Мнения
Означает ли развал сделки по продаже 14,16% акций «Роснефти» китайской CEFC и переход 18,93% акций нефтяной госкомпании под контроль катарского инвестфонда QIA некое перспективное глобальное партнерство «Роснефти» с Катаром? Вряд ли. Сегодня можно услышать множество спекуляций на тему стратегического интереса Катара к «Роснефти», между тем, это вряд ли имеет отношение к реальности, и на самом деле Катару этот пакет не особо нужен, так что стоит ждать поисков нового покупателя и новых приключений этого пакета акций. Попробуем разобраться в ситуации подробнее.
Прежде всего, покупка катарским инвестфондом QIA доли в «Роснефти» выглядит странно: этот фонд был создан правительством Катара в 2005 году для диверсификации инвестиций в несырьевые секторы, основные его вложения — в машиностроение, транспортный сектор, банки, недвижимость. Единственный сырьевой актив — пакет акций французской нефтегазовой компании Total, но он небольшой (3%) и это явно не является стратегической инвестицией, пакеты акций нефтегазовых гигантов Shell и BG катарский фонд продал в 2015 году. Среди активов, которыми фонд владеет, крупные доли в автоконцерне Volkswagen, банке Barclays, лондонском аэропорту Heathrow. Нефть и газ — явно не профиль QIA.
Как катарский инвестфонд оказался среди акционеров «Роснефти»? Довольно случайно. Давайте чуть вспомним историю. Весь 2016 год российское правительство искало покупателей на 19,5% акций «Роснефти», но так и не нашло: крупные международные нефтегазовые компании так и не заявились на покупку этого пакета. И неудивительно: этот пакет стоит дорого, но не дает никаких реальных прав на управление, что было четко видно по опыту британской ВР — она владеет еще бОльшим пакетом акций в «Роснефти» (19,75%), но никакого реального влияния на управление компанией не имеет, кроме пары декоративных кресел в совете директоров. Все решения по управлению «Роснефтью» принимаются Путиным и Сечиным, это хорошо известно. Например, глава китайской CNPC летом 2016 года откровенно высказывался в том духе, что компания может принять участие в приватизации «Роснефти» только в случае, если это будет означать получение реальных прав на управление компанией. Однако это против нынешних российских правил — поэтому китайцы и не пришли.
В итоге осенью 2016 года сложилась ситуация, когда единственным вариантом продать этот пакет и получить за него деньги в бюджет осталась покупка пакета сечинским «Роснефтегазом». Но это могло катастрофически ударить по имиджу не только этой сделки, но и всей «новой российской приватизации» (возобновившейся после многолетней паузы), все уже начали откровенно издеваться над тем, что российская «приватизация» — это передача акций от одной госструктуры к другой. В дело был вынужден вмешаться сам Путин, который, как писали СМИ, в поисках стороннего покупателя ради улучшения имиджа сделки активно предлагал пакет «Роснефти» даже владельцу «Лукойла» Вагиту Алекперову.
России удалось и средства от «приватизации» в бюджет получить, и сохранить «приличный» имидж — вот, нашли «авторитетного международного инвестора»
В итоге Игорь Сечин нашел-таки другого покупателя: консорциум Glencore (старого верного партнера российских властей и олигархов) и катарского инвестфонда. Появление этого консорциума имело явные признаки того, что русские «попросили» его купить этот пакет. Слишком много бонусов Glencore и QIA получили от России за эту сделку: им помогли с финансированием российские банки, а трейдер Glencore получил от «Роснефти» очень выгодный эксклюзивный 5-летний контракт на перепродажу крупного объема нефти (220 тысяч баррелей в сутки, или 11 млн тонн нефти в год) - хотя, казалось бы, зачем «Роснефти» выдавать Glencore такие недешевые поощрения?...
Однако по такой схеме российской власти удалось решить все свои основные задачи — и средства от «приватизации» в бюджет получить, и сохранить «приличный» имидж этой сделки — вот, не перекладываем актив из одного государственного кармана в другой, а нашли «авторитетного международного инвестора».
Вместе с тем, с самого начала было ясно, что этот пакет Glencore и Катар покупают не для себя, а для перепродажи, и Сечин будет искать на него другого инвестора. Об этом говорит несколько фактов, например, при объявлении сделки Glencore и QIA заявили о существенных ограничениях по своему акционерному и финансовому участию в сделке, явно предпочитая все риски переложить на банки, которые Сечин нашел для финансирования сделки (российские банки и итальянский Intesa Sanpaolo). Так и получилось: спустя несколько месяцев после завершения сделки, в сентябре 2017 года, было объявлено, что покупатель нашелся, и это будет таинственный китайский частный конгломерат CEFC (о структуре владения которым и истории стремительного превращения в глобальную компанию всего за несколько лет было мало что известно).
Зачем все это Катару? Дело в том, что катарский инвестфонд QIA является крупнейшим акционером трейдера Glencore, который в 2015-2016 годах находился в очень сложном финансовом положении — был накоплен большой долг, резко упала стоимость акций. Инвестиция в Glencore была для катарцев очевидно неудачной, ее надо было как-то спасать. И тут представился отличный шанс: появился Сечин, который предложил Glencore при минимальных рисках поучаствовать в сделке, дававшей трейдеру огромные преимущества, прежде всего в виде того самого эксклюзивного 5-летнего контракта на поставки нефти через Glencore. Эта сделка существенно улучшила позиции трейдера и помогла катарцам решить проблему обесценения своих инвестиций в Glencore.
Однако поиск новых инвесторов на этот пакет особого результата не давал. Сечину удалось найти только частную китайскую CEFC, которая, в свою очередь, не смогла найти финансирования (хотя большую часть денег был готов выделить ВТБ, но китайцы не смогли найти даже оставшуюся сумму) и погрязла в водовороте проблем с китайскими властями (разбор этих проблем — предмет для отдельного разговора). Сделка с CEFC развалилась, и катарцы теперь стали основным владельцем многострадального «приватизированного» пакета.
Но вряд ли это надолго. Сейчас многие аналитики рассуждают об «интересе» Катара к проектам в России, прежде всего в нефтегазовом секторе. Это преувеличение. Участие Катара в российских нефтегазовых проектах обсуждалось много лет и никогда не приводило ни к каким результатам. Причина проста: крупнейшая катарская нефтегазовая компания Qatargas – важнейший конкурент «Газпрома» на международных рынках и крупнейший производитель сжиженного природного газа (СПГ). У России стратегия построена прежде всего на экспорте трубопроводного газа, который конкурирует с катарским. Производство СПГ в России на периферии, мы только на 8-м месте в мире по его поставкам на мировой рынок, и Катару неинтересно развивать проекты страны-конкурента. Нет базы для сотрудничества. А фонд QIA к тому же, как отмечалось выше, это совершенно другая история — это про вложение нефтегазовых доходов в другие секторы.
Таким образом, получается, что катарский инвестфонд оказался в акционерах «Роснефти» случайно, и никакой синергии тут не просматривается. Значит, его 19% акций «Роснефти» продолжат искать нового владельца. Не исключено, что частично им может стать менеджмент «Роснефти»: практически синхронно с объявлением об окончательном развале сделки с CEFC “Роснефть» заявила о намерении провести обратный выкуп более 3% своих акций, т. е. скупить их у своих частных акционеров. Это выглядит как явная гарантия Катару для поддержки стоимости его пакета акций — наверняка катарцы поставили условием получения контроля над 19% акций «Роснефти» такие поддерживающие меры, и у них есть все основания бояться за перспективы потерять часть стоимости такого пакета (вспомним прошлогодний скандальный обзор Сбербанка «Поговорим об Игоре», который давал очень плохую перспективу акционерной стоимости «Роснефти» из-за неуемной страсти Сечина к новым поглощениям). Более того, не исключено, что 3% своих акций «Роснефть» выкупит именно у Катара, а не у всех акционеров.
Кстати, с точки зрения интересов России обратный выкуп акций «Роснефти» очень невыгоден: он приведет к сокращению либо дивидендных выплат в бюджет, либо капвложений, а менеджмент «Роснефти» станет владельцем квазиказначейского пакета и получит больше рычагов влияния на управление компанией. Это уже не первая попытка менеджмента «Роснефти» получить под контроль заметный пакет акций компании, и это похоже на «Газпром», который через дочерние структуры является владельцем 6,6% своих акций, и вторым крупнейшим совладельцем компании после правительства (а третьего просто нет, остальные акции распылены между мелкими инвесторами). В результате управление «Газпромом» институционализировано как междусобойчик между менеджментом компании (4 из 11 членов совета директоров — это топ-менеджеры «Газпрома» и его «дочек») и его покровителями из правительства, реальные частные акционеры к нему не допущены. Если «Роснефть» пойдет по этому же пути, то это не принесет ничего хорошего и только лишь укрепит инсайдерское влияние Сечина.
Вероятно, мы увидим воспроизводство разных мутных схем типа «обратного выкупа»
Однако на катарский пакет будут явно искать нового покупателя. Это трудно сделать: пакет в 19% акций «Роснефти» неликвиден, он как не давал никаких прав на реальное управление два года назад, так не дает и сейчас, хотя стоит дорого. Китайские и индийские корпорации, как показала практика последних лет, предпочитают получать значимые пакеты акций непосредственно в месторождениях, и не видят смысла переплачивать за «честь» посидеть вместе со Шредером и Сечиным на заседаниях совета директоров. Так что, вероятно, мы увидим воспроизводство разных мутных схем типа «обратного выкупа» или перепродажи этого пакета по частям в офшорные структуры, связанные с менеджментом «Роснефти». Но в реальное нефтегазовое партнерство с Катаром с учетом всех перечисленных выше обстоятельств верится слабо.