Призраки перемен. В России растет спрос на эзотерику — так же было при Николае II накануне революции

Николай II получил прекрасное образование. Лучшие ученые его времени — Бекетов, Кюи, Обручев и другие — знакомили наследника с современными научными теориями (хотя, разумеется, не имели права проверять, насколько хорошо он усвоил новые знания). Тем не менее, суеверие и мистические наклонности этого глубоко религиозного человека с годами принимали всё более гротескные формы, скатываясь в настоящее мракобесие, которое каким-то образом уживалось в его душе с ортодоксальным православием. Окружение, а потом и вся страна, винили в этом императрицу.

Фанатично религиозная супруга императора Алиса Гессенская сначала не знала, сможет ли отказаться от протестантского вероисповедания и принять вместе с российской короной православие. Но, приняв его, глубоко им прониклась и стала исповедовать его еще с большей экзальтацией, чем протестантизм.

В царской семье одна за другой рождались дочери. После рождения четвертой упования на божью помощь в рождении наследника императрица стала дополнять молитвами и пророчествами как русских юродивых, так и иностранных спиритов и гипнотизеров.

Не беспокоясь о том, что такие практики шли вразрез с каноническим православием, супруги всё активнее искали помощи и ответов в мистицизме, держа при себе целую компанию странных персонажей, с готовностью кормившихся их щедротами и яростно конкурировавших друг с другом.

Православная церковь не была от этого в восторге, но предпочла не осуждать. И аристократия, и народ до определенного момента относились к странностям своих монархов с пониманием: по мере того, как в стране усиливался кризис, всё меньше оставалось доверия к православной церкви и всё сильнее становилась потребность найти где-то еще утешение и обещание лучшего хотя бы после смерти. Тревожась за будущее, люди отчаянно искали тех, кто мог бы его предсказать. Мистицизмом и эзотерикой болели богатые и бедные, батраки и князья.

Вся страна, по словам народовольца и публициста Льва Тихомирова, была «охвачена каким-то безумным психозом». «Разумное» на «высотах власти было околдовано каким-то непостижимым колдовством». Публицист сетовал на то, что «духовный авторитет провален и опозорен, и всё больше падает в глазах народа».

Воспоминания и особенно дневники людей того времени помогают лучше понять, какой они видели окружавшую их реальность.

Простой народ и секты

Популярность всевозможных сект особенно выросла в начале ХХ века, хотя большинство из них появились задолго до этого как ответ на петровские реформы. По словам французского посла в России Мориса Палеолога, именно секты «столь странным образом обнаруживали моральную недисциплинированность русского народа, его склонность к таинственному, его вкус к неопределенному, к крайностям и к абсолютному».

Дневник французского посла в России — театрала, балетомана, свeтского льва и страстного сплетника — читается как увлекательное художественное произведение, так что можно забыть об ужасных последствиях описываемых в нем событий. Художник Александр Бенуа так вспоминал французского посла: «Милый Палеолог красовался перед дамами, рассыпался в обаятельности, рассказывал с большим остроумием исторические анекдоты». Палеолог, по воспоминаниям Бенуа, пребывал «в недоумении перед Россией, перед ее фантастичностью», но с юмором и в подробностях зафиксировал царившее вокруг безумие.

«Причина таких сект — неудовлетворенность церковью», — писал в дневнике историк Михаил Богословский, замечая, что бороться с сектами церковь могла, только стараясь удовлетворить их религиозные искания, а страдающая христианская душа искала «кроткого, вдумчивого и отзывчивого пастыря» на смену «чиновнику ведомства православного».

Названия большинства тогдашних сект — например, кулугуры, топтуны, плакуны, скакуны, субботники — сегодня ничего не говорят обычному читателю. Те, что не отмерли сами, быстро и радикально зачистила советская власть; выжили только те, кто смог вовремя бежать (чаще всего в Америку) — например, молокане и духоборы.

Самой многочисленной, наверное, была секта хлыстов, насчитывавшая до двухсот тысяч человек. Она стала знаменитой благодаря Распутину, который то ли принадлежал к ней, то ли нет, — скорее всего, следовал ровно тем аспектам движения, которые были ему удобны. Эта секта, распространенная преимущественно на востоке страны, формально не порывала с православием, но трактовала его весьма свободно.

Хлысты, получившие статус пророков, на своих «радениях» кружились, выкрикивая пророчества, пока не валились с ног, а все остальные поклонялись им. Литератор, историк и археолог Степан Нечаев описал в дневнике хлыстовское «радение» в Полевском Заводе на Урале:

«Собравшись в избу, последователи сей секты одного из своего сообщества раздевали, ставили в угол с распростертыми руками, в виде распятия, и зажигали перед ним свечи, убрав заранее иконы. Посреди комнаты ставили воду, где полагали видеть, что знать желали и ожидать были должны, бегали кругом и стегали друг друга, приговаривая: «Терпи за Христа»… После гасили свечи, сообщались кто с кем попало».

Свидетельства о практиках хлыстов противоречивы. «Литургия оканчивается чудовищными сценами сладострастия, прелюбодеяния и кровосмешения», — писал в дневнике Морис Палеолог.

О хлыстах ходили и совсем дикие слухи, включавшие принесение в жертву младенцев мужского пола и «гнусное людоедство». Однако многие считали хлыстов образцом аскетизма и безбрачия. По-видимому, сохраняя какие-то общие черты секты, каждая хлыстовская община, или «корабль» (так они именовали свои общины, которые должны были спасти своих членов, когда уйдет на дно под тяжестью грехов весь мир), устанавливала свои собственные правила.

Скопцы, считавшие себя одной из ветвей хлыстовства, проблему безбрачия решали радикально — оскоплением. Сами они себя называли «белыми голубями». Их богослужения были очень похожи на хлыстовские радения, только без совокуплений. Те члены секты, которых остальные избирали «пророками», войдя в транс, изрекали предсказания. Они же, как правило, проповедовали. Один такой проповедник, по записям Нечаева, после богослужения «каждому делал обетование или венца, или вечной жизни», заканчивая предложением для спасения своей души «скопить самих себя».

Нечаеву рассказали об особенно талантливом проповеднике, который «странными своими обрядами умел наводить такую тоску на сердце, что многие решились сделать ужасную операцию». В дневнике Нечаев упоминает двоих рабочих в подземных рудниках, воспылавших таким энтузиазмом, что они поспешили лишить себя «соблазняющих удов» прямо на рабочем месте с помощью железной лопатки, «вместо подставки употребив край железной тележки, на которой возят руду».

Настоятель церкви в Березовском заводе упоминал о нескольких обнаруженных в его приходе скопческих семьях, например, о Коршуновых. Мать семейства призналась ему, что свои отрезанные груди она сожгла в печи. Что касается мужа, то «куда он дел свой отрезанный член, не сказал». По слухам, отец Коршунова тоже оскопил себя и умер от ран.

Хотя примеру религиозных фанатиков следовали немногие, вокруг них существовал несомненный ореол святости. После смерти основателя секты Кондратия Селиванова, в какой-то момент объявившего себя спасшимся Петром III, его могила в Спасо-Ефимьевском монастыре в Суздале стала крупным объектом паломничества. Почитатели этого народного святого делали ямки в могильном холмике и опускали туда святить сухари, не встречая со стороны монахов никакого противодействия.

Что было характерно для этого времени, движения, образовывавшиеся стихийно вокруг популярных религиозных фигур, совершенно не считавших себя сектантами, тоже приобретали черты сект. Такие народные пророки, как правило, помимо повестки по спасению души, считались еще и чудотворцами, целителями. Взгляды при этом у большинства из них были весьма реакционные.

Огромное количество почитателей приобрел монах Илиодор (Сергей Труфанов), увлекавшийся идеями Черной cотни, призывавший в своих писаниях к еврейским погромам и вообще борьбе с любыми инородцами и открыто выступавший против иерархов церкви. Вокруг этого «монаха, ругателя и буяна, чудотворца и эротомана, обожаемого народом, жестокого врага либералов и евреев» образовался настоящий культ. В Царицыне и Саратове (Илиодор был фактически основателем Свято-Духова монастыря в Царицыне) продавали портреты этого импозантного монаха, кружки с его изображением и оды, сочиненные местным самородком Львовым, — машинистом из саратовского депо. Толпы богомольцев, с радостью трудившихся во благо обители Илиодора, к имени которого прибавился эпитет «мученик», построили при ней секретные катакомбы, выложенные кирпичом и связанные с храмом и другими зданиями — настоящую крепость на случай не то осады, не то конца света.

Илиодор впоследствии был расстрижен, после революции работал в ЧК и умер совсем не в монастыре, а в Нью-Йорке. Несмотря на это, он продолжает «исцелять людей» и по сей день. В 2018 году монах явился на лесной поляне волгоградскому психологу и астрологу Наталье Морозовой, указал, какими травами ей стоит лечиться, и якобы исцелил ее хроническое заболевание. Когда Морозова приехала на эту поляну еще раз, чтобы поблагодарить целителя, на ней, совершенно пустой, горел костер.

Среди множества народных святых начала ХХ века выделяется фигура Иоанна Кронштадского. Если насчет святости Илиодора у многих были сомнения, Кронштадского народ действительно почитал как святого.

Этот священник, происходивший из династии священнослужителей, по окончании обучения мечтал принять монашество и поступить в миссионеры, чтобы просвещать язычников в Сибири и Америке. В какой-то момент, однако, он осознал, что люди на родине не меньше далеких язычников нуждаются в его духовном руководстве.

Первой паствой отца Иоанна стал портовый сброд в Кронштадте — попрошайки и посадские, воры и пьяницы. Батюшка, не интересовавшийся земными благами и живший в целомудрии, с гипнотическими, смотревшими прямо в заблудшие души глазами быстро стал невероятно популярен. В церковной среде он, разумеется, мало кому нравился и считался юродивым, зато народ провозгласил отца Иоанна чудотворцем и великим целителем.

Его необыкновенному дару приписывалось чудесное пролитие дождя в засушливой местности, прозрение слепых и вообще невероятное количество исцелений — и наедине, и при огромном стечении народа, и заочно по телеграмме или фотографии, принесенной к нему в алтарь. Позже была составлена многотомная летопись его исцелений. Он лечил и неверующих, и мусульман.

Лейб-хирург Николай Вельяминов в своей книге, изданной в 1920 году в эмиграции, писал и об Иоанне Кронштадтском. Его рассказ отличает трезвый и здоровый цинизм. «Бесспорно недюжинный священник», по его мнению, хотя и был человеком по-своему верующим, прежде всего был талантливым актером, «удивительно умевшим приводить толпу в религиозный экстаз» и использовать это в своих целях. По словам Вельяминова, «отец Иоанн больше всего влиял на женщин и на малокультурную толпу».

Характерно, что взгляды пастыря, которого чтила почти вся верующая Россия, отнюдь не были прогрессивными. Основной темой проповедей были предостережения о недопустимости революции. «Царство русское колеблется, шатается, близко к падению», — предостерегал Иоанн. Он ненавидел театры и журналы, считал просвещенных людей самыми ужасными преступниками и был личным врагом Льва Толстого, о котором отзывался следующим образом: «Дерзкий, отъявленный безбожник, подобный Иуде предателю… О, как ты ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны». Толстой платил ему той же монетой.

Простой народ боготворил отца Иоанна. Тысячи людей ежедневно приезжали в Кронштадт на службу в соборе, где он ввел за неимением возможности исповедовать каждого прихожанина лично так называемую общую исповедь, по сути совершенно сектантское мероприятие, где толпы людей каялись, громко выкрикивая свои грехи.

Получая ежедневно невероятное количество пожертвований, отец Иоанн сразу же их раздавал нуждающимся и ежедневно кормил тысячу человек. Где бы он ни показался, за ним следовала толпа. Люди бежали за его каретой и даже по берегу за пароходом во время его путешествия по воде. После смерти народного святого десятки тысяч людей регулярно приезжали на его могилу.

Среди поклонников и особенно поклонниц отца Иоанна были и такие, кто чтил его за бога Саваофа, хотя сам Кронштадтский этого не поощрял. «Всегда находилось несколько человек, приходивших в религиозный экстаз и выкрикивавших, что отец Иоанн — это сам ”Господь Саваоф”, несмотря на высокую вероятность того, что до них доберется полиция и выведет», — записал в дневнике Владимир Короленко. Газеты того времени переполняли истории чудесных исцелений. По словам Короленко, «некие господа использовали их для своих лукаво-благочестивых целей».

Аристократические спириты

У высшего общества тяга к мистицизму странным образом сплелась не только с православием, но и с интересом к современным научным открытиям, породив уверенность, что обладающие соответствующим даром люди станут проводниками в иные миры. Из Европы с некоторым опозданием добралась до России мода на спиритизм, проводили сеансы часто довольно подозрительные иностранцы. По остроумному замечанию Александра Бенуа, в магию уверовали и такие персонажи, которые, казалось, должны были иметь к ней самый стойкий иммунитет — «самое неподвижное, что есть в мире, то есть православная гувернантка из военной семьи, притом не чисто русского происхождения».

Во время первой волны российского спиритизма, достигшей своего пика в 1870-е годы, ведущие русские ученые — такие как Бутлеров и Менделеев, пытались разобраться в том, действительно ли медиумы способны вызывать духи умерших, и если да, то какие именно здесь задействованы процессы. Вторая волна не задавала глубоких вопросов, но была такой массовой, что не только высшее общество, но многие купцы и мещане проводили вечера за круглыми столами при свете красной лампочки, испытывая дискомфорт от того, что подобных занятий не одобряла церковь, но не в силах противиться соблазну.

Офицер Николай Буторов, выпускник Императорского лицея, подробно описал в дневнике и спиритические сеансы, на которых он присутствовал, и отношение к ним образованной публики, колебавшееся между скептицизмом и соблазном довериться спиритам. Когда сослуживец по Первому департаменту Сената предложил Буторову поприсутствовать на сеансе популярного спирита Гузека, Буторов из любопытства согласился, думая, что Гузек «занимается каким-то еще не разгаданным шарлатанством» или обладает сильной способностью внушения.

Спирит, «более чем некрасивый», старомодно одетый, грязноватый и нечесаный, с бесцветными холодно-стальными глазами, потребовал снять со стен несколько тяжелых картин, завесить зеркало и отодвинуть фортепиано, затем тщательно замотал специальную красную лампочку, так как нашел, что даже она дает слишком много света.

Участники сеанса сидели за тяжелым дубовым столом, образовав руками цепь. На первых двух сеансах они лишь видели какие-то огоньки и слышали неясные звуки, хрюканье и рычание. «После ужина мы сели в третий раз, — писал позже Буторов. — Не успели появиться огоньки, как с грохотом и треском что-то свалилось на наш стол. Все вскочили. Зажгли электричество — на столе лежала разбитая гитара, остававшаяся на фортепиано. На этом закончился первый вечер». На следующий вечер «чертики» Гузека вели себя более вольно. «Шумахер тихо, спокойно сказал: ”Что-то сидит на моем плече... Что-то холодное, мягкое, вроде свиного пятачка прикасается к моей шее... Оно всё сильнее давит... Теперь перестало”».

На третий день приятели пережили самые жуткие сеансы. Буторов писал:

«Появившиеся огоньки окружили всех нас. Рычания и хрюканья не прекращались и становились всё громче и как будто злобнее. Стали слышаться какие-то как будто шаги. То на том, то на другом из нас (один я оказался почему-то нетронутым) сидело что-то на плече, а мягкий холодный пятачок всё упорнее тыкался в шею того, на ком это что-то сидело. Вдруг послышался истерический вопль Авинова: ”Оно сидит на мне и давит... Сильнее давит... Оно прижало меня к столу...” Авинов уже кричал: ”Душит... Спасите...” Вскочив, мы зажгли электричество. Спинкой стула шея Авинова была прижата к столу, а сам он, мертвецки бледный, еле держался на ногах».

На следующем сеансе Буторов сам чуть не умер от страха, увидев «что-то как будто более большое и круглое, медленно, низом продвигавшееся к моему стулу». Перепуганный Буторов вскочил и запустил в этот непонятным объект стулом. Раздался крик, по воздуху пролетели еще какие-то объекты. «Все закричали, и зажглось электричество. Гузек сидел с окровавленной мордой, злобно посматривая на нас. У одного из нас вскочила шишка на голове, а у другого оказался подбитым нос». Выяснилось, что один из приятелей решил проползти вокруг стола и удостовериться, что спирит сидит на своем месте, и, получив по голове стулом Буторова, в ответ тоже бросил его в кого-то.

Не встретив в этой компании должного уважения, Гузек давать им сеансов больше не стал. А Буторов, хотя этот сеанс закончился комично, и все потом за ужином веселились от души, всё же имел от сеансов тягостные ощущения, увидел в них проявление «каких-то темных неведомых сил» и решил больше так не экспериментировать.

В то время как подобные Буторову новички могли испугаться и держаться от спиритов подальше, многие русские аристократы в начале ХХ века занимались спиритическими сеансами постоянно. Глубоко верующие люди не видели ничего предосудительного в занятиях спиритизмом — как старая графиня Ипатьевская, которой являлись всевозможные видения, включая Серафима Саровского.

Морис Палеолог хорошо был знаком с кружком спиритов царских кровей, который впоследствии сыграл роковую роль в жизни страны, приютив и продвигая Распутина. В него входили, прежде всего, внук Николая I великий князь Николай Николаевич, его брат великий князь Пётр Николаевич и супруги двух братьев, дочери короля Черногории великие княгини Анастасия и Милица. Обе княжны еще с юности отличались интересом ко всему мистическому, оккультизму и спиритизму. Милица получила в Париже диплом почетного доктора алхимии. Не чувствуя себя своими при дворе Романовых, где они встречали к себе пренебрежительное отношение, сестры стали центром альтернативного, мистически настроенного кружка. Всё это общество Палеолог характеризовал как «праздное, легковерное, предававшееся самым нелепым упражнениям теургии, оккультизма и некромантии».

Именно через этот кружок всевозможные целители и предсказатели будущего попадали к императрице Александре Фёдоровне: она тоже была иностранкой и страдала от одиночества, что сблизило ее с Милицей и Анастасией.

«Божьи люди» императрицы

У монаршей четы никогда не возникало сомнений в том, что власть дана им богом и ход событий предначертан заранее. Императрица как-то сказала министру финансов Коковцову, который высказал ей свои сомнения в том, что сможет достойно продолжить работу вместо убитого Столыпина:

«Я уверена, что каждый исполняет свою роль и свое назначение, и если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль и должен был стушеваться, так как ему нечего было больше исполнять».

Тем не менее, супруги так беспокоились об отсутствии у них наследника, считая, что иметь сына важно как для собственной семьи, так и для государства, что решили прибавить к предначертанному и собственные усилия. Именно тревоги о наследнике стали причиной их интереса ко всевозможным гадалкам, целителям и предсказателям будущего.

Очень скоро после появления долгожданного царевича супруги поняли, что тревоги на этом не закончатся. После того, как у царевича Алексея в октябре 1904 года началось и долго не прекращалось кровотечение из пупка, стало ясно, что ему достался через мать от прабабки королевы Виктории страшный ген гемофилии. Лечить ее не умели. Домашний врач царской семьи доктор Боткин писал о болезни царевича: «Я ничего не в состоянии сделать, кроме как ходить около него».

С этой «тщательно скрываемой драмой» (по выражению воспитателя царских детей Пьера Жильяра), семья всё больше замыкалась в себе.

Императрица Александра Фёдоровна сама не отличалась крепким здоровьем, а возможно, и преувеличивала свои болезни. Знавшие ее лично упоминали, не называя конкретной болезни, что в определенные моменты своей жизни она месяцами не вставала с постели, а в другие проводила свои дни в инвалидном кресле. Эта настоящая или мнимая слабость здоровья, на которую она жаловалась еще в двадцать лет, не помешала ей, однако, пять раз забеременеть и благополучно родить.

Приняв православие со всей страстью своей экзальтированной натуры, боясь за судьбу русской монархии, своей семьи и, конечно, неизлечимо больного царевича, последняя русская императрица приближала к себе тибетского лекаря и француза-мартиниста, мага-спирита и Пашу-босоножку, уверовав в каждого из них по очереди с одинаковой страстью. Неизвестно, в какой степени верил всем этим людям Николай II, но он знал, что перечить супруге не стоит.

По меткому выражению Палеолога, императрица «усвоила самые древние, самые характерные специфические элементы ”русскости”, которые имеют высшим выражением мистическую религиозность». По мнению французского посла, «болезненные наклонности», унаследованные императрицей от матери, были и у других членов ее семьи. Сестра императрицы Елизавета Фёдоровна занималась бурной и экзальтированной благотворительной деятельностью, а брат, великий герцог Гессенский, славился своей эксцентричностью. По мнению посла, в уравновешенной среде Запада эти качества императрицы были бы не столь заметны, однако в России они попали на самую благоприятную почву. Палеологу казалось, что необычные качества характера императрицы не так уж редки в русском народе:

«Душевное беспокойство, постоянная меланхолия, неясная тоска, перепады настроения от возбуждения до уныния, навязчивая мысль о невидимом и потустороннем, суеверное легковерие — все эти черты характера, которые кладут такой поразительный отпечаток на личность императрицы, — разве они не укоренились и не стали повальными в русском народе?»

Эпилептики бились в припадках на полу гостиной в ее царскосельском дворце, юродивые выкрикивали бессвязные звуки или, в лучшем случае, слова, маг накоротке беседовал с духом умершего императора, и адекватная часть общества всё больше беспокоилась о влиянии всех этих странных людей на монаршую чету и через нее на государство в целом.

Приняв православие, немецкая принцесса приняла и юродивых, столь любимых русским народом. Митьку Колябу, инвалида детства и эпилептика, хитрые монахи из Оптиной Пустыни использовали в своих целях. Рассказов о нем сохранилось множество, и все друг другу противоречат: якобы был Митька с двумя культями вместо рук, но на его фотографиях руки есть. Якобы был он в сношениях и с Илиодором, и с Иоанном Кронштадтским, писали также о том, как он рассорился с Распутиным и стал его врагом. Но по другим рассказам Митька был совсем слабоумный, мало что понимал и говорить совершенно не мог: «Это был типичный эпилептик с выпученными, бессмысленными глазами и с характерным постоянным слюнотечением».

Эти эпилептические припадки монахи из Оптиной Пустыни интерпретировали и представляли другим как религиозный экстаз, транс — как раз то состояние, в котором человек становился пророком. Это было модно, и иметь такого «пророка» для находчивого руководства монастыря могло оказаться очень выгодно — как и получилось с Митей. Вскоре одному из монахов явился святой Николай и объяснил глубокий смысл криков и судорог юродивого.

Так как считалось, что слабоумному известно всё о прошлом, настоящем и будущем, в 1901 году монахи привезли Митьку в Петербург, где он делал предсказания императорской чете до тех пор, пока слишком уж сильно не испугал императрицу эпилептическим приступом.

Что касается знаменитой Паши Саровской, предсказавшей рождение царевича, тут история отдает какими-то темными чарами. Паша (Ирина в миру), изуродованная и выкинутая на улицу помещиками крестьянка, тридцать лет прожила в лесу, прежде чем попасть в монастырь. Ей приписывались различные пророчества, в том числе такой эпизод: «Блаженная Паша шла мимо ограды кладбищенской церкви Преображения Господня и, ударив палкой об столб ограды, сказала: ”Вот как этот столб повалю, так и пойдут умирать, только поспевай могилы копать”. Слова эти скоро сбылись: как повалился столб — [умерла] блаженная Пелагея Ивановна, за ней священник Феликсов и столько монахинь, что сорокоусты не прекращались целый год и случалось, что сразу двоих отпевали». Жизнеописание юродивой содержит и довольно жуткий рассказ о куклах, которых у нее было очень много и с которыми она постоянно играла: «И куклы ее замечательные! Например, есть одна кукла, которой она отмыла всю голову, и, как только приходит время кому-то умереть в монастыре, Паша вынимает ее, убирает и укладывает».

За ответом, будет ли у них наследник, Николай и Александра обращались и к иностранным магам и провидцам. Через мистически настроенных «сестер-черногорок» Милицу и Анастасию императрица была в курсе современных европейских мистических и эзотерических течений, так что среди ее «божьих людей» нередко встречались и их представители. Из этих персонажей самые большие опасения окружению императрицы внушил из-за своего растущего влияния так называемый «месье Филипп», крестьянский сын, начавший карьеру в мясной лавке.

Появившись при дворе Романовых, Филипп Низье за короткое время успел приобрести такое влияние, что царь дал ему разрешение носить форму генерала медицинской службы (до этого несколько раз Филипп просил императора дать ему степень доктора медицины, однако это было невозможно из-за отсутствия у него образования). Глава заграничной агентуры департамента полиции Петр Рачковский в феврале 1903 года запросил во Франции с помощью Палеолога конфиденциальную информацию о прошлом «чудотворца» из-за опасения, что эксцентричное поведение этого шарлатана «завершится ужасным скандалом». К этому времени Низье уже год как играл серьезную роль при российском дворе.

По собранным Палеологом сведениям, Филипп Низье-Вашо очень рано, работая подростком в мясной лавке у дяди, проявил необыкновенные наклонности: он страстно интересовался магией, предсказанием будущего и гипнотизерами. Молодой человек и сам чувствовал себя одним из них. Постепенно к простому люду, искавшему помощи у целителя, присоединились и люди из общества. Вслед за французскими аристократическими поклонниками у него появились и русские. В Каннах его представили великому князю Петру Николаевичу, его жене Милице и ее сестре Анастасии. Теперь для него был открыт и путь к сердцам августейшей четы.

«Среднего роста и крепкого телосложения, простой и скромный в обращении, с мягким голосом, высоким лбом под густыми темными волосами, с ясным, обворожительным и пронизывающим взглядом, он обладал изумительным даром вызывать к себе симпатию и поразительным запасом магнетизма», — писал Палеолог, который считал Филиппа шарлатаном, не веря, что в своем кабинете он действительно лечит больных с помощью «флюидов и астральных сил». Агент охранного отделения Манасевич-Мануйлов передал Палеологу свои впечатления от целителя и мага:

«Передо мной стоял крепко сбитый малый с большими усами; он был одет в черное, выглядел спокойным и суровым и был похож на учителя начальной школы, принарядившегося ради воскресного дня… В нем не было ничего примечательного, за исключением глаз — голубых глаз, полуприкрытых тяжелыми веками, время от времени в них вспыхивал мягкий блеск».

На шее маг носил черный шелковый мешочек с каким-то амулетом, о котором отказался рассказать Мануйлову. Во сне он храпел, «как солдат». Манеры у него, по мнению Мануйлова, были «смиренные» и рассудительность замечательная, и в магии он был настоящий эксперт.

После первой же встречи монаршая чета предложила магу жить в Царском Селе, где для него специально подготовили дом. Филипп не замедлил приехать и окунуться в работу: проводил раз или два в неделю сеансы гипноза, в процессе которых призрак отца императора Александра III дал царю много советов по управлению государством. Филипп также выдавал пророчества и проводил эксперименты по воплощению и черной магии.

Он обещал чете и помощь в решении их самой главной проблемы — отсутствия наследника. Французский маг не боялся масштабных задач и взялся за дело, «сочетая наиболее трансцендентальные приемы магической медицины, астрономии и собственного ума». Источники дают разную информацию: то ли очередная беременность императрицы оказалась ложной, не более чем внушением от «божьего человека», то ли у нее случился выкидыш, но враги и завистники Филиппа осмелели, и звезда его начала заходить. Кое-кто даже открыто заявлял, что у француза «дурной глаз» и вообще на нем метка антихриста. Тем не менее, окончательно удалить от двора Филиппа не удалось даже после получения Рачковским информации от французской полиции о трех судебных приговорах, вынесенных великому магу. Только предсказание решительного успеха русской армии в войне с японцами, которое оказалось катастрофически ложным, вызвало охлаждение к нему императора. Французский маг был выдворен из Царского Села.

«Царство абсурда безгранично», — заметил Палеологу кто-то из его аристократических собеседников. На смену одному «божьему человеку» при дворе должен был обязательно прийти другой.

Прошло несколько лет, и тревоги об отсутствии у царской четы наследника сменились огромным и обоснованным страхом за царевича Алексея. При бессилии официальной медицины к лечению поочередно привлекли нескольких шарлатанов, самым известным из которых был, несомненно, тибетский доктор Бадмаев. Этот бурят, лечивший травами и порошками а, по слухам, и шаманизмом, был невероятно популярен в Петербурге.

Как с интересом отмечал Палеолог, «бурят, не имевший никакого медицинского образования, лечил людей совершенно открыто — и его медицина была странной, соединенной с колдовством». Хотя сам Бадмаев неоднократно заявлял, что он не имеет никакого отношения к шаманам, а лечит только травами и порошками, которые приготовляет собственноручно, за ним всё же утвердилась слава шамана, и именно она в смутные времена помогла ему приобрести популярность. Денег за лечение тибетский доктор не брал, но клиентов предпочитал непростых. Один из его пациентов, например, помог ему в конце русско-японской войны, организовав для него миссию в Монголии, где Бадмаеву было поручено встретиться с представителями правящей династии. Миссия была осуществлена блестяще. Потом, правда, выяснилась небольшая деталь: выделенные казной для монгольских правителей двести тысяч рублей никогда до них не дошли, но дело было улажено тем же или другим высоким пациентом Бадмаева, и тот, как писал Палеолог, «спокойно вернулся к своим каббалистическим действиям». Напротив, даже распространился слух, что тибетский доктор привез из путешествия по Монголии всевозможные «лечебные травы и магические рецепты», полученные от тибетских колдунов.

Хотя Бадмаев большую часть своей жизни прожил в Петербурге, его сердце и интересы остались на родине. Бадмаев помогал в православной миссионерской деятельности среди бурятов, улучшил местную породу лошадей, развивал золотые прииски и прочил русской короне господство на Дальнем Востоке.

Слухи о Бадмаеве ходили невероятные. Как писал Палеолог, Бадмаев, «сильный своим невежеством», без каких-либо опасений брался за самые трудные и неясные медицинские случаи. Если верить слухам, лекарства, которые он «вычурно именовал» порошком из Нирвритти, бальзамом из Ниенчена или эссенцией черного лотоса, он составлял сам из компонентов, добытых у аптекаря. «Он утверждал, что знает древние секреты врачевания земли Далай-Ламы. Нет сомнения, что этот человек обладал мощнейшим даром убеждения», — писал о Бадмаеве Александр Керенский.

Ни травы и порошки, ни сила внушения Бадмаева не смогли облегчить страдания больного гемофилией наследника. Окажись его лечение эффективным, этот умный, хитрый и амбициозный человек мог повлиять на весь ход истории. Но царевич по-прежнему болел, и «божьи люди» при романовском дворе продолжали сменять друг друга.

«Старец с неопределенным нехорошим духом»

В дни Великого поста 1903 года на Николаевский вокзал в Санкт-Петербурге прибыл с письмами своих покровителей из Казани Михаила и Хрисанфа новый «божий человек» — Григорий Распутин. Уже упоминавшийся здесь Илиодор рассказал, каким он впервые явился в столице:

«Григорий был одет в простой, дешевый, серого цвета пиджак, засаленные и оттянувшиеся полы которого висели спереди, как две старые кожаные рукавицы, карманы были вздутые; брюки такого же достоинства. Особенно безобразно, как старый истрепанный гамак, мотался зад брюк; волосы на голове ”старца” были грубо причесаны в скобку; борода мало походила вообще на бороду, а казалась клочком свалявшейся овчины, приклеенным к его лицу, чтобы дополнить всё его безобразие и отталкивающий вид; руки у ”старца” были корявы и нечисты, под длинными и даже немного загнутыми внутрь ногтями было много грязи; от всей фигуры ”старца” несло неопределенным нехорошим духом».

Шло время, и эта странная фигура всё ярче и четче вырисовывалась из общего мистического марева. Он сменил серые обноски с отвисшим задом на плисовые шаровары, шелковые рубахи и лакированные сапоги, стал вхож к промышленникам, банкирам и аристократам — и в царскую семью. До поры до времени никто не придавал этому «старцу» особого значения. Однако его влияние на дальнейший ход истории России хорошо известно.