Между фашизмом и большевизмом. Как и почему Дугин возглавил центр имени Ивана Ильина в РГГУ

Суть конфликта: Дугин, патриоты, коммунисты и академическое сообщество

Школа Дугина была основана летом прошлого года по указанию властей и вопреки желанию руководства РГГУ как некий межфакультетский учебно-научный центр. Фактически навязана ректорату и ученому совету. Это и не учебная, и не исследовательская институция. Сам Дугин заявил, что ее цель — работа с проректорами вузов по воспитательной работе. Создание этого учебно-методического центра не вызвало особого интереса. Однако после инаугурационной речи Дугина на ученом совете РГГУ все вдруг забеспокоились.

В конфликте вокруг ВПШ имени Ильина участвуют три стороны. Во-первых, это патриоты-активисты, поддерживающие официальную политику властей. Среди них есть как сторонники Дугина, так и те, кто не в восторге от этого эпатажного, провокационного, неуправляемого оратора, который, по их опасениям, может навредить патриотическому движению. Вторая сторона — левая молодежь из числа студентов и не только. И, наконец, академическое сообщество, с ужасом наблюдающее за происходящим.

Все смешалось в этом разыгрывании «нацистской карты»: левые критикуют государственника Ильина, акционисты-дугинцы сцепились с либералами, имперцы вообще заняли круговую оборону, при этом выясняя отношения в собственном лагере. И все с тревогой посматривают наверх — что там будет теперь, после инаугурации Путина.

Новая должность Дугина — повышение или наоборот?

Назначение Дугина директором учебно-научного центра в известном вузе кажется повышением, своеобразной легитимизацией этого вопиюще несистемного человека. Он теперь ученый, педагог, начальник. Но точно ли это повышение, а не наоборот? После резких обличительных высказываний Дугина в адрес российской власти чиновники заволновались и, возможно, поэтому решили придумать для него занятие с определенными перспективами, попытались ограничить его некоторыми рамками.

Озабоченность студентов, сотрудников и руководства РГГУ тоже понятна: вряд ли удастся превратить в преподавателя столь неуемного персонажа. Достаточно вспомнить его увольнение со скандалом с социологического факультета МГУ десять лет назад.

Насколько его Высшая политическая школа может быть опасна для РГГУ?

Российские вузы и особенно академические институты — учреждения рутинные, косные, не приспособленные к серьезным переменам и половину своей деятельности посвящающие отчетам о результатах. Произвести существенные изменения в их работе (а Дугин хотел бы именно этого) попросту невозможно. Ничего, кроме краткосрочной имитации ради отчета, из этой затеи, скорее всего, не получится. Да и податливость ученого совета РГГУ, будем надеяться, имеет свои пределы. Поэтому наиболее вероятными кажутся два сценария: либо ВПШ станет просто площадкой для дискуссий и будет постепенно стагнировать, либо случится еще один скандал и ее закроют.

Кем на самом деле был Ильин?

Обсуждение «связи» Ивана Ильина с фашизмом/нацизмом строится по известной модели reductio ad Hitlerum, «сведения к Гитлеру», если вспомнить выражение, предложенное политическим философом Лео Штраусом в 1951 году. Какие-то высказывания и даже жизненные ситуации, связанные с национал-социализмом или фашизмом, можно обнаружить в биографиях множества европейских интеллектуалов и русских эмигрантов, живших в Европе, а тем более в Германии, в 1920-е — 1940-е годы, и Ильин, увы, не исключение.

Но нельзя забывать о том, что Ильин был непримиримым противником человеконенавистнической идеологии и политики — большевизма. Бо́льшую часть своей жизни он искал способы с нею бороться. Борьба эта казалась безнадежной, но он надеялся и обманывался. Сегодня, после ужасов, совершенных нацизмом, некоторые из его «надежд» выглядят для нас чудовищными.

Но у Ильина можно найти не только апологетические цитаты в адрес нацистов. Вспомним, что он писал после своего бегства из Германии в 1938 году и во время Второй мировой. Взять хотя бы его знаменитое письмо писателю Ивану Шмелеву в 1938 году, в котором он рассказывает чуть ли не по месяцам о своей жизни в Германии в 1930-е, называя ее «гонениями». Много ли найдется среди русских эмигрантов, связанных с Германией, столь резких обличителей нацизма в те годы?

Выехав из Германии якобы на церковный собор в Югославию, Ильин пишет:

«Состав Собора был такой, что если бы я на него поехал, то я задохнулся бы от отвращения к мобилизованному там черносотенству, с привлечением целого ряда заведомых агентов Германии, руководивших травлею против меня».

Нынешние защитники Ильина часто цитируют воспоминания убежденного антикоммуниста Юрия Лодыженского, согласно которому Ильин после отъезда из Германии говорил:

«Тут стало невозможно ни дышать, ни свободно работать, национал-социализм проповедует изуверскую доктрину, одни там обезумели, другие настолько глупы, что не понимают, куда это их ведет».

Ильин разочаровался в национал-социализме сразу же, когда распознал в нем своего рода «расистский большевизм», вместо стратоцида затевающий геноцид — а к расизму он тоже относился отрицательно, это было ясно уже в 1933-м. А вот что он писал в 1951 году:

«Мы видели левый тоталитаризм и правый тоталитаризм; мы испытали на себе оба режима вплоть до арестов, допросов, угроз, запретов; и даже более того. Мы имели возможность изучить оба режима до дна и относимся с нескрываемым нравственным и политическим отвращением к обоим».

Важно также, что Ильин был одним из немногих «государственников» в среде русской эмиграции, кто избежал «очарования зла», идеи о перерождении сталинского режима после войны.

Симпатизировал ли Ильин некоторым социально-политическим идеям фашизма? Безусловно, да, причем и до, и после Второй мировой войны. Был ли он фашистом в полном смысле слова? Нет — ни формально (не принадлежал ни к какому соответствующему движению или партии, а их было немало и среди русских эмигрантов), ни идейно. В пожаре сегодняшнего скандала за обсуждением публицистики и ситуативных высказываний Ивана Ильина упускается из виду принципиально важный момент: Ильин был не просто философом, но философом личного религиозного переживания, опыта, «тихих созерцаний».

Самыми значимыми трудами его эмигрантского периода были «Аксиомы религиозного опыта» (он писал эту книгу более 30 лет, с 1919 по 1949 год) и «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний» (1943). Можно ли отыскать в них что-то фашистское? Конечно, нет! Важно помнить, что национал-социалисты относились к религии вполне по-марксистски, как к пережитку, полезному лишь для целей пропаганды, а фашисты — как к «традиционной ценности», которую нужно хранить для поддержания здоровья нации. Поглядывая в сторону фашизма как политик и идеолог борьбы, Ильин не имел к нему никакого интереса в том, что было главным для него самого — как религиозного мыслителя и верующего христианина.

Вспыхнувшие в связи с открытием дугинской школы споры вокруг фигуры Ильина уходят корнями в начало 1990-х, время самоопределения России в качестве суверенного государства. В эти годы в идеологическом пространстве страны появились два антагонистических лагеря: либерально-антиимперский, выразителем идей которого стал Георгий Федотов, автор широко цитируемого сочинения «Судьба империй», и оппозиционного ему союза имперско-этатистских сил, символом которого и стал Иван Ильин, автор самой обсуждаемой в те годы работы «Что сулит миру расчленение России». Именно с тех пор имя Ильина стало ассоциироваться в общественных кругах с патриотически-государственнической идеологией, а также, уже в наши дни, рассматриваться как символ эпохи правления Путина.

Страстный антикоммунист и антитолстовец Ильин — наиболее цитируемый Путиным философ. Его идеи об оправданности сопротивления злу силой, о пользе государственного принуждения, о сильном вожде, воспевание государственного патриотизма, национализма, церкви, семьи легитимируют действия Путина, вписывают их в русскую культурную традицию. Путин называл Ильина «настоящим патриотом», говорил, что читает и перечитывает его труды, однако определение «любимый философ Путина», как и другое клише — «Дугин — „мозг Путина“» — всего лишь удачная журналистская находка. Автор книги «В голове у Путина» Мишель Ельчанинов считает, что тексты Ивана Ильина Путину открыл Никита Михалков. А после того как Путин несколько раз процитировал философа в своих выступлениях, тот стал считаться в России неоспоримым духовным авторитетом.

Кто такой на самом деле Дугин?

26 апреля Александр Дугин объявил call for papers (прием тезисов) для первого публичного мероприятия своего научно-учебного центра. Дебютом ВПШ в РГГУ станет конференция для «основательных, серьезных, патриотичных и вежливых людей», посвященная философскому наследию Ивана Ильина. Само по себе это событие являлось бы вполне ординарным, если бы не одно обстоятельство. Судя по анонсу Дугина, он замахнулся на перелицовку русской философии:

«Иван Ильин не разъединяет нас, но объединяет, отламывая лишь отсохшие ветви на русском древе. Через какое-то время мы в этом убедимся сполна. Но всему свой срок».

Комичность назначения Дугина в РГГУ связана не с тем, что ему доверили руководить этим патриотически-методическим центром, и даже не с тем, что центру дали имя Ильина, а с его отношением к русской философии, в которой Ильин по праву занимает значимое место. Наиболее ясно Дугин выразил свою позицию в книге «Мартин Хайдеггер: возможность русской философии» (2011). Уже в аннотации на обратной стороне титульного листа этой книги объявлено:

«Русской философии не существует, и возможность ее возникновения блокирована дисгармоничным сочетанием европейского модерна с архаическими пластами русского народного мировосприятия».

Дугин делает достаточно подробный обзор истории русской философской мысли и фактически отказывает ей в какой-либо ценности и самостоятельности:

«Два наиболее репрезентативных русских мыслителя XIX века — Владимир Соловьев и Николай Федоров — представляют собой памятники тому, как русской философии не получилось, как археомодерн сумел укротить и обескровить, извратить и в конце концов погубить пробуждающуюся русскую мысль».

Достаточно прочитать хотя бы названия разделов книги: «Владимир Соловьев: маргинал европейского дискурса», «Петр Чаадаев: философия как русофобская практика», «Иван Ильин: русский патриотизм на прусский манер», «Советская философия как токсические отходы» и так далее. Дугин заявляет о необходимости преодоления имеющейся «карикатурной пародии» на философию в России и создания настоящей русской философской традиции — посредством внимательного прочтения и усвоения идей Хайдеггера (вот уж кто с приходом нацизма и вступлением в их партию приобрел все — в отличие от Ильина, сразу же все потерявшего).

В этой же книге содержится оценка Дугиным творчества Ильина:

«В философе Иване Ильине мы встречаемся с почти карикатурной попыткой создания бравурной версии русского национализма, успешно обходящей все сколько-нибудь важные и существенные темы, принципиальные для выяснения возможности русской философии, и подменяющей вопрошание и выявление болевых точек потоком право-консервативного сознания, копирующего клише европейского национализма применительно к русскому».

Дугин отказал Ильину в праве на место в русской культурной традиции на основании его «невежественного апломба», «казенного национализма» и немецкого происхождения его матери. Теперь же, пробившись в университетское начальство и подняв на щит имя «любимого философа» президента Путина, он вознамерился проводить «патриотические реформы российского образования» и переформатировать национальную идентичность России в соответствии с идеями того самого Ильина. Неудивительно, что объединение двух этих имен, Дугина и Ильина, вызвало здоровое недоумение даже у патриотически настроенной общественности.

В последние годы сам Дугин превратился в мрачный символ происходящей на постсоветском пространстве катастрофы. При этом специалистов по написанному и сказанному им попросту не существует. Это обстоятельство — один из аргументов в пользу бессмысленности сопоставления Дугина и Ильина. Ильин активно изучается, в особенности после перемещения его архива в Россию, много издается, о нем пишут книги и диссертации. А о Дугине что-то говорят лишь его идейные единомышленники. Предметом научного анализа его тексты и идеи в России не стали и вряд ли станут. За пределами же РФ он известен как один из современных русских идеологов ультраправого лагеря.

Дугин был интересен в конце 1980-х — начале 1990-х годов, до его «романа» с национал-большевиками. В среде «интеллектуалов-консерваторов» (Гейдар Джемаль, Игорь Дудинский и другие), в контексте таких проектов как «Последний полюс», «Элементы», «Милый ангел», «Арктогея», «Волшебная гора». Его книга тридцатилетней давности «Гиперборейская теория», в которой подробно рассмотрены взгляды «фризского» мыслителя, члена НСДАП с 1925 года и первого директора гиммлеровской академии «Аненербе» Германа Вирта, — ценный, фактически единственный труд на эту тему на русском языке.

В отличие от Ильина, Дугина периода «консервативной революции» захватывала ариософская квазинаука, руны, таинственные энергии и символы. Затем он ушел в политику, идеологию и достиг вершины своего постмодернистского политакционизма в статусе идеолога НБП. Ильин, идеолог Русского общевоинского союза, вряд ли отнесся бы положительно к подобным затеям. Все последующие маски Дугина — евразийца, стилизованного старообрядца, монархиста и прочие — куда менее убедительны. Он все же национал-большевик.

При участии Константина Зайцева