Кто первый моргнет. На фоне невиданной напряженности начался политический торг, которого хотела Москва

На прошедшей неделе ожидания полномасштабного российского вторжения в Украину к середине февраля достигли пика, и в публичном пространстве стали едва ли не консенсусом. В Москве без особых успехов побывали президент Франции, министры иностранных дел и обороны Великобритании, а в Берлине прошла встреча политических советников лидеров стран-участниц Нормандского формата, по итогам которой российский представитель Дмитрий Козак не скрывал разочарования.

Кроме того, Владимир Путин провел телефонные переговоры с президентом США и еще раз с президентом Франции, а также ждет 15 февраля встречи с канцлером Германии. Параллельно Украина обратилась в ОБСЕ по вопросу российской военной активности, а страны Балтии обратились туда же по вопросу военной деятельности на территории Беларуси, где с 10 по 20 февраля 2022 г. проходят крупные российско-белорусские военные учения «Союзная решимость». Все это происходило на фоне труднообъяснимой эвакуации западных дипломатов и военных советников из Украины, а также переездов во Львов консульств некоторых западных стран. Для сравнения, в 2012 г. американские дипломаты продолжали работать в Ливии даже в условиях очевидной смертельной опасности (к несчастью, материализовавшейся).

При этом Москва держит паузу: на момент написания текста она все еще не дает своей официальной реакции на ответ США и НАТО на российские требования о гарантиях безопасности, не предпринимает радикальных или просто резких шагов, но и созданное ею напряжение не снимает. Даже депутаты Госдумы, собиравшиеся обратиться к Владимиру Путину с просьбой о признании ДНР/ЛНР, возможно, решили повременить. В общем, налицо классическая игра «кто первый моргнет». Однако рациональная политическая рамка этой игры сегодня все же представляется яснее.

Российская власть вряд ли движима суицидальными настроениями, чтобы в нынешней ситуации и при наличии у себя актуального опыта нескольких военных кампаний планировать «украинский блицкриг». Тем не менее, из созданной ею ситуации она хочет выжать максимум выгоды. Так, очевидно, что на поступившие от США и НАТО предложения по разным аспектам контроля вооружений между вовлеченными российскими ведомствами прорабатывается и согласуется политическая реакция. Если эта реакция предполагает воплощение неназванных военно-технических мер, то эти меры должны послужить прологом к последующему и, возможно, длительному переговорному процессу. То есть они должны оставлять, а еще лучше — расширять у России пространство для дипломатического маневра, а не сокращать его. Если же российское руководство готовится выступить со встречными предложениями и сесть за стол переговоров, то тут ему очень важно не продешевить. Снятие напряженности и отход от изначальных требований о гарантиях безопасности при хорошем раскладе должны стать не условием для начала переговоров, а активом, который меняется на уступки со стороны Соединенных Штатов и Запада в целом.

Такими желаемыми уступками в Кремле могут считать, например, фактическое принуждение западными игроками Киева к реализации Комплекса мер по выполнению Минских соглашений (Минск–2) на российских условиях. То есть речь сначала о реинтеграции ДНР/ЛНР в Украину, и лишь затем о передаче Украине контроля над границей этих образований с Россией, в то время как сама Украина закономерно исходит из обратного порядка. Правда, Москва, вероятно, сама уже не верит в актуальность Минска–2, которому на днях исполнилось семь лет. И поэтому другой опцией уступки может рассматриваться молчаливое согласие Запада на одностороннее переформатирование Москвой всей проблемы Донбасса без серьезного нарушения нынешней линии разграничения.

Здесь в очередной раз повторю, что нельзя исключать открытое введение российских войск в ДНР/ЛНР (неофициально они там и так присутствуют все последние годы) под предлогом защиты нескольких сотен тысяч российских граждан с последующим нанесением ограниченных, но деморализующих ударов по украинским вооруженным силам. Итогом тут может стать либо принуждение Киева к условному «Минску–3», либо даже признание ДНР/ЛНР. Последнее хоть и сократит возможности России по оказанию на Украину политического давления, но гипотетически может рассматриваться в качестве возможности перевернуть страницу в отношениях с Западом — по аналогии с Абхазией и Южной Осетией после августовской войны 2008 года.

Интересно, что в ходе телефонного разговора между Путиным и Байденом 12 февраля американский президент предостерег Россию от «дальнейшего вторжения» на территорию Украины («…if Russia undertakes a further invasion of Ukraine…»). Этот тезис может быть прочитан и так: если Москва не будет вторгаться на территорию, которую украинское правительство фактически контролирует по состоянию на сегодня, то на остальное Соединенные Штаты могли бы закрыть глаза. То есть на уровне политической риторики происходит конституирование нового статус-кво, где Запад в повседневной политической практике не спрашивает Россию о присутствии в ДНР/ЛНР и уж тем более не спрашивает о Крыме. Как следствие, украинская повестка в отношениях России с США и Европой уходит на дальний план, уступая место дипломатической классике — контролю вооружений и вопросам большой торговли. И даже при таком раскладе американская администрация могла бы получить искомую ей символическую роль стороны, предотвратившей гипотетическую большую войну. Как минимум, Кремль весьма чуток к подобным риторическим деталям и может интерпретировать их, как написано выше.

Более того, на нынешнем этапе кризиса почти никто не задается уже вопросом о Беларуси, которая в военном плане выходит на качественно иной уровень взаимодействия с Россией, еще больше размывая политическую автономию режима Лукашенко. В этом контексте уже не так и важно, сколько войск Россия перебросила в республику на учения «Союзная решимость–2022». Например, генеральный секретарь НАТО Столтенберг говорил о 30 тысячах человек. Путин, якобы, сообщал президенту Франции Макрону о том, что эта цифра до 30 тысяч. Мои же консервативные прикидки дают всего 5–7 тысяч человек, поскольку я исхожу из того, что Россия соблюдает Венский документ, регламентирующий численность задействованных в военных учениях войск, а в современной российской армии есть большая номенклатура разнообразной военной техники, создающая впечатление переброски десятков тысяч военнослужащих.

Однако это, по большому счету, не так и важно: по итогам осени 2021 – зимы 2022 гг. Москва, по сути, приучает Запад к мысли о постоянном российском военном присутствии в Беларуси. И Запад пока демонстрирует согласие с таким положением. Более того, любые будущие переговоры на этот счет, скорее всего, будут уже касаться не самого факта российского военного присутствия в этой стране, а лишь конкретных видов размещаемых там вооружений и сил.

При этом у процесса переброски и концентрации войск и военной техники есть и вполне самоценный практический смысл — Россия на будущее отрабатывает военную логистику на приоритетном для себя направлении. Дело в том, что военная реформа проведена, вооружения обновились, конфронтация с НАТО давно уже является частью долгосрочного политического и военного планирования, а опыт относительно быстрой переброски крупных сил внутри континента до 2021 года у России отсутствовал. Кроме того, государственная программа вооружений (ГПВ) на 2024–2033 гг. находится в стадии разработки, и нынешняя российская военная активность может восприниматься как необходимое условие для ее адекватного формирования. Тут еще надо учитывать, что предыдущая ГПВ на 2011–2020 гг. создавалась на основе опыта войны с Грузией, а нынешняя ГПВ на 2018–2027 гг. — это «домашняя работа» по ГПВ-2020 плюс уроки, извлеченные из кампании в Сирии. Таким образом, российские военные и оборонная промышленность уже получила немало ценной информации из нынешней ситуации.

Таким образом, Кремль пытается принудить Запад к сделке. В нее он хочет включить широкий спектр вопросов в сфере контроля вооружений, новый статус-кво по Беларуси и, возможно, Донбассу (последний, повторюсь, ценен для Москвы не сам по себе, а лишь в контексте отношений с Западом), а также общую стабилизацию политических и экономических отношений с Соединенными Штатами и Европой. И тот факт, что 14 февраля зашла речь о добровольном отказе Украины от курса на вступление в НАТО, говорит в пользу начавшегося торга, а не в пользу того, что Москва через пару дней собирается высаживать морской десант в Одессе.