В этом году исполняется 25 лет не только с падения Берлинской стены, но и с первой публикации знаменитой статьи о «конце истории» Фрэнсиса Фукуямы. The Insider публикует перевод недавней колонки в Wall Street Journal, в которой Фукуяма пытается подвести некоторые итоги прошедшей четверти столетия и оценить, насколько оправдались его прогнозы.
(перевод Андрея Фединчика и Екатерины Мороз)
В «конце истории» все еще демократия
Через 25 лет после событий на площади Тяньаньмэнь и падения Берлинской стены, у либеральной демократии все также нет реальных конкурентов.
Двадцать пять лет назад я написал «Конец истории?» для небольшого издания под названием «National Interest». Это было весной 1989 года, и для тех из нас, кто принимал участие в больших политических и идеологических дебатах на тему Холодной войны, это было удивительное время. Эта работа появилась за несколько месяцев до падения Берлинской стены и это было время, когда происходили про-демократические протесты в Пекине на площади Тяньаньмэнь, а также демократические преобразования в Восточной Европе, Латинской Америке, Азии и странах Центральной и Западной Африки.
Я говорил о том, что История (в большом философском смысле) повернулась совсем не так, как это представляли приверженцы левых идей. Процесс экономической и политической модернизации вел не к коммунизму, как уверяли марксисты и демонстрировал Советский Союз, но к некоторой форме либеральной демократии и рыночной экономики. Я написал, что кульминацией Истории стала свобода: избираемые правительства, права человека, экономическая система в которой капитал и труд циркулируют при сравнительно незначительном контроле государства.
В России царит зловещий режим электоральной диктатуры, подпитываемый нефтедолларами
Оглядываясь на эту работу с высоты настоящего времени, давайте начнем с очевидной мысли: год 2014 значительно отличается от года 1989.
В России царит зловещий режим электоральной диктатуры, подпитываемый нефтедолларами, вмешивающийся в дела соседних стран с целью вернуть территории, утерянные после развала Советского Союза в 1991. Китай остается авторитарным, но уже стал второй экономикой в мире, а также имеет собственные территориальные амбиции в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях. Как недавно написал аналитик Уолтер Рассел Мид, старомодная геополитика вернулась в полной мере, и с обеих сторон Евразии существуют угрозы для мировой стабильности.
Проблема сегодняшнего мира не только в марше авторитарных сил, но также в том, что со многими существующими демократиями также не все гладко. Возьмем Таиланд, где произошел военный переворот, или Бангладеш, где система остается в рабстве двух коррумпированных политических машин. Многие страны, которые казалось бы прошли успешные демократические преобразования – Турция, Шри-Ланка, Никарагуа — опять скатываются к авторитаризму. Другие, включая не так давно принятые в Евросоюз Румынию и Болгарию, до сих пор разъедает коррупция.
Также и с развитыми демократиями. И США и Европейский Союз в последние годы прошли через значительный финансовый кризис, который выражался в замедленном росте и высоком уровне безработицы, особенно среди молодежи. Хотя американская экономика снова стала расти, доходы распределяются неравномерно, а поляризованная политическая система страны вряд ли может служить удачным примером для других демократий.
Так была ли моя гипотеза конца истории опровергнута, и требует ли она серьезного пересмотра? Я считаю, что основная идея остается по сути своей правильной, но теперь я также понимаю многое относительно природы политического развития, что для меня было не столь очевидным в те дни в 1989 году.
Рассматривая широкие исторические тренды, очень важно не отвлекать свое внимание на краткосрочные тенденции. Отличительной особенностью надежной политической системы является ее стабильность в долгосрочной перспективе, но не тенденции на протяжении отдельного десятилетия.
Даже в странах с коммунистическими режимами, таких как Китай и Вьетнам, доминируют законы рынка и конкуренции
Давайте, для начала, рассмотрим насколько сильно экономические и политические системы изменились за последние два поколения. В мировой экономики мы видим значительный рост производства, которое за период с 1970 года и до финансового кризиса 2007-08 годов увеличилось приблизительно в четыре раза. Хотя кризис и замедлил этот процесс, уровень благосостояния значительно вырос на всех континентах. Это стало возможным благодаря существующим тесным связям в либеральной системе торговли и инвестиций. Даже в странах с коммунистическими режимами, таких как Китай и Вьетнам, доминируют законы рынка и конкуренции.
В политической сфере также имели место значительные изменения. В 1974 году, по оценке эксперта Стэнфордского университета Ларри Даймонда, существовало всего лишь 35 электоральных демократий, что составляло менее 30% существующих стран. До 2013 их количество увеличилось до 120, что составляет уже 60% от общего количества. В 1989 году было отмечено внезапное ускорение более широкого тренда, который позже политолог из Гарварда Самюэль Хантингтон назвал «третьей волной» демократизации, волной, которая началась с преобразований на юге Европы и в Латинской Америке за 15 лет до этого, а позже стала распространяться на Азию, а также Центральную и Западную Африку.
Становление мировой рыночной экономической системы напрямую связано с распространением демократии. Демократия всегда опиралась на широкую прослойку среднего класса, а категория успешных, зажиточных граждан за последнее поколение везде существенно разрослась. Более обеспеченное и лучше образованное население, как правило, более требовательно к правительству – оно считает, что имеет право требовать отчета от чиновников, поскольку платит налоги. Среди наиболее устойчивых бастионов авторитаризма много стран богатых нефтью, таких как Россия, Венесуэла или режимы в Персидском заливе, где «ресурсное проклятие», как его назвали, дает правительству возможность получать огромную прибыль не от самих людей, а из каких-то других источников.
Даже если взять за скобки способность нефтяных диктаторов противостоять переменам, с 2005 года мы были свидетелями явления, которое Ларри Даймонд называет «демократическим спадом». Согласно данным организации Freedom House, которая публикует широко используемые данные о политических и гражданских свободах, в обеих сферах за последние 8 лет наблюдается снижение количества и качества демократий (где качество подразумевает честность выборов, свободу слова и т.д.).
Но давайте взглянем на этот демократический спад с другой стороны: в то время, как мы переживаем об авторитарных тенденциях в России, Таиланде или Никарагуа, все эти страны были однозначными диктатурами в 70-ых. Несмотря на захватывающие революционные дни на площади Тахрир в Каире в 2011 году, Арабская весна вряд ли принесет демократию куда-либо, кроме страны, где она началась – Тунис. В то же время это может означать рост открытости в арабской политике в долгосрочной перспективе. Было крайне нереалистичным ожидать быстрых перемен. Мы забываем, что после революций 1848 года – европейской «Весны народов» - прошло еще 70 лет до того, как демократия укрепила свои позиции.
Вместе с тем, что касается идей, у либеральной демократии все еще нет реальных конкурентов. Путинская Россия и аятоллы Ирана воздают должное идеалам демократии, хоть и растаптывают их на практике. Зачем еще утруждаться проведением шарлатанских референдумов по «самоопределению» на востоке Украины? Некоторые радикалы на Ближнем востоке, возможно, мечтают о восстановлении Исламского халифата, но это не выбор подавляющего большинства людей, проживающих в мусульманских странах. Единственная существующая система, которая могла бы соперничать с либеральной демократией – так называемая, китайская модель, которая объединяет авторитарное правительство с частично рыночной экономикой и высоким технократическим и технологическим уровнем.
«Китайская мечта» представляет из себя не более, чем возможность для относительно небольшой элиты быстро обогатиться
В то же время, если выбирать что более вероятно - что через 50 лет США и Европа будут выглядеть в политическом смысле как Китай или же наоборот, я бы выбрал последнее без сомнения. Существует множество причин полагать, что китайская модель нежизнеспособна. Легитимность системы и дальнейшее пребывание партии у власти опираются на высокие темпы роста, которые попросту не будут удерживаться, поскольку Китай пытается перейти от страны со средним доходом к стране с высоким доходом.
Китай серьезно обременил себя, загрязняя землю и воздух, и хотя правительство охотнее большинства авторитарных систем идет на диалог, растущий средний класс вряд ли примет существующую систему коррумпированного патернализма, когда наступят сложные времена. Китай больше не несет универсальные идеалы за пределы своих границ, как это было в революционную эпоху Мао. При растущем неравенстве и огромных привилегиях, которыми пользуются приближенные к партии, «китайская мечта» представляет из себя не более, чем возможность для относительно небольшой элиты быстро обогатиться.
Однако ничто из этого не означает, что можно положиться на успехи демократии за последние несколько десятилетий. Моя гипотеза конца истории не должна была восприниматься как детерминистская или как простое предсказание триумфа либеральной демократии в мире. Демократии выживают и достигают цели только потому, что люди готовы бороться за верховенство права, права человека и политическую ответственность. Такие общества полагаются на лидерство, организационные возможности и чистую удачу.
Главной проблемой в обществах, стремящихся к демократии, была невозможность предоставить то, чего люди хотят от правительства: личную безопасность, общий экономический рост и базовые услуги (особенно образование, здравоохранение и инфраструктуру), необходимые для достижения цели. Сторонники демократии, по понятным причинам, концентрируются на ограничении власти хищных тиранических государств и не проводят много времени, размышляя об эффективном управлении. Они, выражаясь словами Вудро Вильсона, более заинтересованы в «контроле, а не активизации правительства».
Именно из-за этого провалилась «Оранжевая революция» 2004 года в Украине, благодаря которой впервые свергли Виктора Януковича. Лидеры, которые после этих протестов пришли к власти – Виктор Ющенко и Юлия Тимошенко – тратили силы на внутренние распри и сомнительные сделки. Если бы к власти пришла эффективная демократическая администрация, которая бы боролась с коррупцией в Киеве и сделала государственные учреждения более заслуживающими доверия, власти, возможно, удалось бы укрепиться по всей Украине, в том числе на русскоговорящем востоке задолго до того, как Путин стал бы достаточно сильным, чтобы вмешаться. Вместо этого демократические силы себя дискредитировали и вымостили дорожку господину Януковичу в 2010 году, таким образом подготовив почву для напряженного, кровавого противостояния в последние месяцы.
Индия испытывает такие же проблемы с эффективным управлением, особенно по сравнению с авторитарным Китаем. Очень впечатляет устойчивость индийской демократии, просуществовавшей непрерывно с создания Индии как государства в 1947 году. Однако индийская демократия — это как производство колбасы, которое при ближайшем рассмотрении выглядит весьма неаппетитно. Система пронизана коррупцией и кумовством; согласно Индийской Ассоциации за Демократические Реформы, против 34% победителей недавних выборов в Индии возбуждены уголовные дела, в том числе по таким серьезным статьям, как убийство, похищение человека и посягательство сексуального характера.
В Индии реализовано верховенство права, но правовая система такая медлительная и неэффективная, что многие истцы не доживают до рассмотрения их дел в суде. По сообщению Hindustan Times, в Верховном Суде Индии находится более 60 000 нерассмотренных дел. В отличие от авторитарного Китая, самое населенное демократическое государство в мире совершенно не справляется с задачей строительства современной инфраструктуры и обеспечения базовых потребностей населения в чистой воде, электричестве и образовании.
По сообщению экономиста и активиста Жана Дрезе, в некоторых штатах Индии до 50% школьных учителей не ходят на работу. Нарендра Моди, индусский националист, в прошлом потакавший насилию над мусульманами, недавно был значительным большинством голосов избран премьер-министром - на него возлагают надежды, что он сумеет прорваться через дебри индийской политической системы и хоть чего-то добиться.
Американцы даже больше, чем другие народы, страдают от непонимания необходимости эффективного управления, сосредотачиваясь вместо этого на ограничении власти. В 2003 году правительство Джорджа Буша-младшего, по-видимому, полагало, что демократическое правительство и рыночно-ориентированная экономика появятся в Ираке сами по себе после свержения американскими войсками диктатуры Саддама Хуссейна. Они не понимали, что демократия и рынок возникают в результате взаимодействия сложных институтов - политических партий, судов, прав собственности, общей национальной идентичности - институтов, становление которых в развитых демократиях заняло десятилетия и даже столетия.
Неспособность к эффективному управлению, к сожалению, касается и самих США. Наша конституция, построенная по Мэдисоновской модели, где множество встроенных в систему сдержек и противовесов на всех уровнях государственного управления предотвращают возникновение тирании, на практике превратилась в «ветократию», когда из-за права вето в ядовитой атмосфере политического раскола, царящей в современном Вашингтоне, государство оказалось неспособно эффективно осуществлять реформы ни в одном направлении.
Несмотря на истеричные заявления с обеих сторон политического спектра, перед США стоит очень серьезная долгосрочная фискальная проблема, которая, тем не менее, является решаемой - посредством разумного политического компромисса. Однако за несколько лет Конгресс не принял ни одного бюджета, отвечающего его собственным правилам, а прошлой осенью республиканцы инициировали временное прекращение работы правительства, поскольку оно не смогло прийти к согласию о выплате старых долгов. Хотя американская экономика продолжает оставаться источником поразительных инноваций, американское государство в его нынешнем состоянии вряд ли можно считать примером для подражания для всего мира.
Двадцать пять лет спустя наиболее серьезная угроза гипотезе конца Истории - это вовсе не наличие более совершенной модели, которая однажды сменит либеральную демократию: на эту роль не годится ни исламистская теократия, ни китайский капитализм. Общества, поднимающиеся по лестнице индустриализации, начинают испытывать изменения социальной структуры, влекущие за собой рост спроса на участие в политической жизни. Если политические элиты удовлетворяют этот спрос, мы приходим к тому или иному варианту демократии.
Вопрос в том, неизбежен ли подъем по этой лестнице всех стран. Проблема заключается во взаимозависимости политики и экономики. Экономический рост требует наличия некоторых минимально необходимых институтов, например, правового обеспечения соблюдения контрактов и надежных государственных услуг, однако такие базовые институты сложно создать в условиях тотальной нищеты и политического разрыва. В истории есть примеры, когда общества выбирались из этой «ловушки» благодаря историческим случайностям, при которых плохие события (например, войны) зачастую имели хорошие последствия (например, создание современных государств). Однако неизвестно, сложится ли судьба всех государств так же хорошо.
Хотя мы и поднимаем вопрос о том, как скоро все общества достигнут конца Истории, можно не сомневаться в том, какой общественный строй их там ожидает
Другая проблема, которой я не коснулся 25 лет назад - политическая деградация, при которой происходит постепенное сползание вниз. Все институты могут испытывать упадок в долгосрочной перспективе. Обычно это негибкие и консервативные институты; правила, отвечающие требованиям конкретного исторического периода, не обязательно будут соответствовать изменившимся внешним условиям.
Более того, современные институты, создававшиеся как обезличенные, зачастую со временем захватываются сильными политическими игроками. Естественная человеческая тенденция оказывать предпочтение семье и друзьям действует во всех политических системах, в результате чего свободы вырождаются в привилегии. Это так же справедливо для демократий, как и для авторитарных систем (возьмите, например, действующий налоговый кодекс США). При таких условиях богатые продолжают богатеть не только благодаря более высокой отдаче от капитала, как утверждает французский экономист Томас Пикетти, но и благодаря лучшему доступу к политической системе и способности использовать связи для отстаивания своих интересов.
Что до технического прогресса, то его преимущества распределяются неравномерно. Такие инновации, как информационные технологии, дают гражданам больше власти, поскольку делают информацию дешевой и легко доступной, но они также уничтожают низкоквалифицированные рабочие места и угрожают существованию широкого среднего класса.
Граждане стабильных демократических государств не должны рассматривать сохранение демократии как нечто само собой разумеющееся. Но несмотря на краткосрочные колебания мировой политики, сила демократических идеалов остается непреодолимой. Свидетельства этого - массовые протесты, внезапно вспыхивающие по всему миру от Туниса до Киева и Стамбула, в ходе которых обычные люди требуют от правительств признать их человеческое достоинство и равенство с власть имущими. Другое свидетельство - миллионы бедняков, каждый год стремящихся выехать из Гватемала-Сити или Карачи в Лос-Анджелес или Лондон.
Хотя мы и поднимаем вопрос о том, как скоро все общества достигнут конца Истории, можно не сомневаться в том, какой общественный строй их там ожидает.