«Еда в городе закончится со дня на день. А потом — только голодать и умирать». Исповедь украинцев, оказавшихся в блокаде

Мариуполь

«Мертвую бабушку нам велели положить на балкон» — Надежда, 51 год

Я выходила на улицу в перерывах между бомбежками, потому что мне нужно было выгулять собаку. Она постоянно скулила, дрожала и пряталась за мои ноги. Когда я оглядывалась вокруг, видела, как напротив догорает подъезд очередного дома, пять этажей уже в огне. Я была уверена, что скоро умру. Мне казалось, что это вопрос нескольких дней. Теперь в этом городе все постоянно ждут смерти. Мне только хотелось, чтобы она была не очень страшной. Три дня назад к нам приходил друг моего старшего племянника и рассказывал, что было прямое попадание в пожарную часть. Погибли ребята спасатели. Одной женщине оторвало руку, ногу и голову. Хоронить во время боевых действий все равно не будут. Так нам ответили полицейские, когда мы поймали их на улице и спросили, что делать с мертвой бабушкой нашего знакомого. Они посоветовали положить ее на балкон. Интересно на скольких балконах лежат мертвые тела?

Наш дом на Проспекте Мира единственный без прямых попаданий. Его дважды по касательной задело снарядами, в некоторых квартирах вылетели стекла, но он почти не пострадал и по сравнению с остальными домами выглядит счастливчиком. Весь двор покрыт несколькими слоями пепла, стекла, пластика и металлических осколков. Я стояла днём на улице, а вокруг была кладбищенская тишина. Нет ни машин, ни голосов, ни детей. Но несколько человек там все же было. Они лежат сбоку дома и на стоянке, накрытые верхней одеждой. Я не хотела на них смотреть. Боялась, что увижу кого-то из знакомых.

11 марта погиб муж моей подруги. Через день, когда все гремело и лязгало, как будто гигантское стекло резали железной пилой, близко гудел самолёт, дети были в подвале, а взрослые лежали на длинном диване и закрывали головы подушками. Я ещё и зажмуривалась. До сих пор не понимаю, для чего я это делала. Мне казалось, что подушка меня спасет от бомбы. В этот момент в дом вбежал 13-летний Саша. Он закричал: «Я Саша! В наш дом только что прилетело». Мы спросили: «Где мама, все живы?». Он ответил, что все, только папу засыпало, а мама его откапывает. Потом оказалось, что папу засыпало навсегда. Любящий папа и муж, спокойный и добрый лежал с разбитой головой и неестественно подогнутой ногой в собственной квартире на девятом этаже. Похоронить его было нельзя. Достать тоже. Через несколько дней весь подъезд вместе с ним сгорел. В дом снова было прямое попадание.

В Мариуполе многое было не важным. Мы ели из одной тарелки, чтобы не тратить воду на мытьё, спали на матрасах все вместе, так было теплее, и кидались к каждому встречному, чтобы узнать новости из соседнего двора. Мы забыли о том, что есть магазины, что можно включить телевизор, пообщаться в соцсетях, принять душ или лечь спать в настоящую постель.

Я жива и теперь буду жить долго, мне удалось уехать. А мой город умирает мучительной смертью. Двадцать дней я умирала вместе с ним. Я была в аду. В нашем подвале молились все и просили, чтобы бомба пролетела мимо. Но мимо — это не значит в никуда. Мимо — это значит не в нас. Знаете, что я увидела, когда меня забрали друзья и везли из Мариуполя? Я не узнала свой город. Слишком долго сидела в подвале, а его за это время уничтожили окончательно. Я увидела мертвые дома, обугленные стены, вырванные с корнем деревья, оборванные провода с флагом и убитых людей на дороге. Но самое страшное было не это. Мы ехали мимо пятнадцатиэтажки с выбитыми стеклами. На улицу развевались шторы и гардины. Мне показалось, что этот дом почти не пострадал. Но мы его объехали. Позади дома была вырванная стена и изрезанные осколками балконы, вынесенные взрывной волной окна. Это был дом перевёртыш. Как загримированный покойник. Издалека живой, а вблизи мёртвый. И таких домов было сотни.

В городе в подвалах продолжают сидеть люди. С каждым днём им все тяжелее выживать. У них нет воды, еды, света, они даже не могут выйти на улицу из-за постоянных обстрелов. Я хочу, чтобы все знали, что мирных людей продолжают убивать каждый день.

«Вода и хлеб закончились на второй день, а потом все супермаркеты разграбили» — Илья, 35 лет 

Мы до конца не верили, что может случиться полномасштабная война, поэтому первое время были в ступоре. В первые дни обстановка не казалась такой угрожающей, и мы были дома. Начиная с марта пришлось «переезжать» в убежище. Ориентировочно после 4 марта под обстрел начали попадать непосредственно наши районы. Вода и хлеб закончились в магазинах на второй день, к каждому магазину стояли нескончаемые очереди. Полки были пустые. Через какое-то время все супермаркеты разграбили. Жили на своих запасах в основном, а добыть воду было ежедневным вызовом для нас. В терминалах фактически моментально закончились деньги, наличные было невозможно где-либо достать. Связь пропала в первые дни вместе с электроэнергией. О некоторых моих родственниках до сих пор нет никакой информации, мы не знаем, что с ними. Из источников информации — только слухи. Изредка кто-то что-то слышал по радио и передавал другим.

Ночевали в подвалах, днем изредка ходили домой, если позволяла ситуация. В подвал брали только самое нобходимое. Выходить из убежища было опасно, но приходилось это делать, чтобы приготовить еду и вскипятить воду. С нами еще была сестра моей жены с ребенком трех лет. Ей было страшно вдвойне — за себя и за ребенка.

В один день мы поняли, что дальше так продолжаться не может, либо мы умрем здесь, либо рискнем и попытаемся выбраться. Это произошло спонтанно — сели в машину и уехали. Нам повезло, еще до войны мы заполнили полный бак бензина, достать его где-то в городе было уже невозможно. По дороге встретили много машин, у которых в пути закончился бензин, их просто тащили тросами. До Запорожья мы добирались 26 часов вместо обычных четырех. Ночевали в поле на линии фронта. Выезд из города стал настоящим испытанием. В Мариуполе осталась квартира. Мы не знаем, в каком она состоянии сейчас. Наш дом пострадал от обстрелов, но квартира еще была цела, когда уезжали. Мы потеряли все, что у нас было, все, чего добивались много лет, исчезло.

Херсон

«Хотелось рыдать и кричать, но я боялась напугать ребенка» — Ирина, 36 лет

То, что начинается война, — это все знали, следили за ситуацией о том, как собираются российские войска на границе. Все понимали, что учения — это вранье. У нас стоял вопрос ехать ли в Севастополь. У нас там мои родители, дедушка 85-летний, мужа сын и другие дела. 23-го числа мы с мужем решили, что надо собрать чемодан на всякий случай и выехать, но мы не успели. Мы легли спать довольно поздно, и муж проснулся первым 24-го утром от взрывов, в полпятого утра. Разбудил меня и сказал, что началась война. Я слышала какие-то взрывы, но не могла понять, что происходит.

Я отправила голосовое сообщение родителям о том, что началась война, на что родители прислали ответ: «Хватит паниковать, это вас не касается, это удары по вашей военной системе». У меня началась истерика, потому что мы начали читать новости, поток информации был огромный. Прочитали про первые жертвы среди мирного населения. Собрав чемодан, мы не знали, куда нам ехать и как. Мы знали только то, что со стороны Крыма войска будут идти, значит в сторону Крыма ехать нельзя и надо выдвигаться в центр Украины или на запад. Потом мы услышали сильный взрыв, и из окна я увидела большой столб дыма. Это было мое первое фото войны из окна кухни. Я прислала это родителям, они все равно не поверили. Теперь я понимаю, что мы могли бы быстро заехать в магазин, купить продукты, которые пока были в этот день в ассортименте и по обычным ценам, прыгнуть в машину и уехать. Но никто не знал, что происходит, поэтому мы просто одетые и обутые сидели дома с собранным чемоданом.

Через несколько часов этого информационного ада мы выдвинулись в ближайший супермаркет, понимая, что сейчас либо все закроется, либо будут толпы и очереди. Ещё не было 12:00, а полки уже были пустые. У нас довольно-таки оживленный район, много всяких магазинов, два рынка и супермаркеты. Люди ломанулись в магазин, скупали все, что можно. Я не помню, что конкретно мы в тот день брали, потому что мы всегда живем так, что дома есть небольшие запасы, но я прекрасно понимала, что дальше будет хуже и нужно брать. Я старалась набрать детского питания, которое ещё было в большом изобилии, какие-то подгузники и крупы, но не консервы. Буквально каждые полчаса становилось всего меньше и меньше.

Стали созваниваться с соседями, узнали, где бомбоубежище. Нам сказали, что в школе есть подвал, предназначенный для бомбоубежища, — там три выхода, вентиляция, свет. Первую ночь мы провели дома — заклеили окна скотчем, поставили на кухне холодильник напротив окна в комнате, завесили шторами и поставили шкаф один напротив двери. Дальше переместились в угол комнаты, там постелили для сна все, поставили детский комод, перекрыв им вылеты с окна. Ночь была абсолютно бессонная, мы просто лежали на рюкзаках в одежде и обуви и не спали. Что касается вещей, то утром мы в панике стали собирать чемодан, но потом просто поняли, что с этим чемоданом мы никуда не убежим, поэтому взяли рюкзаки, в одном из которых были документы и деньги, в другом — детские памперсы и пара сменных колготок с шапкой, в третьем — еда, вода и немного вещей. Так мы провели первую ночь.

С обеда уже вошла колонна российских солдат в область и выезда больше не было. Мы понимали, что физически ничего не перекрыто, но выехать уже невозможно — везде шли бои и были взрывы. Вторая и последующие ночи были в подвале дома. Мы читали новости о том, как и где идут бои, как гибнут мирные люди, было очень страшно. Тем более, что к вечеру звуки выстрелов и взрывов были сильнее. В подвале были люди из нашего дома или соседнего. Там некоторые с семьями, у которых были маленькие дети. Ночь была тоже абсолютно бессонной, потому что дети никак не могли угомониться и поспать. Сами мы пытались спать на каких-то трубах и досках, укрывшись тряпками и одеялами, которые схватили с собой, убегая в это убежище. Старались подходить к вентиляции и ловить интернет, чтобы хотя бы понимать, что происходит над нашими головами.

А потом мы прочитали, что оккупанты уже вошли в город с оружием. С первых же дней появились мародеры, которые стали грабить магазины, ларьки. Вечером было страшно в бомбоубежище сидеть, потому что оно не закрывается на замок. Когда ты слышишь рядом автоматные очереди, когда читаешь в новостях, как идет стрельба, то понимаешь, что в случае чего ты можешь пострадать не столько от взрывов, сколько от мародеров или вот этих орков с оружием, которые просто зайдут в подвал и в лучшем случае ограбят, а в худшем — убьют.

Мои родители молчали четыре дня и затем объявились с претензиями, мол, почему я вообще что-то им предъявляю и не отвечаю на их сообщения о том, как деньги перевести, которые бабушка когда-то приготовила для моего ребенка. В процессе разговора родители сказали, что мы все врем, все выдумываем и вообще все эти взрывы — это наши убивают самих себя. Потом они сказали мне не писать и не звонить им больше. Вот так российское телевидение промывает мозги в Крыму.

Что касается дальнейшей обстановки, то счет дням и числам потерялся. Все будто в какой-то параллельной вселенной. Когда ты сидишь до глубокой ночи в подвале дома просто для того, чтобы переждать эти взрывы, трясешься и думаешь, не прилетит ли сейчас снаряд в твой дом, сможешь ли ты вернуться в свой дом, потому что постоянно срабатывает воздушная тревога. Каждый раз мы хватали три своих рюкзака с детскими вещами, продуктами и документами, деньгами и носками и бежали в убежище. И когда ты сидишь в этом подвале и пытаешься обновить новости, когда ты ждешь, чтобы все это затихло, чтобы подняться среди ночи домой и досидеть и утра. После первой ночи дома вторая, третья и какая-то ещё ночь были в подвале, а потом мы оборудовали коридор для жизни, «правило двух стен». Мы сначала там просто все постелили, но потом поняли, что коридор маленький и нужно расширить это пространство — мы освободили коридор от вещей, разобрали шкаф и вынесли его в комнату, где все было заставлено какими-то пакетами и сумками. Мы поселились в коридоре 2 на 2 метра. И на этом пятачке проходит жизнь. Первые дни было очень страшно. После двух недель войны ты привыкаешь ко всему, мы пользуемся кухней, готовим, моем, стираемся. Если слышим взрывы, сразу же забегаем за стенку в коридор. Мы не носим домашние вещи ни в коем случае, потому что то, что на тебе, — это может быть последим, что будет на тебе. Единственное послабление, которое мы себе дали, — мы стали разуваться на ночь и дома. Это большая роскошь, потому что несколько первых дней мы были в обуви, были готовы бежать в любую минуту. Каждую секунду, когда включается сирена и когда начинаются эти взрывы, ты понимаешь, что это может все закончиться в любой момент, а могут быть и оторванные конечности, и ранение, и завалы, и что угодно.

Обстановка довольно тяжелая, в стране военное положение введено и комендантский час. С шести вечера на улицах нет никого, все закрываются в квартирах, свет не включаем и сидим просто с лампой до самого утра. Утром можно вылезти и ползти на рынки, где кое-какие продукты есть, но большинство — это перекупы, которые делают огромную наценку. Налички нет в банкоматах, супермаркеты все закрыты, мародеры где-то параллельно орудуют, но их ловят и наказывают. Мы живем в блокадном городе, сейчас из Херсона нет ни выезда, ни въезда, гуманитарную помощь из Украины не пускают. Они только свою российскую гуманитарку пригнали, которую никто не берет, поэтому люди пока как-то так живут, но что будет дальше неизвестно, потому что уехать нельзя, вокзал с первых дней не работает. Люди делятся друг с другом информацией, где появляются деньги в банкоматах или еда. Но и того, и другого в городе почти не осталось.

По поводу морального состояния — это эмоциальные качели, был безумных страх и растерянность. Это не обычный страх, когда ты чего-то ситуативно боишься, а потом все проходит. Нет, этот страх был всеобъемлющий, с какой-то паникой и непониманием, что делать в эту секунду. Из-за этого страха мы и не смогли в первый день выехать, когда началась война, хотя были несколько человек, которые просто сели в машину и уехали, пока ещё была возможность выехать. Страх этот уменьшился, он в принципе никуда не делся, но стал меньше, потому что ко всему привыкаешь, даже к войне. Время от времени мы можем даже улыбаться и смеяться, и начинает казаться, что жизнь постепенно возвращается в обычное русло, но на самом деле она никуда не возвращается, потому что все эти мысли исчезают при очередном взрыве.

В первые дни мне все время хотелось рыдать и кричать, но я этого не делала, потому что маленький ребенок был перепуган и смотрел на меня. Я не имела никакого морального права, хотя если бы не было ребенка, я бы просто сидела и рыдала от бессилия. Я не знаю, во что это выльется дальше, потому что третья неделя пошла, мы все в состоянии зомби.

По другим районам, кроме своего, мы не ездим, по улицам не ходим, после обеда из дома не выходим из-за того, что каждый день пропадают люди, куча объявлений о том, что вышел мужчина в магазин или пытался добраться из одного района в другой и пропал. Оккупанты по всему городу и в каждом районе, и в нашем они есть. У нас закрывается подъезд на засов, вечером мы сидим без света в коридоре за стеной, чтобы не привлекать внимание, как делают и все, потому что оккупанты время от времени ходят по квартирам.

Еды в городе практически нету, и сами власти говорят, что назревает гуманитарная катастрофа. Супермаркеты все закрыты, потому что они пустые. Торгуют только небольшие точки на рынке и в основном это что-то со складов, типа печенья или чая. Мясо, рыба, молочка, яйца и так далее — этого просто физически нет, и неизвестно, что будет дальше. Сколько мы протянем в блокаде, мы тоже не знаем, потому что все стараются каждый день добыть еды, чтобы максимально долго держаться и сохранять те запасы, которые есть у каждого дома.

Планов у нас нет, потому что уезжать одна с ребенком я не буду. Если у нас начнется что-то ужасное и нам дадут зеленый коридор, то будем пробовать выехать из города, но на данный момент выехать невозможно никому, потому что оккупанты никого не впускают и не выпускают, в том числе машины с продуктами, медикаментами и так далее. Мы в полной блокаде. Власти города пробуют договориться, но пока нет никаких результатов. Наверняка, как мне кажется, их цель — полностью нас сломить, еда у нас буквально со дня на день закончится, а дальше люди будут доедать свои запасы, а потом только голодать и умирать, либо ползать и принимать помощь русских. Пока никто эту помощь не принимает — и мы не планируем.