Понауехали тут! Как в России со временем менялось отношение к эмигрантам

В 2022 году Россию покинули около 800 тысяч человек. Кто-то принимал решение после тщательной подготовки, другим пришлось делать это за считанные дни и часы, в спешке, с чемоданом и котом, бросая автомобиль прямо в Кавказских горах или казахских степях.

У многих есть ощущение, что отношение к уехавшим среди оставшихся в России противников войны изо дня в день ухудшается (про тех, кто “Zа”, все понятно — для них уехавшие однозначно «предатели»). Часто можно услышать реплики в духе «да что вы там в у себя в (Тбилиси, Риге, Берлине, вставить нужное) понимаете». Но если обратиться к истории русской эмиграции за последние полтора века, то окажется, что эти трения между уехавшими и оставшимися — явление хорошо знакомое, вместе со всем спектром эмоций в адрес друг друга.

XIX век: от сочувствия к непониманию

В середине XIX века, когда эмигранты из России вообще появились как явление — и счет пошел хотя бы на десятки — отношение на родине к ним было сочувственным. Ведь они бежали из «душной» николаевской России, чтобы не отправиться под арест, как Тургенев за некролог Гоголю, или на каторгу, как Достоевский — за копию письма Белинского.

Александр Герцен, важнейшая фигура для русских социалистов того времени, спасаясь от царских репрессий, в 1850-х поселился в Лондоне и начал издавать радикальный журнал «Колокол», на страницах которого рассказывал прямо и без цензуры про бедственное положение русских крепостных и открыто критиковал правительство. «Колокол» был немедленно запрещен в России, однако, подпольно распространялся весьма успешно, а сам Герцен пользовался уважением, как среди революционно настроенных слоев, так и среди элит.

Никакого парадокса тут еще не было. Большая часть эмигрантов была тоже частью элиты (тот же князь Кропоткин, например). Поэтому тотального разрыва между уехавшими и оставшимися, как это будет позже в советское время, не было. Более того, многие представители русской знати имели прочные европейские связи — они часто путешествовали или жили на Западе и поддерживали связь с эмигрантами в крупнейших европейских столицах: Лондоне, Париже и Женеве. Ну и на «водах» они порой пересекались с теми, кого разыскивала полиция в России, и зачастую вполне любезно обменивались приветствиями.

Но уже в 1860-х ситуация изменилась. Отношение к эмигрантам-радикалам резко ухудшилось. Причем, что особенно важно, в среде умеренной оппозиции. Либерально настроенные интеллигенты в Москве и Петербурге отвернулись от Герцена и его «партии», когда «Колокол» поддержал польско-литовское восстание в январе 1863 года. Многие русские либералы в эту пору обнаружили в себе имперские сантименты — и расценили эту позицию Герцена как акт предательства.

Еще один интересный пример из этой эпохи — Иван Тургенев. Либеральный мыслитель и известный писатель, Тургенев был, если так можно выразиться, эмигрантом на 90 процентов. После того, как он провел под арестом месяц в 1952 году, писатель предпочитал жить в Париже. На родину он приезжал только наездами, все больше отдаляясь от своих читателей после череды успехов романов в 1850-х (последним в этом ряду был хрестоматийный «Отцы и дети». Эта отстраненность от российских реалий все чаще вызывала перекрестную критику как со стороны радикалов, которые считали Тургенева слишком прозападным, так и со стороны консерваторов, которые считали его излишне либеральным. Лишь под конец жизни, в конце 1870-х годов, писателя стали считать прижизненным классиком.

Ко времени смерти Тургенева в 1883 году ландшафт эмиграции изменился драматически — прежде всего, по экспоненте росло число политических беженцев — социалистов, революционеров и анархистов, спасающихся от преследований или сибирской ссылки. На смену представителям высших слоев общества пришли разночинцы и студенты. Да, они вызывали по большей части сочувствие у соотечественников, но отношение было уже не таким однозначным.

XX век: от отторжения к романтизации

Русская революция 1905 года вызвала новую волну эмиграции и скорее усилила сочувствие к уехавшим. Отношение общественности в целом было чутким; люди видели в них очевидных жертв политических репрессий. Среди знаменитых эмигрантов были выдающиеся интеллектуалы, например, самый продаваемый писатель того периода Максим Горький и модный поэт Константин Бальмонт. Но границы в то время оставались прозрачными; люди перемещались туда и обратно, движимые политическими событиями, амнистиями (например, во время 300-летия династии Романовых в 1913 году) и личными причинами. Едва ли кто-то думал в те годы, что уезжает навсегда.

Все эти приливы и отливы накрыло настоящим цунами — после Первой мировой войны, революций 1917 года и последовавшей за ней гражданской войны, породившей масштабнейший исход «белой эмиграции». На сей раз страну спешно покидали люди, имевшие связи со свергнутым царским режимом или воевавшие против большевиков в гражданской войне. От генералов масштаба Антона Деникина и Петра Врангеля до политиков вроде Павла Милюкова и писателей, таких как Иван Бунин, эта группа изначально была заклеймлена в молодой советской России как однозначные враги. Об этом не просто сообщала государственная пропаганда; осознание этого пронизывало тогда все аспекты жизни общества. Наличие родственников за границей в анкете могло поставить крест на карьере человека, а в 1930-х и стать причиной для отправки в лагеря.

Параллельно эмигранты стали предметом для шуток. Чаще всего злых, но бывали и исключения. Самое известное - «Двенадцать стульев» (1928) Ильфа и Петрова, чьи главные герои Остап Бендер, мечтающий о Рио-де-Жанейро и «отец русской демократии» Киса Воробьянинов).

После Второй мировой войны отношение к уехавших изменилось. К старшему поколению эмигрантов постепенно стали относиться чуть ли не сентиментально. В 1960-е и 1970-е годы вообще начался удивительный культурный сдвиг: белоэмигрантов в советском кино начали романтизировать. В таких фильмах, как «Бег» и «Служили два товарища», бывшие белые офицеры изображены в сочувственном свете, что казалось невозможным еще десять лет до этого. Но со времен гражданской войны прошло полвека — и теперь стало «можно».

И почти сразу следом, в 1970-х годах началась новая волна эмиграции — еврейская. Они уезжали в поисках лучшей жизни и свободы, не желая мириться с почти формальным антисемитизмом, который, увы, сохранялся в Советском Союзе. Характерной шуткой того времени было: «Жена-еврейка — не роскошь, а средство передвижения». На эту волну эмиграции часто смотрели с завистью те, кто остался, и мечтал о более обеспеченной жизни и доступе к западным товарам (от джинсов и «Колы» до бытовой техники и автомобилей) — товарам, которые было невозможно достать в Советском Союзе.

Это настроение скорее сохранялось на протяжении 90-х годов, когда наконец открылись границы, и многие россияне воспользовались возможностью уехать. «Истории успеха» вроде дочери соседа, вышедшей замуж за немца, или знакомого, получившего работу в Америке, вызывали смесь зависти и восхищения. Поскольку страна боролась с экономическими трудностями эпохи Ельцина, эмиграция часто казалась спасением от бедности и безработицы, но в реальности большинство людей так и не делало ничего, чтобы куда-то выехать, примиряясь со своей более скромной реальностью.

Наши дни: политэмигранты 2.0

В нулевых и десятых отношение к эмигрантам снова менялось и во многом оно заложило фундамент для дня сегодняшнего. Если оглядываться на полуторавековую историю эмиграции, эта декада напоминает «тургеневский период». Само понятие эмиграции как будто стало уходить в прошлое. Стало больше релокантов по работе или учебе. Кто-то уезжал в IT-стартапы в Калифорнию, кто-то просто предпочитал по полгода работать из Таиланда.

Но начавшаяся в 2014 году война в Украине, переросшая в полномасштабную в 2022 году, перевернула и эту страницу. Если до этого лишь единицы были буквально политэмигрантами, которые действительно не могли (а не «не хотели») вернуться в Россию, то теперь таких в разы больше, и количество растет с каждым днем. И отношение к уехавшим меняется на глазах — идет то вверх, то вниз. Пока больше вниз.

Впрочем, переживать новоиспеченным эмигрантам рано. На созданной выше широкими мазками обширной исторической панораме хорошо видно, что восприятие эмиграции и эмигрантов всегда было нюансированным и подвижным. Оно зависело не только и не столько от самих эмигрантов, сколько от внутренних условий и нарративов, которые преобладали в России на каждом историческом этапе. От восхищения к предательству, от сочувствия к возмущению, от ностальгии к зависти — взгляды россиян на эмигрантов-соотечественников менялись с годами, отражая политическую, экономическую и социально-культурную трансформацию страны.