От нацизма к «культуре гостеприимства». Как проходила денацификация фашистской Германии

Инерция режима

В 1945 году практически все немцы были так или иначе связаны с рухнувшим режимом, а ведь стояла задача создать работающую демократию, но сделать это вопреки большинству было невозможно. Историк Ойген Когон, автор первой работы о нацистских концлагерях, точно сформулировал проблему демократического строительства с участием бывших нацистов: «Нужно либо всех их убить, либо привлечь на свою сторону». Канцлеру Конраду Аденауэру удалось — даже его критики признавали, что интеграция 8,5 млн членов НСДАП и примыкающих организаций является важнейшей предпосылкой к умиротворению страны.

Поэтому в первые десятилетия своего существования ФРГ представляла собой не сообщество памяти, а сообщество, по выражению Германа Люббе, «коммуникативного умалчивания». Характерной чертой немецкой послевоенной истории являлось не исключение нацизма из индивидуального сознания, а исключение индивидуального и политического прошлого из общественной коммуникации. Другими словами, нацистский режим не был предан забвению, а рассматривался как политически нерелевантный. Таким образом, дальнейшие дебаты просто считались излишними, и так продолжалось довольно долго.

Понятно, что такое положение было возможно только при условии ликвидации всех институтов государства. Правительство Карла Деница, которого Гитлер назначил своим преемником, было арестовано, и власть взяли на себя оккупационные власти держав-победительниц. Шел процесс над главными нацистскими преступниками в Нюрнберге, был введен запрет нацистской партии (а также примыкающих к ней организаций), преступными были объявлены все подразделения СС, включая и фронтовые части.

Американские власти провели 12 Нюрнбергских военных трибуналов по делам врачей, юристов, дипломатов, опергрупп полиции безопасности и СД, по делу ОКВ, по делу химического концерна IG Farben. Требование СССР признать Вермахт преступной организацией было отвергнуто — в противном случае практически все взрослое население Германии стало бы преступниками.

В международном праве нет субъекта, поэтому немцы восприняли эти судебные разбирательства союзников не как правосудие, а как месть победителей. Лидер немецкого Сопротивления Карл Герделер, казненный нацистами, в одном из меморандумов движения предупреждал, что осуждение нацистских преступлений должно произойти по инициативе самих немцев и ими самими. Суд над нацизмом какой-либо третьей стороны или международный трибунал не будет иметь никакого эффекта — или будет, но обратный. Поэтому и отношение немцев к Гитлеру оставалось лояльным даже пять лет спустя после войны: на вопрос о самом великом немецком государственном деятеле в 1950 году 35% были за Бисмарка, 10% — за Гитлера. В 1967 году — 60% за Аденауэра, 17% — за Бисмарка и 2% — за Гитлера. После объединения страны Гитлер и в старых, и в новых землях получил 1% голосов.

Американцы в октябре 1945 года в своей зоне оккупации опрашивали немцев об их отношении к евреям. Тогда 20% из опрошенных в принципе соглашались с гитлеровской политикой в отношении евреев, другие 19% признавали ее перегибы, но в основе своей считали верной. Таково было воздействие пропаганды в стране, которая до 1933 года практически не знала антисемитизма, по крайней мере по сравнению с царской Россией, Польшей или Францией времен дела Дрейфуса.

По данным американской военной администрации, в 1945-49 годах среди немцев оставалось 15-18% убежденных нацистов. В среднем по опросам между ноябрем 1945 и декабрем 1946 года 47% немцев полагали, что национал-социализм в целом содержал хорошие идеи, но они были неправильно реализованы.

Судьи извне

Еще одна проблема заключалась в том, что прибывшие из США юристы, возглавлявшие денацификационные трибуналы, не жили в условиях тоталитарной системы, и при этом судили людей, которые при ней жили. Да и сам процесс был организован не лучшим образом. Так, денацификационная анкета начиналась со сведений о личности и заканчивалась нелепым 131-м пунктом о знании иностранных языков. В анкете были вопросы о наличии родинок, о цвете волос и глаз. Особенно абсурдным был вопрос о том, за кого человек голосовал в 1933 году, что нарушало демократическое право о тайне выбора.

В американской зоне было 545 судебных коллегий с 22 тысячами служащих. Из 13 млн анкет, которые раздали в американской зоне оккупации, 3 млн было обработано. Немецкий писатель Эрнст фон Заломон опубликовал в 1951 году объемный роман, который так и назывался «Анкета». В нем раскрывалась нелепость намерений американцев таким путем выявить правду о недавнем прошлом немцев. Уже одно то, что американцы не представляли себе, что такое действительность тоталитаризма, делало их затею несуразной.

Несмотря на это, все же следует признать, что денацификация после окончания войны не была совершенно провальной. Иной генеральный директор или чиновник земельного уровня тяжело пережили арест и тюремное заключение как жесткую социальную и политическую деградацию. Большинство из них после этого отошли от дел, и союзники между 1945 и 1949 годами довольно эффективно нейтрализовали верхушку нацистской элиты.

Но на среднем уровне преемственность, безусловно, была. К примеру, в 1950 году минимум половина сотрудников министерства иностранных дел составляли бывшие нацисты, в том числе 43 активных эсэсовца, 17 бывших сотрудников Гестапо и СД. Таким образом, доля нацистов в МИД была даже выше, чем при Гитлере. С кадрами юстиции положение было такое же. В уголовной полиции, созданной в 1953 году, — тоже. И это несмотря на то, что статья 131 Конституции ФРГ запрещала государственную службу бывшим нацистам.

Осуждение изнутри: знали ли немцы обо всех ужасах холокоста?

Движение в сторону подлинного немецкого осуждения нацизма и покаяния за его преступления началось с немецкими процессами над нацистскими преступниками. В 1958 же году был проведен Ульмский процесс над участниками опергрупп полиции безопасности и СД. Немецкая общественность спустя десять лет после первого американского процесса гораздо более заинтересованно за ним наблюдала. Суд присяжных в Ульме приговорил нацистов к большим тюремным срокам за участие в массовых расстрелах евреев на немецко-литовской границе накануне нападения Германии на СССР.

Под впечатлением от этого суда конференция министров юстиции земель 3 октября 1958 года вынесла решение об основании с 1 декабря Центрального ведомства в Людвигсбурге по выявлению преступлений нацистов. Ведомство получило право собирать и предъявлять доказательства участия в подобных преступлениях на территории Европы, а с 1964 года — и на территории Германии. Ведомство собирало свидетельские показания и выступило инициатором около 900 процессов против нацистов. Тем самым перед немецким народом по-настоящему открылась пропасть нацистских преступлений.

Знали ли немцы о том, что происходит в их стране при Гитлере? Конечно, победителям легче было поверить, что знали, но это будет искажением истории, поскольку это была одна из самых охраняемых тайн Третьего рейха. Один из вопиющих примеров такого искажения истории — это появление совершенно спекулятивной книги американского писателя Дэниэля Гольдхагена «Добровольные помощники Гитлера» (Hitler's Willing Executioners). Она вышла спустя 3 года после премьеры фильма «Список Шиндлера». Автор стремился показать, что убийство евреев в Третьем рейхе — это общенациональная политическая цель немцев во время войны. В ФРГ книга была встречена с большим вниманием. Была широкая общественная дискуссия на эту тему, несмотря на совершенную абсурдность такой постановки вопроса. Даже если принять, что в холокосте принимало участие около миллиона немцев (что чрезвычайное преувеличение), это менее процента населения. Поэтому обвинения Гольдхагена — это явная спекуляция. Более того, он хотел показать, что задолго до Гитлера немецкий народ вынашивал планы уничтожения евреев. Это совершенная чепуха. Гольдхаген в своей книге утверждал, что большинство тех людей, которые наблюдали за горящими синагогами, одобряли действия погромщиков, но не указал, как он об этом догадался.

На самом деле в вопросе о знании или незнании о холокосте нет никаких оснований не верить свидетельствам современников. Так, за два года до казни участник Сопротивления граф фон Мольтке писал другу за границу, что он уверен, что девять десятых населения Германии не знает, что нацисты убили сотни тысяч евреев. Они продолжают верить, что евреи просто переселены на территории Восточной Европы. Утверждение Гольдхагена, что все были прекрасно осведомлены о намерениях нацистов в отношении евреев — это тоже ложь. Даже большинство евреев не верили в принципиальную возможность их массового уничтожения. Тем более в это не верили и сами немцы. Как не верили и в то, что за депортацией последуют убийства. В это не верили и сами депортируемые. Гросс-адмирал Дениц после войны дал честное слово офицера, что не имел ни малейшего понятия о массовых уничтожениях людей в Третьем рейхе. Учитывая его репутацию, совсем невероятно, что он врал.

Когда его спросили, знал ли он во время войны, что нацисты творят с евреями, канцлер Гельмут Шмидт сказал, что современные люди не представляют, что это такое — жить в условия информационной диктатуры. К тому же шла война, во время войны возможно всякое, в том числе и в демократических странах. Гарри Трумэн, к примеру, узнал о существовании атомной бомбы лишь в тот момент, когда стал президентом. Ученые, которые готовили первый взрыв атомной бомбы, не были уверены в том, что ядерная реакция ограничится содержимым заряда, а не распространится на всю материю земли. Как быть с такой перспективой и с ответственностью ученых? Иными словами, морализаторство в таких вопросах — это очень тяжелая и уязвимая апория.

На самом деле наиболее важным в процессе начала преодоления нацизма были не политические игры и карательная юстиция. Историк Ральф Дарендорф в одном из своих интервью отмечал, что ему гораздо позже (к концу века) стало ясно,

«что после 1945 года произошло нечто совершенно примечательное: внешне казалось, что имеет место реставрация, поскольку много прежних фигур оставались на своих местах и вроде бы каких-либо существенных перемен не происходило. Между тем, подспудно происходили огромные подвижки. Я связываю эти перемены с именем министра экономики Людвига Эрхарда, который был совершенно глух к спорам о прошлом и его преодолении. Он шел своим путем и создал в Германии новые социально-экономические структуры. Это вызвало глубинные перемены, которые попросту исключали какие-либо реставрационные схемы или пути. Со временем они стали совершенно неактуальными».

По сути сознание было реставративно, а бытие изменилось и изменило все. Неонацисты с их реставрационными идеями стали со временем просто ненужным хламом. Структурные перемены в обществе оказались более действенными, чем осознанное и общее политическое противодействие нацистскому прошлому.

Раскаяние и ответственность

Позже ключевую же роль в создании надежной защиты от повторения прошлого сыграла в Германии студенческая «революция» 1968 года. Именно в эти дни в странах, переживших нацизм и фашизм (ФРГ и Италия), в центре внимания оказались вопросы ответственности старшего поколения за преступления в годы войны. Особенно настойчивы были немецкие студенты, они призывали: «Давайте сделаем то, что было упущено в 1945 году, — проведем настоящую денацификацию». Затем следовало перечисление тех, кто должен быть на прицеле: Nazi-Richter, Nazi-Staatsanwälte, Nazi-Gesetzgeber aller Couleur, Nazi-Polizisten, Nazi-Beamte, Nazi-Verfassungsschutzer, Nazi-Lehrer, Nazi-Professoren, Nazi-Pfarrer, Nazi-Journalisten, Nazi-Propagandisten, Nazi-Bundeskanzler (канцлер Курт Кизингер был членом партии при Гитлере), Nazi-Kriegsgewinnler, Nazi-Fabrikanten, Nazi-Finanziers. И затем следовали призывы к организованному неповиновению поколению нацистов.

Конечно, в этой критике была толика преувеличения и эпатажа, но это подействовало безотказно, поскольку активисты этой «революции» оказались у власти и своим идеалам не изменили. Ко всему прочему с тех пор в немецких масс-медиа безусловно доминируют леволиберальные журналисты и редакторы. Это же относится и к политикам – Ангелу Меркель (ХДС) и Олафа Шольца (СДПГ) по политическим убеждениям трудно отличить. Эти намерения и цели обеих партий после 68-го года в обязательном порядке включают в себя леволиберальные взгляды и позиции. И чем дальше от 68-го, тем в большей степени. А правый политический спектр все больше оттесняется на второй план.

Именно под влиянием «революции» 1968 года в стране стал изменяться официальный дискурс в отношении нацистского прошлого. Теперь в ФРГ стали преподавать историю нацизма в школе, развивать в национальном самосознании компонент раскаяния, что резко отличалось от исторической политики 1950-х.

Правительство Брандта с 1969 года много сделало в этом отношении. Во внешней политике — новая «восточная политика» и признание утери немецких восточных территорий свершившимся фактом, во внутренней политике — демократизация. В исторической политике — раскаяние в преступлениях нацистов. Этому процессу предшествовали радикальные перемены в ФРГ: процесс по Освенциму (1963-65 гг.), суд над Эйхманом (1961 год), некоторые важные литературные события, всколыхнувшие общественность — как «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса (1959 год), пьеса Рольфа Хоххута «Наместник» (1963 год), книга Фишера «Рывок к мировому господству» (1961 год), связавшая в единое целое старый германский империализм и гитлеровскую экспансию.

Повысился общий уровень осознания проблематики преемственности немецкой истории и причастности обычных немцев к преступлениям режима. По сути между 1956 и 1965 годами в ФРГ дал о себе знать целый комплекс импульсов к изменениям. Бундесканцлер Людвиг Эрхард оказался настоящим провидцем, когда в одном из правительственных заявлений 1965 года сформулировал мысль, что «послевоенное время пришло к концу». Оно началось после 14 лет канцлерства Аденауэра. Пятидесятые годы прошли под знаком борьбы за материальное благополучие, а шестидесятые — под знаком идеологического прорыва. Вследствие разрыва между старым консервативным мышлением и стремлением к обновлению получилась драма, сделавшая 1960-е самым драматическим и беспокойным десятилетием немецкой послевоенной истории.

В России своего «68-го» не было, поэтому и пересмотр тоталитарного прошлого был неполным, если он вообще имел место. К тому же, в отличие от нацистского режима, разгромленного в войну, советский режим сам рухнул под тяжестью маразма, и нас никто не принуждал к пересмотру отношения к собственной истории, как к этому принудили немцев. Поэтому и создать устойчивую демократическую политическую культуру, как это сделали немцы, упорно искоренявшие всякие признаки национальной, расовой, имперской, социальной, культурной или иной нетерпимости, нам так и не удалось.

Но для современных немцев есть другая опасность. Слишком настойчивая морализация (особенно в отношении холокоста) безраздельно царит в дискурсе сейчас. Иными словами, политическая коммуникация превратилась в позу. При этом, конечно, в послевоенной Германии национализм не исчез вовсе. Его просто старательно игнорируют, а на первый план доминирующие в общественном дискурсе немецкие левые выдвигают образцовую немецкую Willkommenskultur <«Культура гостеприимства» означает ряд мер, которые люди принимают, основываясь на положительном отношении к мигрантам, чтобы они чувствовали себя комфортно в обществе и смогли скорее освоится в нем — The Insider> и используют ее как обязательный элемент немецкой идентичности. В этом, наверное, и главный итог немецкого 68-го.