История
30 марта и 1 апреля в Санкт-Петербурге и Москве Джоанна Стингрей и Александр Кан представят книгу издательства АСТ «Стингрей в стране чудес». Это увлекательные воспоминания певицы Джоанны Стингрей о том, как в середине восьмидесятых она попала в Ленинград, оказалась в самом центре подпольного рок-движения и подружилась с Борисом Гребенщиковым, Виктором Цоем, Сергеем Курехиным и другими легендарными звездами русского рока. Потом Джоанна выпустит в США двойной альбом Red Wave — сборник лучших записей ленинградского рок-клуба, а гитарист «Кино» Юрий Каспарян на ней женится. Среди героев книги Костя Кинчев и Тимур Новиков, Африка и Коля Васин, Дэвид Боуи и Энди Уорхол. Книгу перевел на русский язык Александр Кан — очевидец бурной эпохи, журналист и продюсер, ныне обозреватель Русской службы «Би-би-си».
The Insider с разрешения издательства публикует главу книги, в которой рассказывается, как Джоанна в свой очередной приезд провозит через советскую границу аппаратуру и обложку готовящейся пластинки, как она общается с ФБР и советской таможней и в итоге встречается с Цоем и Каспаряном, только что вернувшимися из Чернобыля.
Глава 18. Пограничье
Весной 1986 года позвонила агент ФБР Бетси Кордова и попросила о встрече.
— Мне лестен ваш интерес ко мне, — довольно холодно говорила я в трубку. — Но с момента нашей с вами последней встречи ничего не изменилось. Я по-прежнему езжу в Россию ради русского рока. На самом деле я издаю здесь в Америке альбом с записями русских музыкантов — хочу помочь нам всем лучше понимать русских.
Но она была настойчива, и в конце концов я согласилась встретиться с ней в ресторане Hamburger Hamlet на Доуэни Роуд в Западном Голливуде. Я и так уже с трудом удерживалась на поверхности мутных кремлевских вод, и мне только не хватало попасть еще и в черный список американского правительства. С каменным выражением лица и скрещенными на груди руками я уселась за липким столом в коричневой кабинке. Меньше всего на свете мне хотелось сейчас отвечать на навязчивые, въедливые вопросы агента Кордовы.
— На самом деле в этом нет никакой необходимости, — раздраженно произнесла я прежде чем она успела открыть рот. — Честно говоря, мне совсем не хотелось с вами встречаться и ставить под угрозу получение визы на поездку в Ленинград, если Советы вдруг прознают, что я общаюсь с ФБР!
Ее, совершенно очевидно, меньше всего волновали мои тревоги о том, что могут подумать обо мне в России. Как скаковая лошадь с шорами на глазах, она видела перед собой только одно: возможную шпионку, работающую на врага. И еще одно сравнение пришло мне на ум: вратарь, упрямо отказывающийся покидать ворота даже тогда, когда игра уже закончена. Короче, бесила она меня страшно.
— Простите, но говорить нам не о чем. Я уже сказала вам, что занимаюсь только музыкой. — В качестве доказательства я вытащила из сумки конверт от Red Wave и швырнула его на стол перед ней. — Я пытаюсь что-то изменить в лучшую сторону, а такие, как вы, мне только мешают.
Я чувствовала нервозность от напряженной работы над альбомом в сочетании с досадой на власти — что советские, что американские, — которые были не в состоянии оценить, что мы делаем. Если ФБР пытается таким вот «тонким» образом обвинить меня в шпионаже на иностранное государство, то я отказываюсь дальше продолжать эти игры. Держа в руках упакованный для меня пакет с несъеденным гамбургером, я вышла из Hamburger Hamlet с дурным привкусом во рту.
Спустя почти двадцать лет я запросила и получила на руки свое дело в ФБР. Там указывалось на мое нежелание встречаться с агентами, а моя скрытность во время произошедшей-таки встречи в ресторане Hamburger Hamlet и уж тем более мои бесконечные поездки в Россию трактовались как возможное доказательство моей приверженности СССР.
«Теоретически нельзя исключить возможность того, что Филдз <девичья фамилия Джоанны Стингрей — The Insider> уже сотрудничает с советскими властями. У нее самой нет доступа к секретным документам, но ее родители и ее отчим — люди политически влиятельные и активные. Мать Филдз рассказала, что за неделю до нашей встречи им домой звонил сенатор Кеннеди», — читала я вслух, не веря своим глазам. — Что за чушь они пишут?!
— Надо было тебе все же выйти замуж за американца, — только вздохнула в ответ мать.
Однако единственными мужчинами у меня на уме в тот день, когда я в ярости выскочила из Hamburger Hamlet, были русские. Я решила повезти с собой в Россию ту же обложку, которую показывала агенту, чтобы ребята наконец смогли увидеть почти готовый продукт. Времени у меня почти не оставалось, карета вот-вот превратится в тыкву, стрелка часов подходила к полуночи, а я так и не придумала, как провезти конверт через таможню. Идея! А что если спрятать его в другой пластинке?! Мой приятель Пол когда-то работал в Tower Records на бульваре Сансет, и я помнила, как они там на специальной машине заворачивали в целлофан подержанные пластинки и ставили их на полку как новые. Если таким образом упаковать обложку Red Wave в другую пластинку, а затем обернуть ее целлофаном, то она будет надежно спрятана. Едва дождавшись открытия магазина, я ринулась туда и, рыская по бесконечным рядам пластинок, пыталась найти ту, которая могла бы служить моей цели. Наконец я купила двойной альбом какой-то малоизвестной кантри-группы, сорвала целлофановую обертку, выкинула оттуда две виниловые пластинки и вместо них втиснула вовнутрь обложки от Red Wave. Затем по пустому магазину я прошла к кассе, за которой стоял, пожевывая жвачку, совсем молодой парнишка, и попросила его обернуть в целлофан мой только что сконструированный альбом.
— Не... мы такого не делаем... — промямлил он.
— Делаете, я знаю, — твердо сказала я. — Мой бывший бойфренд работал здесь и рассказывал мне, что именно это вы и делаете.
Парень безучастно хлопал глазами.
— У нас нет такой машины.
Я придвинулась к нему как можно ближе, чуть ли не всем телом водрузившись на прилавок, как собака, пытающаяся стащить со стола завтрак. Я была измождена, я была в отчаянии, а голод мой требовал куда большего, чем утренние оладьи.
— Слушай, парень, у меня готовый к выпуску альбом советского рок-андеграунда. Я туда еду, и мне нужно тайком провезти обложку, чтобы показать группам.
Я вытащила и протянула ему конверт.
— Видишь вот этого парня? Его зовут Борис Гребенщиков, и он в России то же самое, что у нас Боб Дилан. А этого видишь? Это Костя Кинчев, и он как Билли Айдол и Фредди Меркьюри в одном флаконе. Можешь сделать мне одолжение и обернуть пластинку в целлофан, чтобы таможенники на границе ее не отобрали, а нас всех не посадили?
Минуту или две парень молчал, пытаясь переварить услышанное. «Это! Самая! Крутая! Штука! В жизни!» — наконец заорал он. Он провел рукой по своим жирным волосам, а потом протянул ее за пластинкой. «Давай. Я ее оберну. Жди здесь!»
А потом, 26 апреля 1986 года, меньше чем за неделю до того, как мне надо было ехать в СССР последний раз перед выходом Red Wave, случился Чернобыль. Когда я услышала новость, я чуть не потеряла сознание от ужаса: я знала, что именно в этот день «Кино» должны были играть в Киеве. Без какой бы то ни было возможности связаться с ребятами я целый день, не вылезая из пижамы, сидела, приклеенная к новостям в ожидании, что кто-то мне позвонит. Мне потребовалось собрать в кулак всю свою силу воли и разум, чтобы не прыгнуть в машину, не помчаться в аэропорт и не начать умолять кого-нибудь, чтобы меня посадили в первый же летящий туда самолет. Ощущение было такое, будто меня окунули в ледяную воду и не выпускали оттуда: все тело горело, каждый нерв был напряжен до предела.
Бесконечно звонили многочисленные американские друзья и родственники, что тоже не давало возможности ни на секунду отвлечься от тревожных мыслей.
— Я пока ничего не знаю, — автоматически отвечала я всем, сама трясясь от волнения. — Я еду туда через несколько дней.
Все считали меня сумасшедшей и отчаянно предостерегали от поездки. Родители были в шоке от моего желания подвергать свое здоровье риску, орали на меня по телефону, я в ответ швыряла трубку. Я была молодой и глупой, но я была влюблена в Юрия <Каспаряна, музыканта группы «Кино», за которого Джоанна выйдет замуж — The Insider>, любила всех музыкантов и город, который принес мне столько приключений и прекрасной музыки. Ради любви ты готов на всё: даже мчаться сломя голову туда, где тебя подстерегает радиация.
Я сумела добыть еще один синтезатор для Сергея <Курехина — The Insider>, бас-гитару Fender P для Вити <Сологуба, музыканта группы «Странные игры»> и четырехдорожечную портативную студию. Кроме этих тяжелых вещей, мне нужно было еще везти с собой кучу футболок, выданные различными компаниями панковские браслеты и серьги и купленную прямо на Мелроуз-авеню черную губную помаду. Ну и, конечно, маскировочный кантри-альбом и юридические документы для подписи музыкантам. Никогда еще за один раз мне не приходилось ввозить в Россию так много. Со мной опять была Джуди <сестра Джоанны — The Insider>, ее карманы тоже были набиты документами, и смотрела она на меня расширенными от страха и волнения глазами.
— Ты уверена, что мы все делаем правильно, Джоанна? — беспрестанно спрашивала она меня по дороге из Хельсинки в Ленинград в небольшом ярко-красном прокатном «Форде». Русские друзья сказали нам, что мы привлечем меньше внимания, если въедем в Россию через отдаленный пропускной пункт на финской границе.
— Нет, не уверена, — отвечала я, мчась по пустой дороге через Страну тысячи озер. — Даст бог, пронесет.
В Хельсинки в бюро проката автомобилей я подписала контракт, в котором среди прочего обязалась не покидать на взятой напрокат машине территорию Финляндии. Тем не менее, не задумываясь ни на секунду, я готова была пересечь одну из самых строгих в мире границ на не имеющей на это права машине, к тому же доверху забитой не положенными для ввоза вещами. В ту минуту, однако, ради своих друзей я была готова на все. Если бы для того, чтобы без проблем доставить на место свой груз, мне пришлось бы по-пластунски ползти через Северный полярный круг со 150 килограммами на спине, я с пеной у рта поползла бы, как заправская ездовая собака.
Сама по себе поездка была прекрасной. Сверкающий на солнце заснеженный лес расступался перед несущей нас вперед пустой дорогой. На всем протяжении пути мы едва повстречали пару автомобилей, нашими спутниками были только парящие низко над головой птицы и пробивающиеся из-под земли первые весенние цветы.
— Посмотри, какая красота, — говорила я Джуди, пытаясь отвлечь и ее, и себя от крутящихся в голове тревожных мыслей.
— Ммммм... — лишь мычала в ответ Джуди, высовывая голову, чтобы увидеть эту красоту из-за пристроенного у нее между ногами огромного футляра с гитарой.
По мере приближения к границе и возрастающего количества забрызганных грязью дорожных указателей на русском языке картина за окном все больше и больше стала походить на запустелый пейзаж из мрачного фильма-антиутопии. В ожидании пограничного контроля я притихла, опять погрузившись в сомнения, обрушившиеся на меня, как стремительно несущаяся к водопаду горная река. Впереди нас была лишь одна машина, и пограничники в поиске контрабанды разобрали ее чуть ли не до последнего винтика. Мы с Джуди в панике посмотрели друг на друга. Мне вдруг все показалось неуместным и излишне кричащим — вплоть до цвета собственных волос и терпкого запаха арендованного автомобиля. Каждая мелочь могла нас выдать.
Пограничники не торопились, тщательно, до сантиметра, осматривая стоящий перед нами автомобиль. В голове мелькнула ужасная мысль: быть может, здесь от скуки и безделья они каждый автомобиль проверяют с удвоенной бдительностью — в полном противоречии с той теорией, которая, собственно, и убедила нас выбрать именно этот путь. Я отчаянно прокручивала в голове все возможные объяснения присутствия в машине горы музыкальных инструментов и аппаратуры, кучи одежды и альбома. Может быть, плюнуть на все, ринуться сломя голову вперед и попытаться прорваться через границу? Другого выхода, казалось, не было.
"Может быть, плюнуть на все, ринуться сломя голову вперед и попытаться прорваться через границу? Другого выхода, казалось, не было."
— Я больше не могу!!! — мои мысли прервали отчаянный визг Джуди и папка с документами, которую она швырнула мне на колени. — Шшшш!.. — зашипела я, рассовывая бумаги по карманам и тщательно застегивая все молнии. — Джуди, черт побери, нашла время для истерик!
Мы уставились друг на друга, трясясь от собственных всплесков эмоций. Мы смотрели друг на друга, а затем... мы сидели. И сидели. И сидели. Мы сидели почти два часа, боясь произнести даже слово, чтобы не привлечь к себе внимания. Казалось, что мы сидели годами, перебирая в голове одну за другой все вещи в машине и в ужасе опасаясь притронуться к ним. Мы сидели, пока, наконец, я не решила, что люблю самолеты и аэропорты и что, наверное, никогда больше не увижу своих друзей.
— Подъезжайте, — наконец-то сказал подошедший к нашей машине пограничник. Лицо у него было кислое, будто он только что съел целое лимонное дерево, а темные глаза шныряли по всем участкам нашего автомобиля. — Откройте двери. Откройте багажник.
Мы поставили машину на тормоз и вышли на продуваемый всеми ветрами пустырь за серой будкой пропускного пункта. Я смотрела, как таможенники начали выгружать все наши вещи, и вдруг из-за стресса меня как подкинуло, и я стала тараторить, как пулемет, — настолько быстро, что по глазам Джуди я понимала, что даже она с трудом разбирает, что я говорю.
— Я музыкант и после России еду в тур по Европе. Поэтому мне нужны все эти вещи. Я никому не могу их доверить, они для меня как дети. — Я стала быстро перечислять одну за другой все известные мне европейские страны. Парочку, кажется, я просто выдумала.
Через несколько минут они нашли мой кантри-альбом. Моя трескотня превратилась в сплошную пулеметную очередь: «Представляете себе, эту пластинку американской группы я купила в Финляндии! Круто, да?! Я сама даже не знаю, кто они такие, но мне показалось забавно, что их пластинка продается в Финляндии. Вот что значит Америка! Круто, правда?! Никогда бы не подумала, что в Финляндии можно купить американский кантри-альбом!». Если бы таможенник понимал, что я говорю, он немедленно заподозрил бы что-то неладное. Джуди пихала меня в бок, но я этого даже не чувствовала.
Появление Джоанны Стингрей в Петербурге начала 80-х было, вероятно, ответом на наши подсознательные молитвы. Ее наивная отвага, любознательность и щедрость сотворили своего рода «дорогу жизни» для рокеров Петербурга 80-х: она привозила нам то, что было нужно, чтобы играть музыку, а увозила в большой мир не только записи наших песен, но и саму весть о том, что мы существуем. Если бы не ее «Красная Волна», еще долго не было бы никаких пластинок «Аквариума» на фирме «Мелодия» и гастролей «Кино» по Европе. Эта бесстрашная дева прорвала безнадежную блокаду, бросила нам спасательный круг и изменила все.
Сколько ни говори ей «спасибо» — все будет мало.
Спасибо, Джо!
Борис Гребенщиков
Таможенник стал изучать альбом. Сердце у меня то подступало к горлу, то уходило в пятки. Толстыми пальцами он провел по целлофановой обертке и стал прощупывать спрятанный под ней картонный конверт. Мне казалось, что я бегу марафон; лоб покрылся испариной, футболка под курткой взмокла от пота.
— О’кей, — наконец-то произнес он, швырнув альбом на груду чемоданов и инструментов. Так просто. Я пыталась подавить вздох облегчения, пока он, как хищник, продолжал перерывать остальные наши вещи. Я повернулась к Джуди и увидела, как ее болтающийся от ходьбы конский хвостик направляется от меня по направлению к будке.
— Моя сестра? — громко сказала я, оглянувшись на таможенника, руки которого были по локоть погружены в гору желтых футболок. — Куда она идет? — Он не обращал на меня внимания, отбросив одну из футболок, как грязную банановую корку.
— Моя сестра? — еще через несколько минут я обратилась к пограничнику, стоявшему на страже возле нашего автомобиля, как будто тот мог уехать сам по себе. Он кивком головы указал мне куда-то влево, не отрывая взгляд от обнаруженного им где-то вдали воображаемого горизонта.
Я повернулась и увидела Джуди, приближающуюся ко мне в сопровождении женщины-таможенницы. Лицо у нее было перекошено, а глаза смотрели на меня с тигриной яростью.
— Ты в порядке, Джуд? — проговорила я тихим голосом, когда она наконец стала рядом со мной у нашего «Форда». Она ничего не ответила, только смотрела прямо перед собой, а по глазам было видно, что она вот-вот заплачет.
— Все в порядке, езжайте! — Я чуть не подпрыгнула от радости, когда пограничник вернул нам наши документы и указал на дорогу. Мне до сих пор не верилось, что все позади. Перед нами прямо на земле были разбросаны наши сумки, футляры с инструментами, коробки с аппаратурой и детали разобранного автомобиля. Джуди опомнилась первой, стала хватать, что попадет под руку, и засовывать в машину. Я тоже присоединилась к процессу, и, как только мы все утрамбовали, прыгнула на водительское сиденье и изо всех сил нажала на газ, как пытающийся умчаться от погони персонаж мультфильма. Перед глазами стояли лица дожидающихся меня Юрия, Бориса <Гребенщикова — The Insider> и всех остальных. Представляю себе выражение этих лиц, когда они увидят Red Wave. Я была счастлива.
Джуди, однако, была вся в слезах.
— Меня раздели чуть ли не догола и обыскали, — в ярости она растирала слезы по возбужденному лицу. — Ты даже не представляешь себе, как это унизительно!
— О, Джуди, прости меня, дорогая!
— Все! Больше и не думай просить меня провезти что-либо в СССР. На этом конец!
И тут внезапно, не в силах больше сдерживаться, я расхохоталась. Весь адреналин, все чудовищное напряжение, в котором пребывала каждая клеточка моего тела, не могли найти для себя иной разрядки, кроме как вырывающийся из меня истерический смех. Все вместе — невероятное облегчение от успешного преодоления границы, нетерпеливое ожидание предстоящей встречи со ставшими светом моей жизни людьми, не отпускавший меня на протяжении двух последних недель страх, боль и стыд за сестру, жалость к себе и чувство победы — все это выплеснулось в виде смеха на сидящую напротив меня со скрещенными на груди руками и сердитым выражением лица Джуди.
Через мгновение мы смеялись уже вместе, смеялись маниакальным смехом людей, легко, нежданно-негаданно обретших свободу. Как две гиены, мы мчались прочь от чуть не сожравших нас львов вместе с добычей, которую мы везли для прокорма творческих душ. В ту минуту, на скорости 120 километров по серой обледенелой дороге, я не боялась уже ничего.
И все же, когда мы остановились у подъезда дома, где жил Юрий, меня опять охватила паранойя. А что если Чернобыль изменил его? Что, если в мое отсутствие он стал вялым и апатичным? Я выскочила из машины и, оставив Джуди разбираться с парковкой и со всем нашим барахлом, грохоча тяжелыми ботинками по бетонным ступенькам, помчалась вверх по лестнице. И вот она, заветная дверь, вот момент, ради которого я столько пережила.
Чуть ли не в слезах я ворвалась в квартиру и увидела Виктора и Юрия, лениво развалившихся на диване и спокойно слушающих музыку.
— Вы в порядке?! — только и смогла произнести я, с трудом переводя дыхание.
Ребята посмотрели друг на друга, а затем на меня — с самой светлой и теплой улыбкой, на которую только способен человек.
— Конечно, любимая, — сказал Юрий, широко раскрывая объятья, в которые я тут же с радостью ринулась.
— В Америке все только и говорят, какой ужас этот Чернобыль! — объясняла я, обнимая теперь уже и Виктора.
— Мы проверились на счетчике Гейгера, когда вернулись из Киева, уровень радиации был повышенный, и нам велели выбросить всю одежду, — рассказал Виктор.
— Что?! И это все?! — я не могла поверить своим ушам.— Ну да, — оба они синхронно кивнули в ответ.— Ну и что, выбросили вы свою одежду?— Нет, — спокойно ответили они. Больше о Чернобыле никто и не вспоминал.
С появлением в дверях Джуди с охапкой вещей из машины разговор тут же перешел к альбому. Я наотрез отказалась показывать им обложку прежде, чем ее увидят остальные, и только поддразнивала их, пока мы уселись на диване с сыром и печеньем, которые притащил Юрий. Было совершенно очевидно, насколько невмоготу им было терпеть, Виктор даже стал на колени, умоляя меня показать обложку. Я же только качала головой и, чтобы не видеть его лукавый взгляд, прикрывала ему глаза рукой.
Всеобщий сбор был опять назначен в парке, в нашем спрятанном от городской реальности волшебном мире.
«В этот раз я смогла привезти только один альбом, но, по крайней мере, вы можете увидеть, как он выглядит, — говорила я, оглядывая ребят, переминающихся с ноги на ногу и выпускающих пар в холодный вечерний воздух. — Выпуск назначен на 27 июня, и в первых пяти тысячах экземпляров будет цветной винил — одна пластинка желтая, вторая — красная. Я постараюсь каждому привезти по альбому».
Я сорвала обертку с кантри-альбома и достала обложку Red Wave. Не говоря ни слова, они по очереди трепетно передавали ее друг другу, рассматривали фотографии и тщательно изучали содержание внутренних разворотов. Скрестив руки на груди, я терпеливо ждала, пытаясь по выражению спрятанных за поднятыми воротниками пальто лиц угадать их реакцию. Наконец Сергей взял альбом в руки, повернул его ко мне задней обложкой и показал на фотографию, где мы все стояли у Храма-на-Крови. День, когда мы делали этот снимок, был пасмурным, но на фотографии удалось схватить редкий момент: солнце пробилось из-за облаков, и лучи его, пройдя над куполами собора, коснулись светлой пряди моих волос.
— Видишь, — проговорил Сергей на своем ломаном английском, а остальные кивали головой в знак согласия. — Бог отправил послание Храму и тебе. Спасибо тебе.
Встречи с читателями Джоанны Стингрей:
Санкт-Петербург — 30 марта в 12:00 в Парке культуры и чтения «Буквоед» (Невский проспект, д. 46).
Москва — 1 апреля в 19:00 в Московском доме книги (ул. Новый Арбат, д. 8).