Свершился-таки обмен! Это безусловная радость и повод для ликования.
Одним из тех, кто упорно, в любую погоду-непогоду, под далеко не всегда доброжелательным вниманием просто прохожих или «спецпрохожих», а попросту штатных или нештатных провокаторов, под ментовские проверки документов и прочие мелкие и не очень мелкие придирки и пакости стояли в одиночных пикетах с плакатами, упорно требовавшими именно ЭТОГО, был и Константин Котов, на днях осужденный на четыре года общего режима, в общем-то, именно за это.
Безусловным и вопиющим абсурдом это может казаться только в том случае, если предположить, что мы с вами живем в современном цивилизованном государстве, где подобная логика событий действительно абсурдна, да и попросту невозможна.
Но мы с вами живем в другом государстве, в государстве, стремящемся к монополии на все то, что называется обычно общественной жизнью, стремящемся к информационной и идейной тотальности.
Я лично знал человека, чей отец отсидел свой гулаговский срок за то, что непосредственно перед войной, то есть после подписания печально знаменитого пакта, он где-то позволил себе «антигерманские высказывания» — именно так было написано в обвинительном заключении. Через пару месяцев после его ареста Гитлер напал на СССР, началась война, «антигерманские высказывания», да еще и какие, стали рутинной нормой, а человек этот продолжал сидеть, и досидел он до 1956 года.
В конце 60-х группа юных хиппи явилась к американскому посольству в Москве с протестом против войны во Вьетнаме. Их немедленно повинтили, составили протоколы о мелком хулиганстве и сообщили об этом их хулиганстве по месту учебы.
Протест и возмущение советских граждан против распоясавшейся американской военщины были вполне себе официальным мейнстримом, но протестовать и возмущаться можно и нужно было только в организованном порядке — в порядке, организованном райкомом комсомола совместно с районным отделением КГБ.
Любая самодеятельность подобного рода была недопустима.
«Начальству виднее», когда и что следует делать, говорить и писать.
В начале 80-х мой знакомый датчанин, веселивший меня своей инфантильной левизной и часто огорчавшийся из-за того, что в СССР, который, по его представлениям, должен был быть оплотом и образцом социальной справедливости, встречалась кое-где и кое-какая несправедливость, спросил меня однажды: «Я понимаю, что однопартийная система и вообще. Но скажи, почему даже такая невинная и аполитичная вещь, как благотворительность, не может осуществляться у вас без контроля государства?»
«А вот потому!» — не слишком содержательно и слегка грубовато, но зато очень определенно ответил я ему. И он, как ни странно, меня понял. Он вообще кое-что понял в тот свой приезд.