает 95 вместо нормы в 97–99.
В июне с приходом жары многие врачи и медсестры начали ходить по больнице без очков и капюшонов. Часть персонала переболела, а остальные устали бояться. Сейчас в больнице стало свободнее — все койки заполнены только в реанимациях, а некоторые команды врачей целыми отделениями руководство больницы отправило в отпуска. Но на территории достраиваются два госпиталя из быстровозводимых конструкций. Они могут понадобиться, если в стране начнется вторая волна.
Фоторепортаж: Сергей Чижиков для The Insider