Феникс Эдмундович. Как отказ от люстрации привел к возрождению диктатуры в России

«Полное отсутствие расчета с прошлым после краха коммунизма, представляет преднамеренное попирание правосудия и верховенства права. Есть бывшие партийные дураки и известные журналисты, которые считают это доказательством „мудрости страны“. Есть также прагматики, которые утверждают, что все „рассосется“ со временем, по мере того как вырастет новое поколение, не знающее о страданиях его бабушек и дедушек. И первые, и вторые в один прекрасный день обнаружат (если проживут достаточно долго), насколько они ошибались, — не важно, осознанно или нет».

Такое предупреждение, опубликованное редактором, журналистом и писателем Густавом Херлингом-Грудзинским, появилось в польской газете Kultura в конце 1993 года. Бывший узник ГУЛАГа и автор воспоминаний «Иной мир: Советские записки» обращался к польскому читателю. На его родине немногие тогда разделяли подобные взгляды. Процесс расчета с прошлым в Польше к тому моменту оказался практически свернутым (он вновь возобновился лишь во второй половине 1990-х). Другие страны бывшего соцлагеря, прежде всего Германия и Чехословакия, уже реализовали к тому моменту гораздо более внятные и жесткие меры проработки социалистической диктатуры, известные как меры правосудия переходного периода.

Это понятие, впервые введенное в обращение в английском варианте как Transitional Justice в 1990-е, охватывает комплекс процессов и механизмов, связанных с попытками преодолеть наследие крупномасштабных нарушений законности и системной безнаказанности, обеспечить подотчетность власти, восстановить справедливость, заложить новые основания общественного договора при переходе от диктатуры к демократии.

Центральная и Восточная Европа: гражданский контроль и люстрация

Хотя принятие мер переходного правосудия было связано с множеством сложностей, большинство стран Центральной и Восточной Европы, в отличие от России, такие меры реализовали. В Германии, Чехословакии и странах Балтии участники протестного движения, бывшие диссиденты, люди, в наибольшей степени пострадавшие от режима, стали главными проводниками идей комплексного расчета с прошлым: проведения судебных разбирательств, создания парламентских комиссий по расследованию преступлений, ликвидации структур госбезопасности и открытия архивов спецслужб, проведения люстраций, реституций и др.

В ГДР борьба за принятие этих мер началась задолго до объединения двух германских государств. Уже осенью 1989 года в ходе массовых акций протеста гражданские активисты требовали ликвидации Министерства госбезопасности (известного как Штази). Когда выяснилось, что сотрудники Штази уничтожают архивы, протестующие с начала декабря 1989-го стали занимать местные отделения госбезопасности и создавать гражданские комитеты, чтобы обеспечить сохранность документов. В январе 1990 года активисты взяли под свой контроль главное управление Штази в Восточном Берлине.

В Чехословакии демократические реформаторы и протестное движение требовали расформировать тайную политическую полицию и снять с руководства людей, причастных к нарушениям прав человека при коммунизме.

Схожим образом обстояли дела и в странах Балтии. Здесь на раннем этапе создавались парламентские комиссии, в задачи которых входили разработка мер переходного правосудия, расследование деятельности республиканских КГБ и их ликвидация, а также разработка правовых механизмов использования материалов госбезопасности. Так, после провала путча ГКЧП и обретения Балтийскими республиками независимости уже 24 августа 1991 года Верховный Совет Литовской Республики учредил «Временную комиссию по расследованию деятельности КГБ СССР в Литве». Аналогичные комиссии были созданы в Латвии в марте 1992 года, а в Эстонии в мае 1993-го.

В комиссиях работали и их возглавляли депутаты-выходцы из рядов движений за независимость. Председателем литовской временной комиссии, которая состояла в основном из членов общественно-политического движения «Саюдис», стал депутат Балис Гаяускас — бывший диссидент и политзаключенный, который провел 35 года в советских лагерях, два года в ссылке и был освобожден лишь в 1988 году. А эстонскую комиссию возглавил бывший политзаключенный Энн Тарто: он провел в советских тюрьмах и лагерях 14 лет и тоже освободился из заключения в октябре 1988 года.

Польша, как и некоторые другие страны, включая Венгрию и Румынию, встала на путь реформ позже, после того, как угроза номенклатурного реванша стала восприниматься обществом всерьез. Так, в течение года — с декабря 1996 года по декабрь 1997-го — число тех, кто считал, что в Польше должна быть проведена люстрация, выросло почти на 20 процентных пунктов (с 57% до 76%), и в том же 1997 году закон был принят.

Хотя люстрации (или меры, регулирующие доступ к публичным институтам и государственной службе, судебной системе, образовательным институтам, средствам массовой информации и другим общественным институтам официальных лиц, сотрудников и агентов репрессивных органов) представляли собой крайне противоречивый процесс и вызывали множество споров во всех странах региона, именно они оказались в центре политической повестки большинства посткоммунистических демократий. Люстрационные меры были приняты как на очень раннем этапе, так и спустя годы и даже десятилетия после краха коммунизма. Приблизительно с начала «нулевых» годов возник феномен т. н. поздней люстрации, когда впервые принимались или расширялись принятые ранее законы (Литва, Польша, Румыния, Венгрия, Словакия, Грузия, Украина), а страны, принявшие люстрационные законы на раннем этапе (Германия, Чехия), продлевали их действие. В том или ином виде правовые акты, регулирующие люстрации, были приняты в большинстве стран региона.

Поскольку идентифицировать людей, связанных с репрессивными структурами, можно было прежде всего с помощью архивных данных, процесс люстрации, как правило, сопровождался открытием архивов правящей компартии и тайной политической полиции.

Для управления архивными материалами и их изучения создавались специальные институты. Довольно часто они же становились «операторами» люстраций (как это было в Германии, Польше, Литве, Латвии, Румынии) или проводили досудебные расследования, участвуя в сборе доказательств для судебных разбирательств (как, например, в Чехии, Литве или Латвии). Такие институты на том или ином этапе были созданы практически в каждой стране региона. Так что открытие архивов стало своеобразным «побочным» эффектом, неизбежно сопровождавшим обсуждение люстрационных законопроектов.

Россия: демократизация не состоялась

В России после краха советского режима, в полном соответствии с предупреждением Херлинга-Грудзинского, произошло постепенное восстановление структур политической полиции, а демократизация не состоялась. Как представляется, эти два факта взаимосвязаны. Демократическая трансформация в России не случилась в значительной степени потому, что структуры госбезопасности, костяк советского коммунизма и наиболее репрессивный институт, не были демонтированы, а сотрудники этих структур, причастные к массовым репрессиям и нарушениям прав человека, не понесли ответственности за свои действия и сохранили позиции влияния. За исключением довольно ограниченной реабилитации в России не были реализованы и другие меры переходного правосудия.

Условия для номенклатурного реванша и реванша спецслужб сложились еще в годы перестройки. Комитет госбезопасности пережил перестройку в лучшем виде, чем любой другой советский институт, включая компартию. До последних дней СССР КГБ оставался опорой режима, сохраняя свои полномочия и аппаратный «вес», не меняя структуру и кадры.

В перестройку же власти начали кампанию по реабилитации жертв сталинского террора, больше напоминавшую спецоперацию. В сентябре 1987 года была создана Комиссия Политбюро по реабилитации, в ее состав вошли председатель КГБ Виктор Чебриков и другие высокопоставленные чекисты. А генерал-лейтенант КГБ Иван Абрамов, с 1983 года возглавлявший идеологическое Пятое управление КГБ, в мае 1989 стал замгенпрокурора СССР, ответственным за реабилитацию.

Из доступных архивных источников следует, что за публичным фасадом кампании по реабилитации руководство КГБ и компартии преследовало другие цели. Во-первых, приоритетом было не допустить выход обсуждения советских репрессий за хронологические рамки сталинского периода. В этой связи Чебриков заявлял, что о реабилитации диссидентов, которые были освобождены в 1987–88 годах, не может быть и речи. Во-вторых, тайная полиция с тревогой следила за тем, чтобы в публичной сфере не возникал вопрос о привлечении к ответственности следователей НКВД и других лиц, причастных к террору сталинского периода, не говоря уже о преступлениях более позднего периода. В-третьих, пресекались любые попытки поднять вопрос об открытии архивов госбезопасности. Наконец, партийные органы и КГБ заботились о пресечении любой независимой инициативы по выявлению преступников и поиску мест массовых захоронений жертв сталинского террора.

После распада Союза президент Ельцин не стал расформировывать советские спецслужбы. Хотя после августовского путча он издал ряд указов о приостановке деятельности компартии и передаче ее имущества государству, он сразу же пообещал, что никакого преследования коммунистов и «запретов на профессию» в России не будет, и не раз положительно отзывался о том, что управление в стране сохранилось в руках «профессионалов».

Хотя первоначально Ельцин сократил полномочия и разделил КГБ на несколько отдельных силовых ведомств, поощряя конкуренцию между ними, он в значительной степени сохранил чекистские структуры, большую часть их функций, персонала, символов, и кооптировал спецслужбы, опираясь на них как на главный инструмент своей личной власти.

Ни после августовского путча, ни после de jure распада СССР в декабре 1991 года в России так и не были проведены «учредительные» или первые свободные парламентские выборы, необходимые как центральное звено демократического транзита. Вместо этого были сохранены Съезд народных депутатов и Верховный Совет, избранные на пятилетний срок еще при советской власти — в марте 1990 года. По мере обострения противостояния президента с парламентом в течение 1992–93 годов и усугубления экономического кризиса Ельцин, убедивший Съезд предоставить ему дополнительные полномочия для реализации экономических реформ и начавший либерализацию экономики без формирования необходимой институциональной среды, все больше искал опору в силовых структурах, чье значение во внутренней российской политике постоянно росло. Расстрел Верховного Совета в октябре 1993 года, как и начатая в 1994 году Чеченская война заставили Ельцина еще больше опираться на силовиков, и тогда же он установил практически единоличный контроль над спецслужбами.

«Пережив после августа 1991-го период некоторой растерянности, ряд переименований и формальных преобразований <…> политическая полиция сегодня воспрянула духом, рассчитывая снова стать одной из влиятельных сил в государстве», — констатировал уже в 1993 году руководитель питерской организации «Гражданский контроль» Борис Пустынцев.

К середине 1990-х престиж аппарата безопасности был фактически восстановлен, а его роль укреплена. В апреле 1995 года Федеральная служба контрразведки была переименована в Федеральную службу безопасности (ФСБ), а ее полномочия расширены. В том же году, в очередную годовщину учреждения ВЧК, указом Ельцина был учрежден официальный праздник — День работника органов безопасности. До этого момента День чекиста отмечался на протяжении многих лет неофициально.

Одновременно с середины 1990-х в России постоянно ухудшалась ситуация с правами человека. В июле 1998 года указом президента Ельцина в структуре ФСБ было создано Управление конституционной безопасности, воссоздававшее, по сути, бывшее Пятое идеологическое Управление КГБ (позднее оно было трансформировано в печально известную Вторую службу ФСБ). Руководитель новой структуры Геннадий Зотов тогда же в одном из интервью заявил, что «государством преследовалась цель выделения из системы органов ФСБ самостоятельного подразделения, «специализирующегося» на борьбе с угрозами безопасности в социально-политической сфере или борьбе с «внутренней крамолой», которая для России всегда была страшнее любого военного вторжения».

Логика развития нереформированных спецслужб в России не менялась на протяжении всего постсоветского периода. В качестве примера стоит привести цитату из доклада ФСК 1995 года, отразившего взгляд аналитиков Службы на работу в России ряда иностранных фондов, в том числе Института «Открытое общество» — Фонда Сороса.

«Функционирование американских научных центров направляется американскими спецслужбами и Пентагоном в область разведывательно-подрывной деятельности», — писали авторы доклада, частично опубликованного в «Независимой газете». «Истинной целью деятельности таких центров является содействие реализации внешнеполитического курса США, направленное на сдерживание России как государства, потенциально способного составить конкуренцию „единственной сверхдержаве“».

Ошибки переходного времени и ренессанс ФСБ

С приходом к власти Путина произошло не только усиление спецслужб, увеличение их численности, но и наблюдался огромный приток чекистов во власть. Хотя начало этого тренда относится еще к поздним годам ельцинского правления, к середине «нулевых», по некоторым оценкам, доля выходцев из силовых структур в высшем руководстве страны могла достигать около двух третей. Силовики также установили контроль над экономикой, финансовыми и нефтяными потоками.

Эти тренды нашли отражение и в общественном сознании. На вопрос, заданный социологами «Левада-центра» в феврале 2000 года, «поддержали бы они идею объединить все спецслужбы России и воссоздать единый Комитет государственной безопасности по образцу КГБ СССР?», — около 60% россиян ответили утвердительно (лишь 22% высказались против, 21% затруднились с ответом).

Однако, не только российские власти не были заинтересованы в юридически-правовой проработке прошлого. Гражданское общество тоже не слишком настаивало на этих реформах. В конце 1980-х — начале 1990-х годов общество так и не вышло за рамки, обозначенные властями в годы перестройки и за редким исключением приняло навязанные барьеры: сосредоточилось в основном на мемориализации жертв исключительно сталинского террора, не особенно активно боролось за полное открытие архивов и главное — отказалось от уголовного преследования причастных к преступлениям.

Так, при создании общества «Мемориал», в ходе учредительной конференции в январе 1989 была принята резолюция, которая хотя и призывала провести общественный суд над Сталиным, но провозглашала полный отказ от уголовного преследования оставшихся в живых виновных в репрессиях советского периода. «В интересах гуманности и милосердия» — так была сформулирована эта позиция, и впоследствии она не пересматривалась. Среди представителей либеральной общественности России, включая бывших диссидентов, превалировало мнение о неуместности и опасности люстрации, и всерьез высказывались опасения о неизбежной, в случае правового расчета с прошлым, «охоты на ведьм». В постсоветский период гражданское общество также не вышло за пределы предложенного Ельциным суррогата декоммунизации в виде суда над КПСС, в ходе которого была рассекречена очень ограниченная, выборочная коллекция документов, но архивы госбезопасности так и остались закрытыми.

Единственный за всю постсоветскую историю законопроект о люстрации, предложенный в 1993 году Галиной Старовойтовой, не был поддержан ни большинством коллег по демократическому движению, ни журналистами, ни парламентариями. А доработанный ею вариант, повторно внесенный на рассмотрение Госдумы в 1997 году, депутаты даже отказались включать в повестку. Общество также изначально не предложило комплексного проекта декоммунизации, который бы позволил юридически зафиксировать преступный характер коммунистического режима, на основании которого можно было бы ввести санкции против его основных агентов.

Опыт же тех европейских стран, где проводилась комплексная проработка прошлого в юридическо-правовой сфере, показал: меры переходного правосудия не только несут в себе морально-нравственный смысл, но и имеют непосредственное отношение к стратегиям общественно-политического развития. Четкая оценка прошлого, в котором имела место организованная государством система террора, выработка мер по свершению правосудия, наказанию ответственных за преступления, восстановлению верховенства права, очищению публичных структур власти от кадров репрессивных структур прежнего режима, — не только важные инструменты перехода к правовому государству, но и эффективные средства демократической консолидации и формирования демократической политической культуры.

Российский же опыт последних 30 лет показывает, что отказ от подобной работы, тенденция к замалчиванию, табуизация и одновременная мифологизация прошлого грозят возвратом недемократических практик, возрождением властного произвола и системной безнаказанности. Отказ от выработки политико-правового ответа на систематические нарушения прав человека при прежнем репрессивном режиме грозит воспроизводством этих практик и новыми массовыми нарушениями прав и свобод граждан. К сожалению, россиянам сегодня не нужно далеко ходить за примерами.

_____________________________________

Евгения Лёзина — автор книги «XX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы» (НЛО, 2021)