«Сделай милость, не уступай этой суке цензуре». Как русские классики боролись с политическими ограничениями

Александр Радищев: как цензор принял «Путешествие из Петербурга в Москву» за путеводитель

«Путешествие из Петербурга в Москву» — наверное, известнейший прокол в истории российской цензуры за все время ее существования.

Дело в том, что эта ужасная крамольная книга, наполненная идеями западной революционной «заразы», хоть и печаталась в частной типографии, но была разрешена цензором. Как так вышло? Дело в контексте. В то время, в конце XVIII века, по всей Европе были чрезвычайно популярны книги на стыке сентиментального тревел-фикшена, как сказали бы сейчас, и путеводителя. Именно за такую книгу и принял «Путешествие» ленивый цензор, который просто пролистал предложенный томик и осмотрел оглавление — ведь главы там обозначены названиями городов и сел. И дал добро, даже не вчитываясь! Кончилось все это плохо как для автора, так и для цензора, кстати.

После этого долгие десятилетия книга не просто была под запретом, про нее было нельзя даже писать в газетах и журналах. Нарушить это негласное вето попытался Пушкин. Для третьего номера журнала «Современник» он подготовил статью под смелым названием «Александр Радищев». На первый взгляд, в статье ничего опасного не было. Она была крайне критической по отношению к Радищеву: текст изобиловал колкими фразами вроде «полупросвещение» и «варварский слог».

Но дело не в том, что под конец жизни Пушкин решил стать лоялистом. Герцен позже объяснял, что таким образом он собирался перехитрить николаевскую цензуру. Для Пушкина важно было само упоминание Радищева, чтобы привлечь к его фигуре внимание читающей публики; для этого можно было и немного поругать революционера. Рядом с пассажем про варварский слог можно, например, найти: «Читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного».

Намек, впрочем, разгадал и цензор. Статья эта вышла впервые только в 1857 году.

Александр Пушкин: «Огрызайся за каждый стих»

Вообще отношение Пушкина к цензурным ограничениям было однозначно негативным. «Сделай милость, не уступай этой суке цензуре, — писал он Вяземскому при посылке „Бахчисарайского фонтана“, — огрызайся за каждый стих и загрызи ее, если возможно».

Примеров борьбы Пушкина с цензурой известно великое множество — и им можно посвятить отдельную книгу. Поэтому предлагаю посмотреть на один, но действительно филигранный пример, как Пушкин оставил цензуру в дураках. В четвертой главе «Евгения Онегина» есть такой момент:

Вдовы Клико или Моэта
Благословенное вино
В бутылке мерзлой для поэта
На стол тотчас принесено.
Оно сверкает Ипокреной;
Оно своей игрой и пеной
(Подобием того-сего)
Меня пленяло: за него
Последний бедный лепт, бывало,
Давал я…

Видите тут издевку над цензурой и шутку про императора? В ноябре 1825 года книга Евгения Баратынского «Эда и Пиры» спокойно прошла цензуру и готовилась к печати. Но всего через месяц произошло выступление декабристов, и в начале 1826 года цензура еще раз прочитала книгу и нашла следующие строки:

Как пылкий ум не терпит плена,
Рвет пробку резвою волной,
И брызжет радостная пена,
Подобье жизни молодой.

Речь шла о французском шампанском «Аи», но цензор, вчитавшись, увидел крамолу в словах «пылкий ум не терпит плен». Вам это кажется странным? Не только вам. Вся литературная тусовка того времени была, мягко говоря, удивлена. Вот, например, что писал Вяземский Жуковскому:

«Что говорить мне о новых надеждах, когда цензура глупее старого, когда Баратынскому не разрешают сравнивать шампанское с пылким умом, не терпящим плена».

Теперь перечитываем еще раз Пушкина:

Оно своей игрой и пеной

(Подобием того-сего)

Меня пленяло.

Тут и сравнение с «тем-сем», и глагол «пленять». Отсылка очевидная. Кстати, позже в «Путешествиях Онегина» она повторится с большей прямотой. Продолжая насмехаться над анекдотичностью такого запрета, там Пушкин доводит ситуацию с Аи до абсурда и спрашивает, не запретят ли сравнивать игристое вино с музыкой:

Как зашипевшего Аи

Струя и брызги золотые...

Но, господа, позволено ль

С вином равнять do-re-mi-sol?

Ко всему прочему в отрывке есть шутка про царя — в словах «за него последний бедный лепт, бывало, давал я».

Для сравнения фрагмент из «Послания Александру» Жуковского:

…когда и Нищета под кровлею забвенья

Последний бедный лепт за лик твой отдает.

По тем временам это не просто ирония, это открытая дерзость: сравнить портрет императора с алкоголем. Но это мы с вами теперь знаем, а цензура так ни о чем и не догадалась, потому что не смогла прочитать все эти отсылки.

Николай Гоголь: фальшивый «Ревизор» и дружба с цензором

Как известно, цензура с личного благоволения царя разрешила ставить «Ревизора». Премьера прошла в марте 1836 года в Александринском театре, на ней был и сам император Николай I.

Почти сразу после этого он заказал «продолжение» пьесы. За это взялся некто Дмитрий Цицианов, состоявший на военной службе. Цицианов за несколько месяцев написал «Настоящего ревизора», где использовал всех тех же персонажей, только на этот раз все казнокрады были наказаны.

Уже в июле пьесу поставили снова в Александринке, причем играли те же актеры, что и в гоголевском «Ревизоре». Собственно постановки шли впритык: сначала пять действий гоголевского «Ревизора», а потом три действия цициановского «Настоящего ревизора».

«Правильная» пьеса провалилась с треском. Вот что записал в дневнике А. Храповицкий, инспектор репертуара русской драматической труппы:

«Господина настоящего ревизора ошикали. Туда ему и дорога! Такой галиматьи никто еще не видал».

Кстати, первую печатную версию «Ревизора» Гоголь подарил цензору Никитенко — как своему приятелю. И именно с Никитенко связана еще одна история отношений Гоголя с цензурой.

В 1841 году Гоголь вернулся в Россию с первым томом «Мертвых душ». Сперва рукопись он передал в московскую цензуру, но позже по совету Белинского переправил в Петербург. Там поэма от Одоевского попала к графу Виельгорскому и должна была перейти к министру народного просвещения Сергею Уварову, но того не оказалось дома (к счастью!). И тогда Виельгорский поручил цензору Никитенко посмотреть, нет ли там чего предосудительного.

Именно Никитенко не пропустил повесть о капитане Копейкине (Гоголь ее в итоге переписал). Кроме того, Никитенко вычеркнул пару мест и удлинил название до «Похождений Чичикова...».

Во всей этой истории есть один любопытнейший момент. Человек, разрешивший русской публике читать книгу о махинациях с русскими рабами, сам был когда-то рабом! Александр Никитенко родился в 1804 году крепостным крестьянином и получил вольную в 20 лет. Он смог получить высшее образование, преподавал в университете. К концу жизни он стал академиком и дослужился аж до чиновника четвертого ранга.

По долгу цензорской службы Никитенко знался почти со всеми литераторами, и, что любопытно, нигде, ни дневниках и ни в частных письмах, те не попрекали его низким происхождением. Вообще Никитенко считался умеренным прогрессистом — как сказали бы теперь, системным либералом.

Лишь раз он расстроил Пушкина. Вот запись из дневника Никитенко за 1834 год (самому Никитенко 30 лет, и свободным человеком он стал за десять лет до этого):

«Случилось нечто, расстроившее меня с Пушкиным. Он просил меня рассмотреть его „Повести Белкина“, которые он хочет печатать вторым изданием. Я отвечал ему следующее:

— С душевным удовольствием готов исполнить ваше желание теперь и всегда. Да благословит вас гений ваш новыми вдохновениями, а мы готовы. (Что сказать? — обрезывать крылья ему? По крайней мере рука моя не злоупотребит этим.) Потрудитесь мне прислать все, что означено в записке вашей, и уведомьте, к какому времени вы желали бы окончания этой тяжбы политического механизма с искусством, говоря просто, процензурованья, — и т. д.

Между тем к нему дошел его „Анджело“ с несколькими урезанными министром стихами. Он взбесился: Смирдин платит ему за каждый стих по червонцу, следовательно, Пушкин теряет здесь несколько десятков рублей. Он потребовал, чтобы на место исключенных стихов были поставлены точки, с тем однако ж, чтобы Смирдин все-таки заплатил ему деньги и за точки!»

Иван Тургенев: публиковался от имени Луи Виардо

В 1843 году во время гастролей в Петербурге певица Полина Виардо вместе с мужем Луи познакомилась с Иваном Тургеневым. Когда гастроли закончились, Тургенев вместе с семейством Виардо уехал в Париж.

В годы николаевской реакции у Тургенева могли быть проблемы, даже если бы он что-то «неправильное» опубликовал под своим именем во Франции. Поэтому он просил помочь Луи Виардо, и тот публиковал как бы от себя некоторые статьи и переводы Тургенева: например, перевод повестей Гоголя в 1845 году на французский язык, статьи De l’Affranchissement des serfs en Russie («Об освобождении рабов в России», 1846) и Etude sur la situation des serfs en Russie («Очерк о положении рабов в России», 1857).

Николай Некрасов: забрал у цензора потерянную рукопись за вознаграждение

В морозном феврале 1863 года Николай Некрасов вез в питерскую типографию Вульфа две рукописи Чернышевского с началом романа «Что делать?» (сам автор в то время уже полгода как сидел в Петропавловской крепости).

По дороге Некрасов случайно обронил сверток с бумагами. Получить второй экземпляр рукописи не представлялось возможным: ее и так передавали по сложной схеме. Отчаявшийся Некрасов четыре дня подряд размещал объявление в газете «Ведомости Санкт-Петербургской полиции»:

«Потеря рукописи. В воскресенье 3 февраля, во втором часу дня проездом по Большой Конюшенной обронен сверток, в котором находились две прошнурованные по углам рукописи с заглавием „Что делать?“. Кто доставит этот сверток к Некрасову, тот получит 50 рублей серебром».

На пятый день рукописи вернули.

Ирония заключается в том, что ее нашел чиновник канцелярии Главного управления цензуры. В текст он даже не заглянул. Позже цензура, кстати, по ошибке дала добро на публикацию романа, увидев в нем только любовную линию, но быстро осознала свою ошибку и запретила три номера «Современника», в которых выходило произведение.

Антон Чехов: поменял издание — и цензора

В 1885 году молодой автор коротких юмористических рассказов Антон Чехов послал в журнал «Осколки» рассказ «Сверхштатный блюститель» (сейчас он нам известен как «Унтер Пришибеев»). Издатель журнала Лейкин сократил рассказ и отправил в Петербургский цензурный комитет.

Решение было быстрым. Уже 16 сентября Лейкин писал Чехову:

«Цензор не разрешил к печати ваш рассказ „Сверхштатный блюститель“. Что он нашел в нем либерального — не понимаю».

Лейкин подал на апелляцию. Вторая инстанция подтвердила определение первой:

«Эта статья принадлежит к числу тех, в которых описываются уродливые общественные формы, явившиеся вследствие усиленного наблюдения полиции. По резкости преувеличения вреда такого наблюдения статья не может быть дозволена».

Лейкин рассказал Чехову, что делать:

«Рассказ этот у Вас непременно уйдет в „Петербургской газете“. Не посылайте только туда его в корректуре, а перепишите. [Главред „Петербургской“] Худеков — страшный трус. Узнает, что рассказ не пропущен цензурой для „Осколков“, и ни за что не поместит».

Чехов так и сделал. Переписал заголовок на «Кляузник» (по совету Лейкина), изменил дату действия (3 сентября вместо 3 августа), смягчил характеристику Пришибеева, внес несколько добавлений: например, дописал комическую сцену, где мировой учит Пришибеева говорить «вы», а не «ты».

5 октября 1885 года рассказ действительно вышел в «Петербургской газете», которая просто-напросто работала с другим цензором.

Лев Толстой: против российской цензуры и американской почты

Скандальную для своего времени «Крейцерову сонату» Льва Толстого запретила не только цензура в России, но и даже Почтовая служба США. В Америке, правда, запрет продлился недолго. В 1890 году суд штата Нью-Йорк отменил запрет. Судья постановил, что «[ни русский царь, ни почтовая служба США] не признаны в нашей стране как полномочные органы в вопросах юриспруденции либо литературы».

А вот на родине скандальная повесть распространялась долгое время в списках: ее пересылали друг другу по почте. Вот, например, письмо Антона Чехова от 17 января 1890 году к Модесту Чайковскому, брату композитора:

«Дорогой Модест Ильич, посылаю Вам „Крейцерову сонату“. Прочитав, благоволите послать ее H. M. Соковнину, который живет на Васильевском острове, 1-я линия, д. № 38. Он пришлет мне. Будьте здоровы».

Евгений Евтушенко: уволенный после «Бабьего Яра» главред «Литературной газеты»

В 1961 году Евтушенко впервые приехал на место массового убийства евреев Бабий Яр. Его шокировало, что там не было памятных знаков и вообще была свалка. Он быстро написал одноименную поэму, и 19 сентября 1961 года она была опубликована в «Литературной газете» без дополнительных согласований.

Евтушенко потом в другом стихотворении так вспоминал разговор с главным редактором «Литературной» Валерием Косолаповым:

— Ты обожди. Я позвоню жене.
— Зачем жене? — был мой вопрос невольный от робко предвкушаемого «За».
— Да потому что буду я уволен.
— За что?

— Да за красивые глаза.

И надо же. Косолапов оказался прав. Вскоре его действительно уволили.

Булат Окуджава: стилизовал стих под перевод Вийона

В 1963 году Булат Окуджава опубликовал стихотворение «Молитва Франсуа Вийона». Баллады средневекового французского барда Вийона были популярны в 1950-х годах в СССР: в переводе Ильи Эренбурга они выходили в журнале «Новый мир». Поэтому никто не заметил подлога.

Такого стихотворения у Вийона не было. Просто Окуджава понимал, что его собственное стихотворение с названием «Молитва», обращенное к богу, не будет пропущено советской цензурой, поэтому стилизовал его под перевод.

На самом деле догадаться об этом было не так уж и сложно. Стихотворение начинается со слов «Пока Земля еще вертится». Франсуа Вийон жил в XV столетии, когда о вращении Земли вокруг собственной оси не было известно.