Провал кремленолога. Кто на Западе анализирует Россию и почему эксперты проспали нападение на Украину

Рассуждения об ошибках стран Запада стали важной частью глобальной дискуссии о причинах произошедшего 24 февраля этого года. Не снимая с России ответственности за развязывание агрессивной войны, многие комментаторы отмечают — раз Запад не смог предотвратить российскую агрессию, значит что-то в стратегии по сдерживанию Путина было ошибочным. Что именно — тут мнения принципиально расходятся: кто-то упрекает западных политиков в излишней гибкости и уступчивости, позволившей Путину почувствовать безнаказанность, кто-то (хотя и таких меньше), наоборот, говорит о том, что Запад не должен был игнорировать тревоги и опасения Путина по поводу экспансии НАТО. Так или иначе «сдерживания» не получилось и от ползучей экспансии 2014 года Путин перешел к полномасштабной агрессивной войне, которой в Европе не помнят уже 70 лет. Как объяснить этот провал — низким уровнем экспертизы экспертов по России или тем, что западные политики мало слушают своих экспертов? И кто вообще сегодня занимается изучением России за рубежом?

Экспертные группы

Собеседники The Insider, наблюдающие за работой западного экспертного сообщества, делят независимых специалистов по России (тех, кто работает вне госструктур) на четыре основные категории.

Первую составляют академические ученые, которые ведут преподавательскую и исследовательскую деятельность в профильных центрах при университетах. Магистерские программы и целые департаменты, занимающиеся русистикой, есть во многих американских и европейских вузах. Среди них — Институт Гарримана Колумбийского университета (в прошлом — Русский институт), Центр Дэвиса по изучению России и Евразии в Гарварде, Центр евразийских, российских и восточноевропейских исследований в Джорджтаунском университете, Институт России при Королевском колледже Лондона.

Ко второй категории относятся сотрудники экспертных центров (think tanks), получившие научные степени по Russia studies. Большинство таких структур базируется в Вашингтоне: созданный в 1974 году для изучения СССР Институт Кеннана при Центре Вудро Вильсона, Атлантический совет, Институт Брукингса, Центр стратегических международных исследований (CSIS), Фонд Карнеги за международный мир и другие. В Европе влиятельными считаются, например, британский Чатем-хаус (Chatham House), Германский институт международных отношений и безопасности (SWP), Французский институт международных отношений (IFRI). Во многих экспертных центрах Россию изучают не как отдельный регион, а в рамках больших евразийских программ, включающих не только постсоветские страны, но и Балканы с Турцией.

Третья группа экспертов, часто комментирующих события в России, — выходцы из госсектора, бывшие чиновники и дипломаты, знакомые со страной и имеющие там контакты. Типичный ее представитель — Джон Хербст, в прошлом посол США в Узбекистане и Украине, а ныне глава Евразийского центра в составе Атлантического совета. Уходя в экспертизу, такие специалисты монетизируют свой опыт государственной и дипломатической службы, отмечает исследователь евразийской программы Института исследований внешней политики (FPRI, Филадельфия) Ольга Хвостунова: «При этом чем больше времени прошло с момента их выхода в отставку, тем меньше они понимают в современной России. Реальное желание разобраться в положении дел есть далеко не у всех».

Наконец, страновыми исследованиями занимаются прикладные аналитики при международных неправительственных организациях типа Freedom House и Amnesty International, однако сфера их интересов, как правило, ограничивается правозащитной тематикой (права человека, свобода СМИ, некоммерческий сектор и пр.).

Карьера многих профессиональных русистов складывается между исследовательскими и государственными структурами: из экспертного центра они призываются на госслужбу, а спустя время могут вернуться в науку (так называемый принцип «вращающихся дверей»). Яркий пример — одна из ведущих россиеведов, специалистка по российской истории и соавтор книги «Мистер Путин: оперативник в Кремле» Фиона Хилл.

При администрации Обамы Фиона Хилл отвечала за Россию в Национальном совете по разведке, а при Трампе перешла из Института Брукингса в Совет национальной безопасности США (СНБ), став главным консультантом Белого дома по стратегии в отношении Москвы. Уйдя в отставку летом 2019 года, Хилл вернулась в Брукингс. Подобные миграции происходили и в карьере другого авторитетного эксперта, ключевого русиста в администрации Обамы Селест Уолландер. Она преподавала в нескольких университетах, возглавляла российско-евразийскую программу в CSIS, а в 2009-м поступила на госслужбу: занималась Россией и Украиной в Пентагоне, курировала российское направление в СНБ. Сегодня Уолландер — помощник министра обороны по вопросам международной безопасности.

Непрямое влияние

По наблюдениям опрошенных The Insider ученых и экспертов, их реальное влияние на принятие внешнеполитических решений невелико. Они могут обозначить проблемы или предложить возможные пути их решения, но прямого участия в процессе не принимают, поясняет профессор истории Католического университета Америки, специалист по холодной войне Майкл Киммидж (при администрации Обамы занимался российским и украинским досье в отделе политического планирования Госдепа), так что в лучшем случае независимая экспертиза помогает политикам «протестировать качество идей», которых они придерживаются изначально:

«Think tanks часто используются в качестве платформ для валидации уже выработанных решений: их сотрудники комментируют актуальную повестку для СМИ, а значит, могут разъяснить широкой общественности, что происходит в сфере международных отношений. Влияние академических ученых, многие из которых находятся не в Вашингтоне, и того меньше, с ними консультируются ситуативно — например, перед составлением речи или официальным визитом. Крайне редко политики перенимают идеи напрямую у „академиков“».

По опыту Стивена Сестановича, профессора Колумбийского университета и старшего научного сотрудника центра российских исследований при Совете по международным отношениям, в гораздо большей степени экспертные центры влияют на мнение элит, чем на политиков. Директор Института международных исследований при Стэнфордском университете, посол США в России в 2012–2014 годах Майкл Макфол рассказывает, что администрация Джо Байдена поддерживает регулярные контакты с независимыми экспертами:

«Лично у меня сложилось впечатление, что они <люди Байдена — The Insider> взаимодействуют со сторонними специалистами больше, чем это делала администрация Обамы, и уж точно больше, чем администрация Трампа. Однако это вовсе не значит, что мы оказываем на них влияние. Порой это работает в обратную сторону: они пытаются влиять на нас, объяснять свою политику, чтобы мы могли лучше транслировать их идеи, выступая публично».

Похожим образом этот процесс устроен в Германии. Политики различных уровней регулярно обмениваются мнениями с профессиональными исследователями, подтверждает Фабиан Буркхардт, научный сотрудник немецкого Института исследований Восточной и Юго-Восточной Европы им. Лейбница и редактор журнала Russland-Analysen. В то же время им приходится иметь дело с разными группами влияния — c правительствами других стран, бизнесом, гражданским обществом, СМИ, со своими однопартийцами и избирателями. К тому же у многих политиков уже есть устоявшаяся позиция в отношении России, и они до последнего ее отстаивают.

«В итоге даже если за закрытыми дверями складывается конструктивный диалог — с честным обменом мнениями и критикой, — в «реальном мире» представители власти часто ограничены в своих действиях. Публично они могут ссылаться на экспертные оценки, чтобы легитимизировать собственные взгляды и решения. Другими словами, о влиянии можно говорить, если позиции экспертов и политиков совпадают. В противном случае убедить их чрезвычайно сложно. Да и вообще, с экспертами обычно консультируются, когда «дом уже в огне», и гораздо реже — в относительно спокойные периоды, когда должны приниматься стратегические решения на долгосрочную перспективу».

По словам доцента российской политики в Университетском колледже Лондона, научного сотрудника Chatham House Бена Нобла, однозначно определить, насколько политический истеблишмент прислушивается к экспертному сообществу, трудно — это зависит от области политики, ведомства и периода времени: «Среди экспертов действительно часто раздаются жалобы на недостаточное внимание властей к их анализу. При этом мне известны случаи, когда политики выносили решения, опираясь именно на экспертные заключения».

Основы россиеведения

В годы Холодной войны советология считалась престижным направлением научной деятельности. В США активно изучали русский язык и культуру, подготовка специалистов-советологов была причислена к национальным интересам, а проекты, связанные с Советским Союзом и странами Варшавского договора, получали щедрое финансирование. Многие выпускники профильных вузовских программ поступали на работу в правительственные структуры. Советологический бэкграунд есть, например, у бывших госсекретарей Мадлен Олбрайт и Кондолизы Райс.

Все изменилось в 1991 году с распадом СССР. Россию перестали воспринимать как угрозу номер один, и необходимость в ее системном изучении будто бы отпала. Потепление отношений привело к урезанию бюджетов, сворачиванию образовательных и исследовательских программ и сокращению рабочих мест для русистов. Интерес к России угасал, а к тем, кто продолжал ею заниматься, относились скорее как к маргиналам.

При Джордже Буше-младшем ситуацию усугубил новый фактор: теракты 11 сентября надолго переориентировали американскую внешнюю политику на Ближний Восток и борьбу с терроризмом, а становление путинского режима оказалось для экспертного сообщества в «слепой зоне». Финальный аккорд прозвучал в 2013 году, когда Госдепартамент приостановил финансирование углубленного изучения постсоветского пространства. Учрежденная при администрации Рейгана, за 30 лет эта программа подготовила не одно поколение американских россиеведов.

Уже в следующем году стало понятно, насколько недальновидным было это решение. Накануне референдума в Крыму в марте 2014-го о плачевном состоянии профессиональной русистики написала The New York Times.

«Среди экспертов существует убеждение, что нехватка кадров в этой области вкупе с неэффективной политикой Белого дома привели к формированию упрощенного и карикатурного представления о бывшей сверхдержаве, которая отказывается отправляться на свалку истории… Теперь эксперты по России надеются, что глобальный кризис, который, по мнению некоторых, является результатом американской наивности и примитивного подхода к России, может послужить катализатором для воспитания нового поколения специалистов».

За восемь лет кадровая проблема, однако, не решилась, сетует в беседе с The Insider Майкл Макфол: «<После 24 февраля — The Insider> мы не стали вкладывать больше денег в изучение России и региона, но нам следовало бы это делать. У людей моего поколения большой опыт экспертизы, а вот следующее вызывает у меня беспокойство». Он предупреждает, что из-за нехватки новых специалистов знания о России в правительстве США со временем истощатся.

Собеседники The Insider полагают, что текущий кризис с большой вероятностью подстегнет рост инвестиций в русистику. Редакционный директор аналитического проекта Riddle Russia (там публикуются многие зарубежные русисты) Антон Барбашин считает, что все предпосылки к этому есть. «Мой коллега из Британии говорит, что у них сейчас все больше студентов выбирают для изучения Россию и Евразию в целом, поэтому в перспективе они будут увеличивать количество учебных часов и преподавателей — на это явно есть спрос».

Запрос есть и у власти. О том, что в последние месяцы качественная экспертиза по России стала очень востребована, свидетельствует опыт Бена Нобла из Университетского колледжа Лондона: «Пока сложно делать выводы, но после вторжения в Украину частота, с которой правительство Великобритании связывается со мной и моими коллегами для брифингов, заметно выросла. Не удивлюсь, если скоро мы увидим увеличение ресурсов на исследования, связанные с Россией и Украиной».

Иначе дела обстоят в Германии. По словам Фабиана Буркхардта, после аннексии Крыма в область исследований постсоветского пространства потекли новые деньги, были даже созданы новые институты. Однако сегодня власти страны осторожно тратятся на науку. Федеральное правительство уже объявило о серьезных сокращениях бюджетов крупнейших фондов, занимающихся поддержкой академического сотрудничества и обменом научных работников и студентов: «Эта экономия, по-видимому, связана с предполагаемым ростом цен на энергетические ресурсы и спадом экономики. Так что я бы не стал ожидать немедленной новой волны интереса к изучению России ни со стороны немецких политиков, ни со стороны научного сообщества. При этом совершенно очевидно, что в перспективе это будет стратегической ошибкой».

Сейчас в научных и экспертных кругах ведутся дискуссии о том, как продолжать исследовательскую деятельность в условиях, когда любое институциональное партнерство и личные контакты с Россией должны быть прекращены, продолжает Буркхардт. «В обозримом будущем, скорее всего, станет невозможно проводить в России качественные полевые исследования. Отсутствие возможности приехать в страну и сотрудничать с российскими коллегами станет важным фактором, который будет определять тематику и методы исследований. В итоге все это может привести к тому, что еще меньше ученых будут сосредотачивать свой исследовательский интерес на России».

«Систематическая недооценка Путина обошлась слишком дорого»

Влияют ли финансовые и кадровые проблемы на уровень экспертизы по России? И трансформируются ли ошибки экспертов в ошибки политиков? Почти все опрошенные The Insider русисты убеждены, что западные правительства обеспечены всей возможной информацией и претензии к экспертному сообществу несправедливы. По их словам, специалисты по России вполне трезво оценивали, куда движется путинский режим, поэтому проблема не в недостатке экспертных знаний, а в их передаче политикам и обществу.

Уровень компетентности американских русистов сегодня очень высок, чего не скажешь о качестве российской экспертизы по Соединенным Штатам, считает Майкл Макфол.

«На мой взгляд, непонимание путинской системы демонстрируют те, кто ничего не знает о России, но считает себя специалистами по международным отношениям вообще — классический пример тут [профессор Чикагского университета Джон] Миршаймер. Эти теоретики действительно сильно заблуждаются насчет России, но при этом имеют большое влияние в американских внешнеполитических кругах».

Рассуждая о том, почему лишь немногие в экспертной среде не сомневались в возможности полномасштабной войны в Украине, собеседники The Insider проводят параллели с развалом СССР. Мало кто на Западе предвидел, как поступит Горбачев, да и те, кто предсказывал конец империи, считали, что произойдет он по другим причинам. Однако провалом экспертизы назвать такие просчеты нельзя — скорее это свидетельствует о том, насколько трудно бывает применять знания в «хаосе стремительно развивающихся событий», считает Стивен Сестанович из Совета по международным отношениям: «Почти для всех русских, кого я знаю, — даже тех, кто близок к Кремлю, — случившееся [24 февраля] оказалось полной неожиданностью. Странно полагать, что западные эксперты разбираются в происходящих в России процессах лучше, чем российские элиты, особенно когда президент страны совершает что-то исключительно глупое».

Тем не менее находятся и серьезные поводы для критики. Майкл Киммидж из Американского католического университета отмечает два серьезных пробела, возникших в понимании путинской России за рубежом. Во-первых, внешнюю политику Путина там склонны расценивать как «реактивную», полагая, что Россия лишь реагирует на импульсы Запада. Однако в последние годы российская внешняя политика была весьма активной — начиная с Грузии и заканчивая нынешней агрессией против Украины. Во-вторых, западное экспертное сообщество постоянно недооценивает и самого Путина, и уровень народной поддержки его курса, считает Киммидж:

«Российское вторжение в Грузию в 2008-м не ожидали ни эксперты, ни политики. Аннексия Крыма стала для западной системы абсолютным шоком. Война с Украиной в 2014–2015 годах была хоть и менее шокирующей, но столь же неожиданной. Вмешательство России в президентские выборы в США в 2016-м также никто из экспертов не предсказал. С февральским вторжением в Украину все иначе. Разведслужбы дали весьма точную оценку действиям Кремля, да и в экспертных кругах еще в ноябре 2021 года звучали предупреждения, что это может произойти. Однако большинство экспертов все равно считало, что Путин не решится нападать, что все это блеф и слишком радикальный для него шаг. Эта систематическая недооценка Путина обошлась слишком дорого. Логично предположить, что некоторые из стандартных представлений о России ошибочны и требуют пересмотра».

Майкл Макфол соглашается, что ошибки были, но ответственность за них возлагает на политиков — США слишком долго и усердно старались ничем не провоцировать Путина:

«После вторжения в Грузию Буш не предпринял почти ничего — не было ни санкций, ни военной помощи. После аннексии Крыма Запад наложил санкции, но военную помощь Украине не оказал. Нам стоило более агрессивно вести себя в отношении этого режима. Отправь мы HIMARS и дальнобойную артиллерию в Украину еще несколько лет назад, возможно, Путин не решился бы на вторжение. Кроме того, гигантской ошибкой было то, что США делали очень мало для укрепления демократии и рыночной экономики в России в 1990-е годы. Если бы мы тогда оказали более серьезную помощь и Россия бы быстрее оправилась экономически, Путин, может быть, вообще не пришел бы к власти».

Нежелание провоцировать Путина укладывается в концепцию realpolitik, которая раньше доминировала в американской политике, продолжает Ольга Хвостунова из Института исследований внешней политики. Реалисты настаивают, что с российским режимом нужно продолжать диалог несмотря ни на что: если США могут поддерживать отношения с Саудовской Аравией, то почему их нельзя поддерживать с Россией? К тому же у каждого американского президента до сегодняшнего дня были амбиции выстроить эффективную систему отношений с Москвой, заключить с ней «большую сделку», добавляет эксперт.

Одним из главных стратегических просчетов Вашингтона Ольга Хвостунова считает приверженность известной теории, согласно которой две страны, в которых есть McDonald’s, никогда не станут воевать друг с другом.

«Американские политики были уверены, что если Запад поможет России выйти на глобальный рынок, она смягчится и одумается. Возможно, эта уверенность была основана на том, что так это работает с другими странами. Многими исследованиями доказано, что торговые отношения действительно снижают остроту конфликта, но у каждого правила есть исключение. Вот Россия — такое исключение».

До февраля 2022 года в западных экспертных кругах активно обсуждалось, каким должен быть подход к отношениям с Москвой, рассказывает Майкл Киммидж. Одни считали, что поддерживать с ней связи бессмысленно и конфронтация — единственно возможный вариант. Другие выступали за баланс между взаимодействием и противостоянием. С началом войны расклад изменился — и сегодня в экспертной среде в целом сложился консенсус по поводу правильности проводимой Западом политики (санкций и военной помощи Украине).

«Этот консенсус предполагает, что с Путиным нельзя вести переговоры, что его планы в отношении Украины совершенно нелегитимны, что он должен потерпеть поражение в этой войне — и если это произойдет, политическая динамика в России, может быть, начнет меняться и станут возможны изменения в руководстве страны. Однако не исключено, что мы снова недооцениваем политическую жизнестойкость Путина».