Антифейк
РИА «Новости» опубликовало заметку под заголовком «СМИ сообщили о „странной” популярности Путина в Германии». В ней говорится:
«В Германии и Австрии высок уровень поддержки России и ее президента Владимира Путина, написал обозреватель Герхард Лехнер в газете Wiener Zeitung. По его словам, впечатление, что немцы единодушно поддерживают Украину, обманчиво — у Москвы есть внушительное число сторонников.
„Но откуда эта странная благосклонность к Путину и России, которая особенно велика в немецкоговорящем пространстве? Конечно, Путин импонирует правым критикой ультралиберальной гендерной политики, а левым — антинатовской риторикой”, — считает Лехнер.
Среди населения Германии и Австрии зреет недовольство из-за последствий экономических санкций, добавил обозреватель. „Растущая инфляция, грозящий дефицит газа и чудовищные цены снижают энтузиазм в отношении Украины. Доходит до того, что многие видят в президенте Украины Владимире Зеленском поджигателя конфликта, который мешает установлению мира”, — говорится в публикации».
Цитаты из статьи переведены в целом верно, хотя автора интересует благосклонное отношение немцев не к Путину, а к России вообще. Кстати, он пишет именно о немцах, статья вышла в рубрике «Германия», а австрийцы в ней упоминаются лишь один раз, да и то вскользь. Об отношении жителей Германии к Путину скорее свидетельствуют результаты опроса, о котором в марте писало издание Focus: негативное отношение к России выразили 72% опрошенных, а к Путину — 82%.
Но объяснение симпатий части немцев к России, которое дает австрийский журналист, в материал РИА почему-то не поместилось. Восполняем этот пробел и приводим несколько более развернутых цитат.
«Предположительно, 24 февраля, день, когда российская армия начала фронтальное наступление на Украину, изменил все. ЕС, который прежде редко бывал единым в своих отношениях с Россией, внезапно оказался более сплоченным, чем когда-либо. Он ввел жесткие санкции, стал принимать беженцев, поставлять оружие. Даже Германия дистанцировалась от своего государственного пацифизма. С тех пор украинский флаг вездесущ, и создается впечатление, что Запад сплоченно выступает против военной политики президента России Владимира Путина.
Но беглый взгляд на интернет показывает, что это впечатление обманчиво. Правительства могут решать что хотят, но население все больше недовольно. Раздел комментариев под статьями о войне показывает, что у Путина есть значительная поддержка в этой стране даже после 24 февраля. Растущая инфляция, угроза нехватки газа и ужасающие цены снижают энтузиазм в отношении Украины. Настолько, что поджигателем войны, человеком, который мешает миру, многие считают не Путина, а президента Украины Владимира Зеленского. Если бывшего актера Зеленского вообще не называют марионеткой в руках „настоящего вдохновителя войны”, президента США Джо Байдена.
И те, кто так говорит или пишет, не обязательно русские. Среди моих русских знакомых, живущих в Вене, <…> многие были потрясены началом войны. Склонность романтизировать клептократический мафиозный режим Путина, видеть в нем, например, перспективную консервативную антитезу загнивающей Европе, у них зачастую выражена гораздо меньше, чем у некоторых австрийцев или немцев.
Но откуда берется эта своеобразная благосклонность к Путину и России, которая особенно сильна в немецкоязычных странах? Конечно, Путин годами набирал очки среди правых своей оппозицией ультралиберальной гендерной политике, а среди (старых) левых — антинатовской риторикой.
Тем не менее трудно объяснить поддержку российского президента: все еще яркие травмы Второй мировой войны — высылки, изнасилования, заключение в ГУЛАГе — не очень способствуют близким отношениям с Россией. За этим последовала долгая холодная война, которая сохранила старые страхи перед опасностью с Востока. Угроза со стороны Советского Союза существовала всегда. Из двух сверхдержав западная, США, была явно более популярной: она предложила свободу вместо коммунизма и заложила основу для послевоенного процветания с помощью плана Маршалла. <…>
Тем не менее всегда существовала сентиментальная склонность к России, особенно в Германии. Гигантская империя на Востоке была достаточно чужой и загадочной, чтобы вдохновлять фантазии и вызывать интерес, которого, например, никогда не было в отношении более близкого соседа — Польши. <…>
Историк Восточной Европы Герд Кёнен, написавший книгу о немецком „комплексе России”, говорит о „смеси страха и очарования, сочувственного принятия и фобической защиты”, о „скрытых фантазиях о силе и вариантах альянса на оси Берлин-Москва”, которые почти никогда не могли быть полностью реализованы, но, тем не менее, занимали умы. <…>
Рапалльский договор, заключенный 100 лет назад между веймарской Германией и новообразованным Советским Союзом, помимо взаимного признания имел стратегический ревизионистский компонент. Была достигнута договоренность о секретном военном сотрудничестве, которое продолжалось до осени 1933 года. Произошло быстрое сближение: во время вечерних переговоров о маневрах, пишет в своей недавней статье Кёнен, старшие офицеры рейхсвера и Красной Армии, например, были полностью согласны с тем, что „Польша как оплот версальских держав в Восточной Европе должна быть стерта с карты, которая также должна быть очищена в больших масштабах в других отношениях”, — задолго до заключения пакта Гитлера — Сталина. Даже среди национал-социалистов в 1920-е годы существовало русофильское крыло, которое было впечатлено не только глубиной русской души, но и жестоким антибуржуазным радикализмом большевиков. К этому крылу, в частности, принадлежал молодой Йозеф Геббельс, которого поначалу отталкивали планы Гитлера по созданию „восточного пространства”. <…>
Сопротивление западной современности существовало и в этой стране [Германии], причем не только в романтический период. Еще до Первой мировой войны говорили о глубокой немецкой душе и культуре, которая превосходит плоскую, поверхностную, меркантильную, стерильную, материалистическую западную цивилизацию и может принести миру спасение. После войны молодежные движения, такие как Wandervögel, проповедовали возвращение к природе, возникли антропософские кружки, и люди искали в „благородном дикаре” естественный образ, противопоставленный развращенной цивилизации денег. От таких желаний было недалеко до антисемитских выводов. <…>
Большинство этих альтернативных концепций ушло в историю. Тем не менее настроения, стоявшие за ними, не полностью угасли в этой стране. Например, неприязнь к США, которая у некоторых людей может возникать удивительно быстро, — наследие антимодернистских и антизападных настроений прошлого. Поразительно также, что скептическое отношение к науке и современности всегда находит особенно хороший отклик в немецкоязычном мире — будь то противодействие ядерной и генной инженерии, органическому сельскому хозяйству, противодействие вакцинации или альтернативным методам лечения. Широко распространены опасения — во многих случаях небезосновательные, — что вышедшее из-под контроля технологическое развитие уничтожит оставшуюся нетронутой природу и лишит людей воздуха, которым они должны дышать. Здесь больше, чем за рубежом, боятся свободы, слишком рыночной экономики. <…>
Современная Германия всегда была двуликой как Янус: долгое время сонная и отсталая „запоздавшая нация”, она вырвалась на передовые рубежи технического прогресса после объединения вокруг Пруссии. В то же время, однако, всегда существовал целый отряд критиков такого развития, и именно критика технологии достигла высокого уровня в Германии. Повсеместный поиск жизни, близкой к природе, также заставил некоторых обратиться к России, стране, которая всегда рассматривала себя как альтернативу Западу. То, что у власти там были большевики, желавшие довести западное технологическое развитие до крайности, их не беспокоило: где-то должна была дремать старая Россия, Россия Достоевского, которая еще скажет миру искупительное слово.
Несмотря на все связи Германии с Западом, мосты с Россией не были полностью разрушены — например, в рядах „новых правых” существует сильный уклон в сторону Москвы. И наоборот, противоречивый российский евразийский идеолог Александр Дугин также широко опирается на Фридриха Ницше, Мартина Хайдеггера и мыслителей немецкой „консервативной революции” 1920-х годов. Цементом, скрепляющим эту коалицию, сегодня по-прежнему остается неприятие западной современности. Как бы кто ни относился к этому отказу, одно должно быть ясно: почва для антимодернистских настроений в этой стране все еще сохраняется».
Так что ничего особенно приятного для кремлевского режима в статье Лехнера нет: в симпатиях к Москве он видит проявление тех же антизападных тенденций неприятия прогресса и современного мира в целом, которые в свое время привели Германию к величайшей в ее истории катастрофе.