Адвокат против дьявола. Как советской адвокатуре удавалось иногда добиваться успехов даже при Сталине

EN

Адвокаты — лидеры общественного мнения в новой истории

Адвокатская деятельность в обществах, выросших из феодализма, была рождена необходимостью решения имущественных споров и потому поддерживалась властью и элитами. Но это не значит, что адвокатура поддерживала политический строй. Карьеру адвоката выбирали люди с политическими амбициями, которые при этом были обеспокоены общественными бесправием и неравенством. Бывшие адвокаты Жорж Дантон и Максимилиан Робеспьер установили и возглавили Республику во Франции. Один из творцов Веймарской республики Гуго Гаазе и третий канцлер республики Константин Ференбах — также адвокаты.

В Российской империи адвокатура тоже была весьма влиятельной и бунтарской прослойкой. Доля депутатов-адвокатов во всех российских дореволюционных думах колебалась на уровне 5% при общем их числе меньше 0,01% от населения империи. Множество адвокатов с началом февральской и октябрьской революций ушли в политику. Так, после Февральской революции адвокат Александр Керенский сперва занял пост министра юстиции, а затем возглавил Временное правительство. После Октябрьской революции должности народных комиссаров юстиции отходили бывшим адвокатам из большевиков. Занимался адвокатской деятельностью и вождь большевиков Владимир Ленин.

Юридические теории большевиков — почему большевики не любили адвокатов

Отношение большевиков как наиболее радикальной группы революционеров к адвокатуре в основном было отрицательным. Считалось, что адвокаты слишком связаны с либеральным и парламентским движением или с конкурирующими социалистическими партиями. Кроме того, у адвокатов была репутация «пустословов-казуистов», «сбивающих с толку честных людей». Важную роль играло и осуждение способа заработка адвокатов. Защитник мыслился как беспринципный наемник любого негодяя. В пылу внутрипартийной борьбы Сталин в письме Молотову дважды назвал своего оппонента Бухарина «адвокатом» — в значении «мошенник», «жулик», «продажный человек».

Другая, и в каком-то смысле более важная причина, по которой отношение к адвокатам у ранней советской власти было негативным, кроется в отношении большевиков к судебной власти как таковой. Суд рассматривался в этой системе только как инструмент классовой борьбы, а не место восстановления абстрактной справедливости. В докладе Ленина от 1918 года говорилось, что дореволюционный суд «изображал собою защиту порядка, а на самом деле был слепым, тонким орудием беспощадного подавления эксплуатируемых, отстаивающим интересы денежного мешка».

Советский юрист Мечислав Козловский в 1921 году на дискуссии по поводу разработки уголовного кодекса добавил: «Суд не более и не менее, как органы власти, как органы диктатуры. Забудьте иллюзии о независимости судов. <…> Это исполнительные органы пролетариата». Учебник уголовного процесса 1938 года профессора Михаила Строговича лаконично подытоживает: «Суд есть орган государства, охраняющий интересы господствующего класса». Таким образом, большевистское представление о справедливости судов опирается на идею прогресса в самом радикальном смысле. То, что прогрессивно, революционно и по-пролетарски, — то и справедливо. Адвокаты же считались рудиментом буржуазного прошлого.

Сторонники этой теории не были едины, существовали две группировки с полярными мнениями. Одна настаивала на упразднении всех традиционных форм судов (американский исследователь Юджин Хаски называл это «правовым нигилизмом»). Представители этой группы считали, что нужны только революционные суды или комиссии, которые руководствуются соображениями «революционного правосознания», то есть чуткостью к историческому моменту преобразования жизни.

Этому полному отрицанию противостоял другой взгляд, предлагавший использовать наработанные формы права и преобразовывать их по мере исторической надобности. Эту группу поддержки писанных и систематизированных законов условно можно назвать «сторонниками законности». Существование этих двух подходов объясняет, почему большевики поначалу решили сохранить институт адвокатуры.

Упразднение старой судебной системы и роль адвокатов в этом процессе

Советский эксперимент в судебной сфере сперва пошел по пути компромисса между полярностями — систему ломали до основания, но что-то предполагалось лишь видоизменить. С ноября 1917 года по июль 1918 года было издано три декрета о суде. Их итогом стало уничтожение всей предыдущей судебной системы, институтов прокуратуры и следствия. Суды становились выборными. Была уничтожена и адвокатура — вместо нее учреждались «коллегии правозаступников», которые должны были по заказу судов осуществлять юридическое сопровождение. Эти коллегии сохраняли определенную независимость от Наркомата юстиции, который возглавляли довольно умеренные Исаак Штейнберг, а затем Петр Стручка. Оба имели за плечами адвокатскую практику.

Слом системы сопровождался активным противодействием со стороны адвокатов. Коллегии присяжных поверенных (так адвокаты официально именовались до революции) отказались самораспуститься. Первое время молодое правительство не решалось с этим что-то делать. Коллегии были насильно распущены лишь в августе 1918 года.

Если изначально адвокаты объявили бойкот советской власти, то вскоре включились в дела «демократичного» периода советской юстиции начала 1918 года. В то время в суды могли попадать совершенно случайные люди, на которых классическое ораторское искусство старой адвокатуры производило сильнейшее впечатление, поэтому судебный процесс часто сопровождался довольно курьезными случаями. Бывший присяжный поверенный Сергей Кобяков писал в воспоминаниях:

«Заседателями в окружном суде бывали и женщины, часто очень почтенные старушки, которых, по-видимому, голод загнал в коммунистическую партию. После нескольких трогательных фраз, произнесенных защитником, эти старушки начинали плакать и поэтому приговоры в окружном суде выносились крайне мягкие, иногда доходившие до абсурда.

Однажды в окружном суде судился красноармеец, незадолго до этого вернувшийся из плена. Милиционер на Сухаревой башне обидел его товарища. Последний прибежал в Спасские казармы и рассказал об обиде. Обвиняемый выскочил на улицу с ружьем, разыскал обидчика и выстрелом в упор убил его наповал. Когда обвиняемый на суде стал рассказывать о своих боевых ранах, о том, как он страдал в немецком плену, заседатели плакали.

Приговор был таков: красноармейца признать виновным в убийстве милиционера и вынести ему «общественное порицание»».

Начало Гражданской войны и террора: контрреволюционные преступления

Летом 1918 года большевики усилили репрессии. Кульминацией стало принятие 5 сентября декрета «о Красном терроре». Жесткая политика большевиков была вызвана началом Гражданской войны. Тактика всеобщей централизации, установления диктатуры и массового террора коснулась и остатков адвокатуры.

Новый проект Наркомюста был принят ВЦИК Советов в виде декрета «о Народном суде» 30 ноября 1918 года. Его реализовал Дмитрий Курский — тоже бывший адвокат. Проект предусматривал упразднение «коллегий правозаступников» и введение довольно аморфных учреждений с неуклюжим названием «коллегии защитников, обвинителей и представителей сторон в гражданском процессе». Теперь нельзя было обращаться к конкретному адвокату: плата взималась в пользу Наркомюста, который и выплачивал фиксированную зарплату защитникам.

Это стало реальностью судебной системы, просуществовавшей до 1922 года. Декреты о судах, кроме упразднения старой системы, вводили систему судебного двоевластия: учреждались революционные трибуналы для борьбы с преступлениями против революции и народные суды для всего остального. Кроме того, появилась Чрезвычайная комиссия, которая очень быстро получила полномочия проводить репрессии, расстреливать и заключать в концентрационные лагеря в административном порядке, то есть без суда.

На деятельность ЧК никакие защитники влиять не могли. На революционные трибуналы, подсудность которым трактовалась очень произвольно, защиту тоже допускали лишь в исключительных случаях. В народные суды защиту допускали охотней, но к этому времени институт адвокатуры был фактически уничтожен — многие не пережили революции и погибли от голода и произвола Гражданской войны, кто-то сменил профессию или был из нее исключен, около 1700 адвокатов эмигрировали.

По оценке Юджина Хаски, из 13 тысяч адвокатов в 1917 году к 1921 году на службе оставались примерно 650. Для сравнения, Федеральная палата адвокатов РФ в 2020 году называла цифру 75 504 действующих адвокатов (при том, что численности населения РФ и СССР в эти годы практически идентичны).

Разделение советских правовых практик на контрреволюционные и все остальные сохранялось вплоть до 1960 года — наступления хрущевской оттепели. Контрреволюционные преступления всегда предполагали особое отношение с применением массового террора и созданием специальных карательных органов. В Уголовном кодексе они всегда выделялись в отдельную главу — государство открыто провозглашало суды средством борьбы со своими политическими противниками (в нынешнем Уголовном кодексе РФ нет такого разделения и чисто политических статей, поэтому политический мотив следствия в современной России требуется доказывать).

Новая версия декрета «О народном суде» от 21 октября 1920 года усугубила бедственное положение адвокатуры. Декрет упразднял существование каких бы то ни было коллегий и вводил трудовую повинность для юристов. Всякая независимость исчезла.

НЭП и возрождение адвокатуры

Такая ситуация сохранялась недолго — начался период НЭПа и общей «либерализации». Фактический запрет на занятия адвокатурой привел к появлению «подпольных адвокатов». Они, разумеется, не могли выступать в судах, но за вознаграждение занимались консультированием и составлением документов. Большевики приняли решение не бороться с процессом, а возглавить его. Тем более, что в стране официально разрешили элементы капитализма. Правовой нигилизм, более естественный для периода Гражданской войны, уступил место более регулярному подходу сторонников законности. Были приняты первые в истории России Уголовный, Уголовно-процессуальный, Гражданский и Гражданский процессуальный кодексы. Революционные трибуналы упразднялись, была образована единая система народных судов и вышестоящих инстанций.

26 мая 1922 года было принято «Положение о коллегии защитников», согласно которому коллегии получали большую самостоятельность: они сами выбирали президиум, который, в свою очередь, принимал решения о приеме в коллегию. Исполкомы советов, прокуратура и суды должны были «надзирать» над деятельностью коллегий, но как именно, положение не сообщало. Была разрешена и частная практика, но преимущество отдавалось групповой — «коллективам защитников». По некоторым оценкам, число адвокатов к началу 1923 года выросло до 2800, часть специалистов начала возвращаться в профессию. Относительно независимый институт адвокатуры с небольшими изменениями просуществовал до 1939 года.

Впрочем, слово «адвокат» до 1939 года применительно к советским защитникам не использовалось. Это были либо «защитники», либо (чаще) — ЧКЗ (члены коллегии защитников). Слово «адвокат» ассоциировалось с дореволюционными присяжными поверенными и «буржуями». Такими адвокаты предстают и в образах советской массовой культуры. Один из характерных примеров — безымянный персонаж, блестяще сыгранный актером Борисом Жуковским в советском блокбастере «Выборгская сторона» и отмеченный в титрах как «адвокат». «Выборгская сторона» — заключительная часть трилогии о герое Максиме, который борется за дисциплину в новых революционных условиях. Ему в фильме противостоят стихийные силы погромщиков, бесславным, но безусловно ярким защитником которых и выступает продажный «адвокат».

Рождение сталинизма и чистки коллегий защитников

Несмотря на то, что законодательство о коллегиях почти не менялось, серьезные изменения происходили на практике. В конце 1920-х усилилась внутрипартийная борьба, в результате которой к власти пришел Сталин с его теорией усиления классовой борьбы в переходный период, которая требовала укрепления государства, а значит, и правовых рычагов. Государство начало выстраивать свои институты централизованно и иерархично, а его процедуры — приобретать законченную форму и руководство.

Период первой пятилетки — это усиление репрессий и хаоса, сопровождающееся текучкой кадров, стремительной урбанизацией и голода во многих регионах СССР. Эти процессы затрагивали и коллегии адвокатов. С конца 1920-х начались «чистки». Защитников принуждали к вступлению в коллективы. Независимая Московская коллегия защитников, в которой в 1929 году состояло 1200 членов, в 1932 году включала уже лишь 600.

До начала войны в 1941 году было проведено шесть «чисток». При этом «чистки» затрагивали не только неугодных власти защитников, но и тех, на кого поступали реальные (и закономерные) жалобы из-за некомпетентности. Образовался порочный круг: в адвокатуру пытались привлекать больше коммунистов, исключительно из-за их приверженности партии, но затем их приходилось «вычищать» из-за непрофессионализма. Российский исследователь Александр Кодинцев приводит любопытные данные. В 1939 году перед реорганизацией института адвокатуры число защитников с высшим образованием в Московской коллегии защитников составляло лишь 37%. Встречались откровенно малограмотные адвокаты. Так, адвокат Лобода из Свердловска в тексте жалобы допустил 83 орфографические ошибки, Черненков из Красноярска — 75 ошибок, а Стеккер — 38 ошибок в заявлении из 100 слов.

В целом же стране стабильно катастрофически не хватало адвокатов. Юджин Хаски полагает, что к исходу НЭПа только 10% дел велись с участием адвоката. Александр Кодинцев приводит данные Народных комиссариатов юстиции ноября-декабря 1938 года, уже после «ежовщины»: в 816 районах СССР не было ни одного адвоката.

Правовые нигилисты против сторонников законности

На время первой пятилетки идеи правового нигилизма были отвергнуты, а на сторонников «революционного правосознания» даже возложена часть ответственности за неудачи и «перегибы» этого периода. Николай Крыленко, влиятельнейший представитель правового нигилизма (с 1931 года нарком юстиции РСФСР, а с 1936-го — союзный нарком), убеждал вообще отказаться от Уголовного кодекса. В 1938 году он был арестован и расстрелян по сфальсифицированному обвинению как участник заговора. С его гибелью правовой нигилизм фактически больше не поднимал голову.

Параллельно усиливались «сторонники законности» во главе с Андреем Вышинским — сперва прокурором РСФСР, а затем союзным прокурором. Вышинский, до революции также имевший адвокатскую практику, по всей видимости, искренне верил в общественную пользу правовых систем, регулярных институтов и процедур. Для усиления своих позиций он постарался вступить в союз с адвокатурой. Адвокатура же увидела в Вышинском своего заступника. Многие адвокаты охотно начали сотрудничать с властью.

За такой союз следовало заплатить свою цену. В декабре 1933 года на собрании Московской коллегии защитников Вышинский выдвинул свою теорию задач советской защиты,. Его доклад был издан в следующем году в виде книги. Вышинский говорил: «Задача заключается в том, чтобы, защищая, помнить, что судебный зал является той лабораторией, где формируется общественное мнение, где, иначе говоря, складываются отношения, которые, смыкаясь за стенами этого судебного зала с другими общественно-политическими отношениями, вырастают в определенную политическую силу». Основным требованием Вышинского вполне естественно стало участие адвокатуры в политике на стороне советской власти. Это условие адвокатура в целом приняла.

Личность Вышинского тесно связана с показательными процессами, которые устраивались по сфальсифицированным обвинениям с конца 1920-х годов. Солидности процессам придавало обязательное участие защиты и ее аккуратное поведение. Адвокаты в таких процессах не оспаривали обвинение. Они должны были напоминать советскому обществу о том, что оно «гуманно» и «снисходительно».

Партия и адвокатура. Попытка контроля

Поскольку формально адвокаты не были государственными служащими, над ними необходимо было установить партийный контроль — ввести в президиумы коллегий как можно больше коммунистов. Партия не оставляла эти попытки все время существования советской адвокатуры, но даже на пике давления в 1939 году число партийных адвокатов не превышало 25% от общего числа.

Одна из причин — сопротивление адвокатов, костяк которых все еще состоял из бывших присяжных поверенных. Известно даже о существовании фактически антипартийной фракции в Московской коллегии адвокатов, которая активно боролась за демократизацию выборов в коллегии. Кое-где практиковали тайное голосование, что мешало коммунистам попасть в президиум.

Вторая причина — в сущности советской номенклатуры. Партийные структуры были ключевым социальным лифтом в СССР. При этом адвокатура постоянно оплевывалась в прессе и находилась под давлением в системе советской юстиции. Для человека, который вступил в партию, чтобы делать карьеру, было бы странно идти в адвокатуру. Хотя мотивацией могли служить призвание или приличные деньги, которые зарабатывали адвокаты.

Террор и адвокатура

Весной 1937 года начались репрессии против деятелей Красной армии, страна стояла на пороге Большого террора. 3 июля Сталин в директиве ЦК ВКП(б) № 863 обязал партийные структуры подготовить списки для расстрела и сформировать тройки для рассмотрения этих списков. 30 июля вместе с приказом НКВД СССР № 00447 и «кулацкой» операцией начался период «ежовщины», продлившийся до ноября 1938 года. По большинству оценок — не менее 1,2 миллиона человек были арестованы, около 700 тысяч расстреляны. Каждый день в стране казнили около полутора тысяч человек.

Большой террор во многом стал возможен благодаря уже устоявшимся следственным процедурам. Он строился по алгоритму уголовного процесса, однако из него были исключены этапы предания суду и самого суда. Место суда заняли особые органы, которым были переданы исключительные полномочия — тройки, особые совещания и т.д. Предварительное следствие сопровождалось лавиной пыток и фальсификаций, но формально сохранялось. Большой террор — погром, упакованный в следственную и бюрократическую форму, совершенно беспрецедентное явление.

Адвокатам здесь почти не осталось места по той причине, что участие защитника в уголовном процессе, если и предполагалось Уголовно-процессуальным кодексом, то только на этапе судебного следствия, а оно-то как раз и было исключено в процедуре террора. Участие защитника на предварительном следствии вообще не было предусмотрено. Однако сохранялись, как ни странно, некоторые способы воздействия адвокатов на процесс — отчасти в обход принятых практик террора, отчасти внутри него.

Композитор и пианист Тихон Хренников вспоминал, как арестовали двоих его братьев. Он написал жалобы всюду, куда мог, и привлек к их написанию влиятельных знакомых. В итоге дело его брата Николая рассматривал суд, а не внесудебный орган. Появилась возможность обратится к защитнику. Хренников нанял Илью Брауде — очень известного адвоката, часто защищавшего «врагов народа» на открытых процессах.

Результат процесса оказался крайне благоприятный — свидетели по делу отказывались от показаний прямо в зале суда, Николай был освобожден немедленно. Неизвестно, что сыграло главную роль — действительно эффективная защита Брауде или его авторитет, но факт остается фактом — адвокатура могла содействовать сопротивлению террору.

Кроме прямого участия в защите политических обвиняемых оставались и полуофициальные способы защиты. Для такого рода защиты важны были связи, а не понимание процедур, но некоторые граждане выбирали в заступники именно адвокатов. Дочь адвоката Владимира Россельса вспоминала, что к ее отцу как-то пришли жены четырех сельхозспециалистов — трех агрономов и одного зоотехника.

Адвокат изучил дело и составил жалобу в порядке надзора — особый тип жалобы, которая подавалась от лица прокурора. Прокуратура формально была обязана проверять правосудность приговоров, но не занималась этим во времена террора. Надзорный орган выступал как один из организаторов массовых репрессий — в тройках в большинстве случаев были и прокуроры.

Россельс пришел с этой жалобой к Вышинскому, с которым поддерживал хорошие отношения. Тот картинно удивился и от своего лица подал протест, в результате людей освободили. По мотивам этого случая Илья Зверев написал рассказ «Защитник Седов», который в 1988 году экранизировал режиссер Илья Серов.

Процент политических дел периода Большого террора, которые были рассмотрено судебными органами, был не более 10%. Но и в эти дела далеко не всегда допускалась защита. Редкий случай присутствия — дело Михаила Асташина.

Дело Асташина. Суд во время террора

В сентябре 1937 года 63-летнему дворнику Михаилу Асташину предъявили обвинение — якобы он говорил в присутствии жильцов своего дома, что в деревне люди голодают, а Сталин об этом не знает, потому что его окружают евреи. Еще он скрывал свое «кулацкое» происхождение. Позже к этому списку были добавлены «пораженческие настроения» — Асташин якобы пугал дворовых детей, что придут японцы и будут бить их, как сейчас бьют Красную армию (имелись в виду постоянные стычки двух армий на Дальнем Востоке).

Кроме того, Асташин жаловался на очереди в магазинах, сомневался в виновности Пятакова — жертвы одного из публичных московских процессов. Все это подпадало под статью 58 пункт 10 — «контрреволюционная агитация». Это наиболее «популярный» параграф этой статьи, и наиболее спорный — ключевым для состава преступления с точки зрения закона здесь был контрреволюционный умысел, то есть субъективная составляющая, которую сложно доказать или опровергнуть.

Суд состоялся 5 августа 1938 года. Дело слушалось в не совсем обычных обстоятельствах, без прокурора — сторона обвинения имела право самоустраниться, если считала, что дело простое. В таких случаях суд мог не допускать защиту к процессу, но этого не произошло. Дело слушалось без обвинения, но с защитой.

Важно было доказать, что обвиняемый — не «кулак». Адвокат Гулиев построил защиту следующим образом. Асташин не был кулаком, поскольку справку о его социальном происхождении составил арестованный человек. Управдом Гаврилов, который был инициатором дела, был заинтересован в аресте Асташина, поскольку хотел отнять его комнату.

Наконец, высказывания Асташина не содержат недовольства советской властью или чего-либо контрреволюционного — заминки с продовольствием могут иметь разные причины. Защитник резюмировал: «Я склонен согласиться с тем, что Асташин — нытик-обыватель, но не согласен с тем, что он контрреволюционер».

В описательной части приговора почти нет никаких доказательств, однако суд решил, что Асташин виновен по всем пунктам, потому что так сказали свидетели, и приговорил его к семи годам исправительно-трудовых лагерей. История могла бы на этом закончиться, но Гулиев не отступился. Почти сразу он подал кассационную жалобу в Верховный суд РСФСР, который ее отклонил.

Спустя год Верховный суд СССР рассмотрел жалобу и отправил дело на дополнительное слушание. На новом суде 11 апреля 1940 года Гулиев выбрал совершенно другую тактику — Асташин должен был отрицать все обвинения. В новой версии он уже не «нытик» — его оговорили. Но и сами свидетели, возможно, испугавшись, что их уличат в лжесвидетельстве, теперь уверяли, что лично не слышали тех «опасных разговоров». Суд признал такие свидетельства ненадежными, и Асташин был оправдан.

Что повлияло на благоприятный исход дела? Оно не попало в органы госбезопасности и избежало рассмотрения тройкой или другим органом, созданным для террора, что заранее бы определило трагический исход. Оно слушалось в суде, и значит, у него был шанс на пересмотр и защиту. Дело Асташина не было публичным — его наказание не было принципиальным для советской власти.

Не отступив, адвокат мог спасти своего подопечного, и упорство Гулиева, который довел дело до высшей инстанции, сыграло важнейшую роль. Возможно, что изменение позиции суда было связано еще и с завершением периода «ежовщины» — судьи меньше опасались быть объективными.

Важно отметить, что адвокатура не была исключением из правил и множество защитников было расстреляно или оказалось в лагерях. Судьбе репрессированных адвокатов из Московской коллегии посвящен проект исследователя Дмитрия Шабельникова «Защитники, которых никто не защитил». По его оценке, только в столице от репрессий пострадали около 400 адвокатов.

Война и адвокатура

В 1939 году произошла очередная реформа адвокатуры. Защитники переименовывались в адвокатов, а коллективы — в юридические консультации. Кроме косметических изменений произошли и существенные — деятельность коллегий стала официально подчинена наркоматам юстиции, гонорары теперь выплачивались в соответствии с утверждаемой инструкцией. Частнопрактикующим адвокатам объявлялся решительный бой. Частная практика стала уделом очень небольшого числа статусных и проверенных адвокатов, глубоко связанных с советской номенклатурой. К таковым относился, например, уже упомянутый Илья Брауде. Адвокатура наконец приняла форму и название, которые она сохранит вплоть до хрущевской оттепели.

С нападением Германии на СССР в 1941 году на большой части СССР было введено военное положение, которое в том числе предполагало переформатирование судебной системы. Гражданские суды в ряде областей упразднялись, а их функции передавались военным трибуналам, приговоры которых нельзя было оспаривать в кассационном порядке (единственный способ оспорить приговор в СССР, где не существовало апелляций). Таким образом исключалась возможность влияния адвокатуры на ход следствия, поскольку и на сами заседания защита не допускалась.

Тем не менее, некоторые защитники находили способы что-то предпринимать. Таким предприимчивым адвокатом была Елена Романова, защитница из Московской коллегии адвокатов. Романова получила в 3-й юридической консультации разрешение на работу в архивах, где разыскивала дела людей, осужденных за контрреволюционную агитацию, изучала их и составляла жалобы.

Вряд ли она могла получить такое поручение от своего руководства, так что можно с большой уверенностью предположить, что защитница занималась этим с искренним личным интересом. Это хорошая иллюстрация работы адвоката в непростое военное время, когда советская власть вновь преступила собственные законы из страха перед собственными гражданами.

Дело Артеменко. Суд во время войны

Главный инженер одного из оборонных заводов Андрей Артеменко был арестован 29 апреля 1942 года по обвинению в бесхозяйственности в условиях военного времени (статья 128, усугубленная статьей 132). Якобы он как главный инженер сознательно допускал в производстве минометов использование бракованных деталей, и потому 150 минометов пришлось отозвать из армии.

Артеменко отрицал все, однако обнаружилось отягчающее обстоятельство — дневник, где он, по мнению следователя, высказывал политические настроения «далеко не советского характера». Например, такие: «Много трескотни, бахвальства сверху донизу. Очень много и часто слушали заявления, что воевать будем на чужой территории, противостояв нападению многих капиталистических государств. А здесь не можем устоять против почти одной Германии. Эти размышления вызваны той позорной паникой, которая произошла 15.Х по команде партийных и советских органов, в результате которой промышленность Москвы прекратила работу».

Следствие длилось примерно месяц, и в июне 1942 года Артеменко предстал перед Военным трибуналом. Его приговорили к пяти годам по исходному обвинению и к семи годам за дневник (статья 58–10). «По совокупности» — к семи годам. Советский суд даже в условиях войны за наличие дневника с контрреволюционными мыслями карал строже, чем за срыв военного производства.

Дело Артеменко заинтересовало Романову. Она обратила внимание на то, что Артеменко обвинен в бесхозяйственности только по показаниям свидетелей — а для обоснования таких обвинений необходима экспертиза. По «главному» контрреволюционному обвинению и вовсе не были ни опрошены свидетели, ни зачитан дневник, то есть грубо нарушена процедура — приговор фактически не был подкреплен никакими обоснованиями.

Романова решила составить собственную оценку делу Артеменко и написать жалобу на приговор. Как полагается советскому адвокату, Романова не подвергала сомнению значимость советской власти, но объясняла мотивацию своего подзащитного вполне в духе адвокатского красноречия:

«В этих словах Артеменко выявляется как человек, глубоко чувствующий и переживающий ужасы войны, он верит в победу, верит в окончание войны и с радостью ждет наступления жизни после войны, когда сможет вернуться к любимому труду, к семье.

В этот период времени, когда Артеменко вел эти записи, семья его была вне Москвы, среди сослуживцев он, по-видимому, не имел близких себе друзей и поэтому свои переживания он излагал на бумагу, но при анализе его записей трудно прийти к выводу, что Артеменко — антисоветский человек, что он является социально опасным и нуждается в изоляции».

Подать кассацию в Московском военном округе в период войны было невозможно, так что Романова написала жалобу на имя председателя военного трибунала Сергея Романовского, где подробно объясняла обстоятельства дела. Романовский фактически был единственным человеком, к которому она могла обратиться. Как председатель военного трибунала он мог проверять дела, проходящие через его ведомство.

Таким правом «надзора» обладала и прокуратура, но предыдущие жалобы Романовой она обычно отклоняла. Расчет оправдался — Романовский подал протест, используя аргументы Романовой, и 21 декабря 1942 года Военный трибунал МВО отменил приговор по контрреволюционной статье, а дело по обвинению в срыве производства обязал вернуть на доследование.

Артеменко сперва находился в исправительно-трудовой колонии на станции Крюково в Подмосковье, затем был переведен в Таганскую тюрьму. 22 февраля 1943 года он был мобилизован, из-за чего его дело попало под редкую процедуру «приостановки». В марте 1943 года Артеменко был контужен, а после выздоровления признан годным к нестроевой службе. Он прослужил в Красной армии до конца войны и удостоился ордена Красной звезды. Благодаря боевым заслугам после войны его дело было окончательно прекращено, а все обвинения сняты.

Необычная судьба Андрея Артеменко в большой степени, конечно, результат его собственных усилий, смелости и удачи. Но часть этой удачи — заслуга Романовой, которая нашла в себе силы заниматься неправосудными делами по политическим обвинениям в военное время.

Последствия давления режима на правовую систему

История советской адвокатуры хорошо иллюстрирует парадоксальность и противоречивость правовой системы периода СССР. С одной стороны, адвокатура испытала на себе жестокость системы, особенно в периоды репрессий и политических чисток. При этом некоторые примеры свидетельствуют о том, что профессионализм и упорство адвокатов могли стать решающими и вести к оправданию или пересмотру дел. Эти случаи иллюстрируют важность адвокатуры как инструмента защиты прав.

Однако в целом, несмотря на некоторые успехи и мужество отдельных людей, институт адвокатуры не смог избежать втягивания в политическую повестку советской власти, что существенно ограничивало его развитие и влияние как общественного института. Во времена позднего СССР, несмотря на некоторое ослабление государственного давления, адвокатура так и не смогла полностью оправиться от последствий сталинской эпохи, хотя и стала заметным участником правозащитного движения.

В период демократизации 1990-х годов, несмотря на попытки интеграции в новые правовые реалии и стремление занять значимое место в обществе, адвокатуре не удалось достичь такого же влияния, которое было у нее во времена революционных перемен начала XX века. Это говорит о том, что если влияние политического режима на правовую систему оказывается длительным и глубоким, то его последствия могут сказываться на деятельности институтов на протяжении десятилетий.