Французы все еще не знают, за кого голосовать, и в остальном мире тоже нарастает неопределенность, пишет в Foreign Policy Джеймс Трауб. The Insider предлагает полный перевод статьи.
В начале этого года, начиная свою президентскую кампанию, лидер ультраправой партии «Национальный фронт» Марин Ле Пен напомнила трем тысячам активистов, набившимся в зал в Лионе, о «двух тоталитаризмах», с которыми обещала бороться, — исламизме и «финансизме». Перед лицом этого «цивилизационного выбора» Ле Пен торжественно поклялась «защищать внешние стены нашего общества».
В воскресенье французы пойдут на избирательные участки. Согласно последним опросам общественного мнения, Ле Пен в числе четырех кандидатов, у которых есть шанс попасть в двойку лидеров и выйти во второй круг голосования, который состоится 7 мая.
Если изобразить позиции кандидатов в виде таблицы, где расположив их в соответствии с главными проблемами, обозначенными Ле Пен, — национальная идентичность или глобализация по вертикальной оси, экономический либерализм или антилиберализм по горизонтальной, — то окажется, что каждый из четырех кандидатов займет место в одной из получившихся ячеек.
Главный соперник Ле Пен — Эмманюэль Макрон, представляющий движение En Marche! («Вперед!»), — в обоих отношениях либерал, кандидат от «Республиканцев» Франсуа Фийон — либерал в экономике и антилиберал в национальной политике, а лидер ультралевой «Непокоренной Франции» Жан-Люк Меланшон — полная ему противоположность. Удивительно, но накануне голосования французские избиратели почти поровну разделились между четырьмя кардинально различными позициями по главным проблемам сегодняшнего дня.
Это многое объясняет. После шока, вызванного уходом Великобритании из Евросоюза и выборами Дональда Трампа, появилась естественная тенденция — представлять, что западный мир разделился на два лагеря: антилиберальные лидеры Восточной Европы и США, чьи программы напоминают идеи Ле Пен, против «макронистских» либеральных режимов Западной Европы. Но за пределами этой схемы оказываются «фийонистские» демократии вроде Индии и Турции, которые становятся все более националистическими, но при этом стремящиеся извлекать выгоду из благ глобализации. Левые антиглобалисты, подобные Меланшону (и Берни Сандерсу) смогли прийти к власти только в одной стране — Греции, где победила партия «Сириза», — но такие партии оседлали волну популярности на юге Европы, в том числе в Италии и Испании.
Будущее, возможно, принадлежит не чистым либералам и не чистым антилибералам; судороги, переворачивающие всю политику Запада, пока лишь в самом начале. Вряд ли выборы во Франции исчерпывают все возможности, но они показывают, что осмысление новой реальности требует выхода за пределы бинарных категорий.
Начнем с культуры и национальной идентичности. В отличие от германии, Швеции и Венгрии, где миграционный кризис внезапно спровоцировал страх того, что национальная идентичность оказывается под осадой из-за волны пришлых чужаков, во Франции культура уже больше десятилетия представляет собой поле конкуренции. Как и в Нидерландах, о которых я писал в пролом месяце, политики эксплуатируют страхи, будто иммигранты (и прежде всего мусульмане) не интегрируются в национальную культуру, собираются в гетто, совершают преступления и, конечно же, теракты. Победа Трампа на выборах покончила с вопросами об эффективности такой политической стратегии.
Это и есть ударная позиция Ле Пен. Она призывала ограничить иммиграцию до десяти тысяч человек в год, то есть до 5% от существующего годового объема. Она выступала против «коммунитаризма» — этот французский термин означает идентичность, строящуюся на принадлежности к той или иной небольшой группе <В действительности термин впервые был предложен Бердяевым и происходит от англ. communitarian - The Insider>. Она научила своих сторонников скандировать «On est chez nous!» — «Мы у себя дома!», — когда они слышат ненавистные слова «иностранец» или «ислам». Кроме того, она хочет выйти из Евросоюза и отказаться от евро. Для Ле Пен все нефранцузское — это угроза всему французскому, и чем больше этого нефранцузского, тем больше угроза.
Правоцентристский кандидат Фийон тоже играет на этом, но более приглушенно. Во Франции каждый серьезный кандидат пишет книгу, посвященную своей кампании, а иногда и не одну. Книга Фийона называется «Как победить исламский тоталитаризм». «Во Франции нет проблемы религии, — пишет он. — Есть проблема, связанная с исламом». Он призвал к новой форме «административного контроля» во французских мечетях. Он хочет изменить Конституцию, чтобы дать законодательной власти право устанавливать ежегодную квоту иммиграции, в том числе для выходцев из определенных стран. В США такая система существует уже давно, но она противоречит статье 1 Конституции Франции, которая гарантирует равенство перед законом независимо от национального происхождения. Громкие заявления об опасности для французской христианской культуры помогли Фийону победить на праймериз «республиканцев» своего главного соперника Алена Жюппе, который отважно, но безуспешно поднял знамя французской identité heureuse — «позитивной идентичности».
Макрон столкнулся с немалым количеством насмешек из-за нежелания брать на себя обязательства по спорным проблемам, но в том, что касается иммиграции и национальной идентичности, проявил истинную отвагу. После теракта на берлинской рождественской ярмарке в декабре 2016 года, когда критики немецкой политики открытых дверей чувствовали, что их правота доказана, Макрон на страницах Le Monde объявил, что канцлер Ангела Меркель и немецкое общество «спасли наше коллективное достоинство, пригласив оказавшихся в беде беженцев, дав им кров и возможность обучения». Он презрительно отзывался о Ле Пен, которая, по его мнению, стремится к расколу между французами. Он страстно отстаивает членство в Евросоюзе. Макрон — это кандидат «позитивной идентичности».
Космополитические взгляды бывшего троцкиста Меланшона основаны на марксистском универсализме. В одной из речей он призвал своих сторонников, выступить «за тех всеми брошенных, кто умирает на улицах, кого доводят о самоубийства на работе, кто тонет в Средиземном море». На дебатах кандидатов в конце марта он настаивал, что французская традиция laïcité — секуляризма — «не должна служить основанием для нападений на мусульман», и высмеивал кампанию Ле Пен против хиджабов, предлагая, чтобы «полиция одежды» арестовывала людей с зелеными волосами или женщин в коротких юбках.
Но открытость к другим народам, религиям и языкам не заставляет быть открытым в отношении торговли и иностранного капитала. По этим вопросам Ле Пен и Меланшон во многом согласны. Первая говорит о «финансиаризации», последний более эффектно обличает финансовые фонды, называя их «паразитами и пиявками на теле производителя». Но Ле Пен не прочь сыграть и на антисемитизме, она многозначительно называет Макрона «кандидатом банка Ротшильдов» (лидер движения «Вперед!» когда-то там работал); Меланшон же не опускается до такой клеветы. Оба негативно относятся к реформам трудового законодательства, упрощающим для французских компаний наем и увольнение работников. Оба расточают проклятия режиму экономии, на котором настаивает Евросоюз. Оба выступают против свободной торговли и согласны с Трампом в том, что за протекционистскими стенами национальная экономика придет к расцвету.
Оставаясь в стороне от яростных споров о 35-часовой рабочей неделе <во Франции она одна из самых коротких в мире, и ряд политиков предлагает ее увеличить. — The Insider>, Ле Пен иронично сказала: «Я не хочу вмешиваться в ультралиберальные дебаты» (между Макроном и Фийоном). Она права в том, что по этому вопросу оба они занимают не самые популярные среди французов позиции. Фийон пишет на своем сайте: «Я хочу наконец-то разбить 35-часовые оковы. С этой утопией, которая долго оставалась французским исключением, надо покончить». Макрон предлагает дать частным компаниям право договариваться с сотрудниками о более длинной рабочей неделе. «Закон Макрона» 2014 года, названный именем тогдашнего министра экономики, в числе прочего сделал процедуру увольнения сотрудников несколько менее обременительной для работодателей и смягчил ограничения на работу магазинов по воскресеньям. Из-за этого закона левые стали относиться к Макрону как к злодею. Фийон и Макрон предлагают дальнейшую либерализацию трудового и пенсионного законодательства, оба они хотят уменьшить налог на прибыль корпораций, оба сторонники свободной торговли — в стране, которая относится к глобализации с глубокой подозрительностью. Но бывший социалист Макрон в большей степени сконцентрирован на стратегических государственных инвестициях, а Фийон — на сокращении бюджетных расходов; Макрон выступает за усиление Евросоюза, а Фийон играет на широко распространенном недовольстве руководителями объединенной Европы.
Хотя у французов сложилась репутация рационалистов и скептиков в традициях Декарта, в воскресенье они вряд ли будут выбирать кандидата, основываясь только на различиях между их платформами. Никогда раньше в последние дни перед выборами не было такого количества неопределившихся; многие сделают свой выбор на основании скорее стратегического расчета, чем представлений об их преимуществах. И расчет это такой: «что я могу сделать, чтобы помешать Марин Ле Пен стать президентом Франции?» Национализм Ле Пен кудра радикальнее национализма Фийона, а ее экономическая политика даже более разрушительна, чем у Меланшона. Недавно обнаружилось, что некоторые из ближайших советников Ле Пен симпатизируют нацистам, и это еще увеличило страхи с связи с вероятной победной «Национального фронта». Избиратели левой ориентации ломают голову в поисках идеальной стратегии, которая не дала бы этому случиться.
Вероятнее всего, выгоду из такого рационалистического голосования извлечет Макрон — политик, приемлемый и для умеренно левых, и для умеренных консерваторов. Он молод, внешне привлекателен, энергичен и больше, ем его соперники, похож на политика будущего. Тем не менее было бы странно думать, что французские избиратели, традиционно враждебно относящиеся к свободному рынку и глубоко обеспокоенные терроризмом и «коммунитаризмом», могут выбрать в президенты истинного либерала. Возможно, Макрон обнаружит, что у него очень мало возможностей привить своим гражданам взгляды, классические для англо-американского мира, тем более тогда, когда англо-американский мир устремляется в противоположном направлении. Он может оказаться президентом без мандата.
Есть серьезные причины, по которым три из четырех кандидатов, имеющих шансы, отвергают центральные элементы либерального консенсуса, даже если этим они провоцируют проявление самых темных инстинктов публики. Вера в свободный рынок и свободу торговли больше не привлекает средний класс, чувствующий, что остается на задворках глобализации. Культурный универсализм, подразумевающий позитивное отношение к беженцам и иммигрантам, столкнулся с реальностью, в которой многие мусульмане не принимают секуляризм и прогрессивные ценности Запада, даже если лишь небольшая их часть активно стремится разрушить эти ценности. Поэтому недостаточно просто повторять лозунги времен триумфального завершения Холодной войны. Ле Пен любит говорить, что главная битва нашего времени — между «глобализацией» и «патриотизмом». Либерализм должен найти язык и систему позиций, чтобы вырвать идею патриотизма из рук националистов и ксенофобов. Космополитическая и даже европейская идентичность — для многих слишком непрочные одеяния. Возможно, настоящей битвой за будущее станет попытка сформировать позитивный патриотизм. В воскресенье в эту битву вступят французские избиратели.