«Вам, Сталину, мудрому, Богопоставленному Вождю». Как РПЦ прислуживала власти в СССР

Патриарх Алексий (в миру Сергей Владимирович Симанский) родился 27 октября 1877 года в Москве в семье чиновника канцелярии московского генерал-губернатора Владимира Андреевича Симанского, по выходе в отставку получившего звание камергера Императорского двора и пожизненно прикомандированного к канцелярии Святейшего Синода. Это была довольно благополучная дворянская семья, в которой не прерывались традиции церковного благочестия, связывавшие семью с их предками, когда-то, еще в допетровские времена, жившими во внешней гармонии с православной церковной традицией, основанной на том самом бытовом исповедничестве веры, которая когда-то объединяла в нашей стране аристократов и мужиков. Двоюродная бабушка будущего патриарха игуменья Леонида (Озерова) была настоятельницей Новодевичьего монастыря.

Сергей Симанский, как многие отроки в дворянских семьях, получил сначала весьма основательное домашнее образование, позволившее ему уже в одиннадцать лет поступить в привилегированный Лазаревский институт восточных языков, а затем продолжить свое образование в Катковском лицее имени цесаревича Николая, который он закончил в 1896 году с серебряной медалью. Это было хорошее, как мы бы сказали сейчас, среднее специальное образование, после которого будущий патриарх поступил на юридический факультет Московского университета. Семья видела его чиновником, который пойдет по стопам отца и сделает успешную гражданскую карьеру. Сергей послушно следовал воле родителей и, обучаясь на юридическом факультете, не мыслил себя, на первый взгляд, священнослужителем, хотя, конечно, личное церковное благочестие было ему присуще с самых ранних лет жизни. /.../

Выпускники высших учебных заведений проходили в течение года воинскую повинность в качестве вольноопределяющихся и, получив чин прапорщика, уходили в запас. Пройдя в 1899 году подобную службу в 7-м Самогитском гренадерском полку, Сергей Симанский решил поступить в Московскую Духовную Академию. Такого рода решение не было для него случайным, ибо для него к этому времени все более привлекательным стало представляться монашеское, а значит, в перспективе и архиерейское служение. Трудно было предположить, что выпускника Духовной Академии с таким происхождением и с таким образованием стали бы долго держать на каких-то второстепенных должностях в нашей церковной иерархии. И если порыв будущего патриарха Сергия (Страгородского) после окончания Духовной Академии и принятия монашеского сана отправиться миссионером в Японию, безусловно, свидетельствовал о страстной, ищущей натуре, то Сергей Владимирович Симанский был ориентирован на достаточно спокойную и стабильную карьеру, впрочем, соответствующую его очевидно незаурядным способностям. Он поступил в Духовную Академию в 1900 году, 9 февраля 1902 года принял монашеский постриг от руки ректора Академии епископа Арсения (Стадницкого) и 21 декабря 1903 года был посвящен им в пресвитерский сан. С этим архиереем Сергей Владимирович Симанский будет связан многими годами своей жизни и во многом сформируется под его влиянием.

По окончании Академии 27 лет от роду иеромонах Алексий стал инспектором Псковской духовной семинарии, ибо Псковским архиереем в это время был епископ Арсений, который видел в иеромонахе Алексии своего ближайшего ученика. 16 сентября 1906 года последовало новое назначение — ректором Тульской духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. Типичная карьера ученого монаха, казалось бы, не предполагала никаких катаклизмов, исканий, метаний, все шло достаточно предсказуемо и стабильно. При этом архимандрит Алексий строго соблюдал свое общественно-политическое реноме верноподданного монархиста и даже стал председателем Тульского отделения Союза русского народа, хотя для него, как для настоящего аристократа, провинциальные черносотенцы, конечно, не могли казаться достойным обществом.

Архимандрит Алексий всегда стремился быть рядом с архиепископом Арсением, и 6 октября 1911 года по его, уже Новгородского архиерея, ходатайству архимандрита Алексия назначили ректором Новгородской духовной семинарии и настоятелем монастыря преподобного Антония Римлянина, и именно здесь ему довелось стать епископом. Хиротония его была совершена 28 апреля 1913 года в Софийском соборе и оказалась в некотором смысле промыслительной. В это время в России после длительного двухвекового перерыва появился Антиохийский патриарх Григорий IV. Его визит был пышно обставлен, и как раз на богослужении в Софийском соборе, когда собор духовенства возглавлял именно патриарх Антиохийский Григорий IV, архимандрит Алексий был рукоположен в сан епископа Тихвинского. Это был для него чрезвычайно важный эпизод, потому что он оказался викарным епископом при архиерее, которого хорошо знал, который его хорошо знал и который мог способствовать не только его карьере, но и формированию его в дальнейшем как церковного иерарха. Все в его жизни и деятельности свидетельствовало об успехе, спокойном, стабильном и безусловном. Подобно многим, он жил в ощущении незыблемости той православной Российской империи, в которой ему суждено было сделать столь же успешную, как и его родителю, но уже не светскую, а духовную карьеру.

1917 год стал страшным и неожиданным потрясением для епископа Алексия, как и для очень многих. Читая его письма периода Гражданской войны, поражаешься тому, насколько этот уже сформировавшийся, как князь Церкви, иерарх, образованный и умный, был дезориентирован происходящими событиями, как он подчас почти по-детски не знал, как реагировать на то, что происходило кругом, и тем более не мог размышлять над причинами происшедшего. Епископ Алексий по-прежнему склонен был ориентироваться на своего духовного наставника, с ноября 1917 года уже митрополита Арсения, и очень болезненно переживал его неизбрание в патриархи на Поместном Соборе. В своих письмах удивлялся тому, что иерарх, годный разве на то, чтобы быть кутейником, как он тогда воспринимал патриарха Тихона, оказался во главе Русской Церкви. При этом его снисходительный взгляд на патриарха Тихона сочетался с почти благоговейным взглядом на митрополита Арсения.

События Гражданской войны во многом в силу отсутствия боевых действий на территории Новгородской губернии не отразились на судьбе епископа Алексия особенно драматично. После кратковременного ареста вместе с митрополитом Арсением в январе 1920 года ему пришлось пережить в ноябре того же года новый арест и даже получить условный срок заключения по обвинению в самовольном освидетельствовании мощей святых, когда во время кампании по вскрытию мощей во исполнение указа патриарха Тихона епископ Алексий попытался до вскрытия мощей представителями большевистских властей вскрыть их сам, чтобы упразднить поводы для глумления.

Указом патриарха Тихона 21 февраля 1921 года епископ Алексий был назначен в Петроградскую епархию первым викарием епископом Ямбургским. В его жизни начался исполненный больших внутренних терзаний и противоречий период, которому суждено было длиться почти полвека. Епископ Алексий оказался в качестве викарного епископа рядом со столь непохожим на митрополита Арсения правящим архиереем, будущим священномучеником митрополитом Вениамином (Казанским), который воспринимал своего викария не как послушного ученика, а как ответственного соработника, а уже менее чем через полгода после ареста митрополита Вениамина 1 июня 1922 года ему пришлось встать во главе Петроградской епархии. Именно эта епархия тогда не в меньшей степени, чем Москва превратилась в поле битвы между обезглавленными после ареста патриарха Тихона православными священнослужителями и рвавшимися к высшей церковной власти при поддержке ГПУ <Государственное политическое управление – The Insider> представителями обновленческого духовенства. Церковно-канонически полностью дезавуировавший главных обновленческих лидеров, запретив их в служении, митрополит Вениамин поставил на грань срыва разработанный в ГПУ план захвата власти в Русской Православной Церкви их рясофорной агентурой и именно поэтому, а не по причине воспрепятствования изъятию церковных ценностей был арестован органами ГПУ.

Отказ митрополита Вениамина снять прещение <запрет в служении – The Insider> с обновленческих лидеров побудил власти вызвать в ГПУ принявшего управление епархией епископа Алексия и предъявить ему ультиматум. От него требовали снять прещение с обновленческих священников в обмен на предоставление возможности подать прошение об освобождении митрополита Вениамина на поруки, обещая в противном случае провести над митрополитом Вениамином быстрый процесс с расстрельным приговором. По иронии судьбы бывший не только знатоком церковных канонов, но и дипломированным гражданским юристом епископ Алексий прекрасно понимал каноническую недопустимость снятия прещения с обновленческих священников, наложенного на них другим, тем более его же правящим архиереем. Но в то же время угроза жизни митрополита Вениамина была столь велика и очевидна, что, не решаясь принять самостоятельное решение, епископ Алексий собрал епархиальный совет, на котором лишь после резких дискуссий большинство членов высказались в поддержку идеи снятия прещения с обновленцев. После этого епископ Алексий решился снять наложенное прещение и отправил в органы власти прошение епархиального совета об освобождении митрополита Вениамина на поруки. Митрополит Вениамин освобожден не был, суд над ним состоялся, и он был расстрелян, а обновленцы возобновили свою активную деятельность как в Петрограде, так и в Москве.

Не желая формально подчиняться обновленческому ВЦУ <Высшее церковное управление – The Insider> , епископ Алексий в конце июня 1922 года сложил с себя обязанности управляющего Петроградской епархией. Однако через два месяца вместе с другим викарием Петроградской епархии епископом Петроградским Николаем (Ярушевичем) он провозгласил автокефальное управление епархией, в храмах которой было запрещено поминать как патриарха Тихона, так и обновленческое ВЦУ. Двойственная позиция епископа Алексия вызывала критику со стороны сторонников патриарха Тихона, отчаянно сопротивлявшихся наступлению обновленцев в Петрограде, но также она не устраивала и органы ГПУ. И если, как казалось, близкие епископу Алексию собратья по пастырскому служению в своих обличениях в его адрес были склонны даже обвинять его в том, что он, пусть и невольно, своим снятием прещения с обновленцев обрек на смерть митрополита Вениамина, который мог церковно-канонически дезавуировать указ своего викарного епископа и поэтому был обречен на устранение его властями, то органы ГПУ выразили свое отношение к епископу Алексию в октябре 1922 года, арестовав его и отправив в трехлетнюю ссылку в Казахстан, где в городе Каркаралинске он служил в местном храме как простой священник до весны 1926 года. Вернувшись из ссылки весной 1926 года, епископ Алексий поселился в Ленинграде в квартире своих родителей на Большой Дворянской улице, тогда уже называвшейся 1-й улицей Деревенской бедноты, которая к тому времени выразительно изменила не только внешний, но прежде всего внутренний облик.

Осенью 1926 года митрополит Сергий назначил епископа Алексия управляющим Новгородской епархией с возведением в сан архиепископа с последующем переименованием в архиепископа Хутынского. /.../

Архиепископу Алексию довелось быть среди пяти членов Временного Патриаршего Синода, подписавших текст зловещего интервью советским журналистам, и вместе с митрополитом Сергием не быть расстрелянным, подобно трем другим синодальным подписантам. В августе 1933 года /.../ архиепископ Алексий с возведением его в сан митрополита Старорусского, затем уже Новгородского, был назначен на Новгородскую кафедру, на которой он, впрочем, пребывал недолго. 5 октября 1933 года митрополит Сергий, рассматривавший митрополита Алексия как одного из еще молодых по возрасту, активных и в то же время готовых беспрекословно исполнять его указания архиереев, назначил его вместо отправленного на покой митрополита Серафима (Чичагова) на митрополичью кафедру Ленинградской епархии, в состав которой в это время вошли Новгородская, Псковская, Боровичская и Череповецкая области.

В 56 лет митрополит Алексий, будучи вторым после заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия иерархом в русском епископате, оказался на кафедре, которая во времена его начинавшегося епископского служения воспринималась как первенствующая кафедра Русской Православной Церкви. Конечно, даже с момента его перевода в Новгород осенью 1926 года количество храмов в епархии значительно сократилось, как, впрочем, и полностью исчезли, подвергнувшись репрессиям или уйдя в церковное подполье, обличители митрополита Алексия из числа иосифлянского духовенства, но сам он еще мог разместиться в игуменских покоях Новодевичьего монастыря, с которыми так гармонировал весь его аристократический облик, все его административно-богослужебные правила и житейско-бытовые привычки, явно контрастировавшие с этим нелепым титулом — митрополит Ленинградский.

Митрополит Алексий последовательно шел по тому пути, по которому вел Церковь митрополит Сергий. Он был безупречно корректен с властями и ничего не предпринимал без указаний своего предстоятеля, который к этому времени уже объявил себя Патриаршим Местоблюстителем. Конечно, переселение в 1937 году из игуменских покоев Новодевичьего монастыря в колокольню Князь-Владимирского собора, а затем, в годы войны, на хоры Николо-Богоявленского монастыря вызывали недовольство всегда склонного к сибаритству митрополита Алексия. Но кровавые репрессии 1937–1938 годов не могли не отзываться в его душе не только величайшей скорбью, но и беспросветным отчаянием, оттого что он был бессилен выступать даже в защиту священнослужителей своей огромной епархии, около 800 из которых были расстреляны в эти годы, несмотря на то что пошли вслед за ним и митрополитом Сергием. В отличие от своих оппонентов из среды церковной оппозиции митрополиту Сергию, не шедших на компромиссы и умиравших с ощущением исполненного долга, многим представителям сергианского духовенства приходилось погибать с ощущением того, что они согрешили перед Христом и грех их вряд ли не вменится им во осуждение. И тем тяжелее должны были ощущаться висевшие на груди митрополита Алексия две панагии, право на ношение которых он получил в 1938 году, оставаясь одним из четырех пребывавших на свободе и исполнявших свое епископское служение иерархов Русской Православной Церкви.

После нападения нацистской Германии на СССР митрополит Алексий, находившийся в Ленинграде почти непрерывно до окончания блокады города, через месяц после митрополита Сергия, 26 июля 1941 года, выступил с обращением к верующим «Церковь зовет к защите Родины», аналогичным по своему содержанию посланию митрополита Сергия от 22 июня 1941 года. Регулярное совершение богослужений преимущественно в Николо-Богоявленском соборе, на хорах которого митрополит Алексий прожил все блокадные годы, и периодическое написание посланий более военно-патриотического, нежели духовно-нравственного содержания (и здесь он опять следовал примеру митрополита Сергия) были единственными формами его церковно-административной и церковно-пастырской деятельности в блокадном Ленинграде. <...> Митрополит Алексий призывал духовенство и православных христиан Ленинграда не только участвовать в военных займах, но и делать дополнительные пожертвования деньгами и ценными вещами на нужды обороны уже в первые месяцы войны. После обращения митрополита Сергия от 30 декабря 1942 года с призывом начать сбор средств на танковую колонну имени Дмитрия Донского сбор средств продолжился в еще большем масштабе, что позволило митрополиту Алексию еще до прорыва блокады в телеграмме на имя Сталина от 12 января 1943 года написать:

Руководимая мною Ленинградская епархия, находящаяся в условиях блокады, до сего времени внесла в Фонд обороны страны 3 682 143 рубля наличными деньгами, а также пожертвования ценными вещами. Руководствуясь призывом Патриаршего Местоблюстителя митрополита Московского Сергия, епархия вносит на постройку колонны танков имени Дмитрия Донского 500 000 рублей. Сбор средств продолжается с непобедимой верой в близкую победу нашего правого дела над кровавым безумием фашизма, усердно молим Бога о помощи Вам в Вашем великом историческом призвании отстоять честь, свободу и славу родной страны.

Алексий, митрополит Ленинградский

По прошествии четырех месяцев, 13 мая 1943 года, митрополит Алексий отправил еще одну телеграмму советскому вождю следующего содержания:

Ленинградская епархия, выполняя данное Вам обещание всемерно продолжать свою помощь нашей доблестной Красной Армии и осуществляя Ваш призыв всячески содействовать укреплению обороноспособности нашей Родины, собрала и внесла дополнительно ранее перечисленным 3 682 143 рублям еще 1 769 200 рублей и продолжает сбор средств на танковую колонну имени Дмитрия Донского. Духовенство и верующие преисполнены твердой веры в близкую победу нашу над злобным фашизмом, и все мы уповаем на помощь Божию Вам и русскому воинству под вашим верховным водительством, защищающему правое дело и несущему свободу нашим братьям и сестрам, подпавшим временно под тяжкое иго врага. Молю Бога ниспослать Отечеству нашему и Вам свою победительную силу.

Алексий, митрополит Ленинградский

На эту телеграмму 17 мая последовал ответ Сталина:

Прошу передать православному духовенству и верующим Ленинградской Епархии, собравшим кроме внесенных ранее 3 млн. 682 тыс. 143 рублей дополнительно 1 млн. 769 тыс. 200 рублей на строительство танковой колонны им. Димитрия Донского, мой искренний привет и благодарность Красной Армии.

И. Сталин

Награжденный 4 июля 1943 года в Ульяновске митрополитом Сергием за свою столь активную деятельность правом преднесения креста за богослужением митрополит Алексий во время возвращения в Ленинград был приглашен представителями властей в Москву, где ему была вручена медаль «За оборону Ленинграда».

На исторической кремлевской встрече со Сталиным в ночь с 3 на 4 сентября 1943 года митрополит Алексий со свойственной ему деликатной твердостью и располагающим к себе (в тех случаях, когда он этого хотел) обаянием не мог не вызвать у Сталина ощущение того, что именно митрополит Алексий, а не митрополит Николай, может более подойти на роль преемника Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия. Выступив скромным содокладчиком митрополита Сергия на Архиерейском Соборе 8 сентября 1943 года, митрополит Алексий прекрасно справился с проведением на этом условном соборе совершенно неканоничной процедуры выборов патриарха без выбора и даже без какого-либо формального голосования, чем не мог не вызвать у нового куратора Церкви, председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпова доверия к себе как директиво-послушному бюрократу, умеющему облекать в церковно-пристойные формы произвольные решения партийно-гебешных надзирателей за церковными делами.

Поэтому, объявляя 15 мая 1944 года о своем вступлении в должность Патриаршего Местоблюстителя, митрополит Алексий отдавал себе отчет в том, что он не только исполнял посмертную волю только что почившего Патриарха Сергия, но и принимал на себя обязательства верности и преданности по отношению к казавшемуся тогда многим почти бессмертным коммунистическому вождю. Именно поэтому 19 мая 1944 года митрополит Алексий передал Сталину свое письмо, которое должно было стать его первой декларацией о намерениях последовательно проводить курс своего предшественника.

Дорогой Иосиф Виссарионович! Нашу Православную Церковь внезапно постигло тяжелое испытание: скончался Патриарх Сергий, 18 лет управлявший Церковью.

Вам хорошо известно, с какой мудростью он нес это трудное послушание; вам известна и его любовь к Родине, его патриотизм, который воодушевлял его в переживаемую эпоху военных испытаний. А нам, его ближайшим помощникам, близко известно и его чувство самой искренней любви к Вам и преданности Вам, как мудрому, Богопоставленному Вождю (это его постоянное выражение) народов нашего великого Союза. Это чувство проявлялось в нем с особой силой после личного его знакомства с Вами, после нашего незабвенного для нас свидания с Вами 4 сентября минувшего года. Не раз приходилось мне слышать от него, с каким теплым чувством он вспоминал об этом свидании и какое высокое, историческое значение он придавал Вашему, ценнейшему для нас, вниманию к церковным нуждам. С его кончиною Церковь наша осиротела. По завещанию почившего Патриарха мне судил Бог принять на себя должность Патриаршего Местоблюстителя. В этот ответственнейший для меня момент жизни и служения Церкви я ощущаю потребность выразить Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, и мои личные чувства. В предстоящей мне деятельности я буду неизменно и неуклонно руководиться теми принципами, которыми отмечена была церковная деятельность почившего Патриарха: следование канонам и установлениям церковным — с одной стороны — и неизменная верность Родине и возглавляемому Вами Правительству нашему — с другой. Действуя в полном единении с Советом по делам Русской Православной Церкви, я вместе с учрежденным покойным Патриархом Священным Синодом буду гарантирован от ошибок и неверных шагов. Прошу Вас, глубокочтимый и дорогой Иосиф Виссарионович, принять эти мои заверения с такою же доверенностью, с какою они от меня исходят, и верить чувствам глубокой к Вам любви и благодарности, какими одушевлены все, отныне мною руководимые, церковные работники.

В своем первом письме, написанном Сталину уже в качестве потенциального патриарха, митрополит Алексий с самого начала подчеркнул тот духовно-государственный статус Сталина, которым наделил его именно патриарх Сергий в своем последнем церковно-государственно значимом послании к 26-й годовщине советского государства в ноябре 1943 года. Впрочем, патриарх Сергий назвал Сталина «Богоданным Вождем», а митрополит Алексий счел необходимым усилить эту формулировку, написав «Богопоставленный Вождь» и тем самым как будто намеренно подчеркнул, что в своей деятельности он будет следовать тем же принципам, что и почивший Патриарх, исполнять церковные каноны и хранить неизменную верность родине и возглавляемому Сталиным правительству, но в еще большей степени. Подчеркивая, что в своей политике он будет «действовать в единении с Советом по делам Русской Православной Церкви», который тогда возглавлял полковник госбезопасности Г. Г. Карпов, и потому будет «гарантирован от ошибок и неверных шагов», митрополит Алексий как будто апеллировал к известному тезису Ленина о том, что «хороший коммунист в то же время есть и хороший чекист», применявшемуся во времена Сталина уже ко всем категориям советских граждан, в том числе и к «церковным работникам», как назвал митрополит Алексий в конце письма духовенство Русской Православной Церкви.

О чем мог думать, что мог чувствовать митрополит Алексий, человек, которому вообще не предполагалось оставаться в живых в советском государстве и обществе, когда не подписывал от имени Временного Патриаршего Синода, а писал от собственного имени подобного рода слова человеку, на руках которого была кровь многих из тех, кого он когда-то уважал и любил? Это навсегда останется тайной, которую патриарх Алексий унес с собой. Но, предваряя будущее прочтение нескольких наиболее значимых посланий и обращений будущего Патриарха Алексия от имени всей Русской Православной Церкви, следует подчеркнуть, что лишь надежда на то, что, подписывая их, патриарх Алексий шел по пути сознательной и очевидной лжи, может смягчить его вину за эти послания, хотя сознательная и очевидная ложь первоиерарха Церкви может искусить или даже отторгнуть от Церкви многих верных христиан и воспрепятствовать приходу в Церковь многих ищущих Христа людей. Но если, подписывая эти послания, патриарх Алексий был искренен, значит, он в этот момент переставал быть христианином и в Русской Православной Церкви не было патриарха.