«Недавно я... высказался о том, что статью о лишении гражданства следовало бы в наше законодательство вернуть, и это мгновенно вызвало бурю эмоций… Такая реакция была предсказуемой, особенно со стороны тех, для кого Россия — не единственная страна проживания, а просто-напросто дойная корова, которую и забить не жалко, если она вдруг перестанет давать молоко. А ведь предложенная мера... должна устраивать всех: и наше государство, обязанное, с одной стороны, защищать себя всеми возможными средствами, а с другой — оставаться демократическим... не прибегать к чересчур суровым наказаниям для оппозиции (в виде тюрем, лагерей и т.п.), и тех, кто призывает людей выходить в знак протеста на улицы, кто давно мечтает о жизни в «прекрасном, цивилизованном мире»… и большинство сограждан, слишком хорошо помнящих, к чему приводят у нас брожения и смуты, категорически не желающих возврата к пресловутым 1990-м. Либерально настроенные политологи, журналисты, актеры принялись дружно упрекать меня в том, что… я в качестве наглядного примера упомянул о «философском пароходе». Была ли та высылка русских мыслителей, писателей, ученых благом для них? И нет, и да. Расставание с Родиной стало для многих... трагедией, но в то же время спасло их… от других непоправимых бед (например, репрессий 1930-х). Я очень далек от того, чтобы оправдывать большевиков… но способен… признать: заботясь о том, чтобы сохранить за собой власть, не допустить еще одной гражданской войны, они действовали порой вполне разумно».
Никита Михалков, кинематографист и общественный деятель. «Актером можешь ты не быть, но гражданином…»// «Свой», март 2021. С. 2
«Нет, нет, как хотите, а я выступаю на защиту! — сказал осмелевший Исаак, обводя хитрым взглядом аудиторию. — Товарищи судьи! Как благородный казенный адвокат, я вполне присоединяюсь ко всем доводам государственного обвинителя. — Он тянул и немного шамкал. — Моя совесть подсказывает мне, что князя Игоря не только надо повесить, но и четвертовать. Верно, в нашем гуманном законодательстве вот уже третий год нет смертной казни, и мы вынуждены заменять ее. Однако, мне непонятно, почему прокурор так подозрительно мягкосердечен? (Тут надо проверить и прокурора!) Почему по лестнице наказаний он спускается сразу на две ступеньки — и доходит до двадцати пяти лет каторжных работ? Ведь в нашем уголовном кодексе есть наказание, лишь немногим мягче смертной казни, наказание, гораздо более страшное, чем двадцать пять лет каторжных работ». Исаак медлил, чтоб вызвать тем большее впечатление. «Какое же, Исаак?» — кричали ему нетерпеливо. Тем медленнее, с тем более наивным видом он ответил: «Статья 20-я, пункт «а». Сколько сидело их здесь, с богатым тюремным опытом, никто никогда не слышал такой статьи. Докопался дотошный! «Что ж она гласит? — выкрикивали со всех сторон непристойные предположения. — Вырезать ...?» — «Почти, почти, — невозмутимо подтверждал Исаак. — Именно, духовно кастрировать. Статья 20-я, пункт «а» — объявить врагом трудящихся и изгнать из пределов СССР! Пусть там, на Западе, хоть подохнет! Я кончил». И скромно, держа голову набок, маленький, кудлатый, отошел к своей кровати. Взрыв хохота потряс комнату».
Александр Солженицын. «В круге первом»