Театр одного зрителя. Раскручивая репрессии в музыке, театре и кино, власти так и не придумали, что предложить взамен запрещенному

EN

Сразу несколько знаковых событий в сфере культуры произошли на этой неделе в России: присвоение Александринским театром пьесы Бориса Акунина (в письме нынешнему экстремисту, запрещенному на территории РФ, элегантно объясняют, что поскольку пьеса «1881» основана на историческом материале, то подлинным автором ее является, так сказать, народ, а также «творческая группа постановки»). Призывы Z-патриотов наказать съемочную группу фильма «Мастер и Маргарита» — за антипартийные, так сказать, взгляды и критику сталинизма; но фильм при этом «пусть идет» (ведь на его создание потрачены народные опять же средства). Наконец, попытка депортировать из Таиланда в Россию вопреки их воле группу «Би-2» — чтобы видимо, показательно наказать (попытка, как мы уже знаем, не удалась). На каком основании? Примерно у половины группы — иностранное гражданство, но поют-то они по-русски, против войны — в этом, стало быть, и состоит их вина; такова, видимо, логика размышлений режима. И пока музыканты уже летели в Израиль — началось повальное изъятие из библиотек книг популярнейшей Людмилы Улицкой (на днях лишенной звания почетного профессора РХТУ).

Когда складываешь все это вместе и пытаешься понять — из какой это пьесы, что все это означает и напоминает, можно, конечно, просто сказать: это советский театр. Репрессии вполне сталинские — против культуры — набирают новые обороты; или, точнее, не сбавляют оборотов, скажем, с конца 2023-го (с попыток «отменить» сразу пятерых главных российских писателей — Сорокина, Ерофеева, Улицкую, Быкова и Акунина). Когда мы сегодня говорим, что «власть действует по-советски», мы представляем себе, прежде всего, жесткость широкого профиля, насилие. Забывая, что в основе «советского» лежит еще и особое отношение к понятию собственность — ключевому термину марксизма ленинского толка. Нет ничего частного — вся собственность принадлежит народу, как известно (а на самом деле, конечно, государству). Эта экономическая догма переносится автоматически на отношение к личности: тоталитарному государству принадлежат не только фабрики, заводы, пароходы — но и заодно тела, души, идеи. Все вокруг народное. С художниками государство поступает так же, как и с вещами — может делать с ними что угодно (не говоря уже о соблюдении авторского права).

Путинская власть взяла за образец и приближается именно к сталинской модели управления — которая является ролевой для всего советского строя; все остальное — с оттепелью и брежневщиной — отклонение от нормы или временные компромиссы. Сталинская модель опознается нами и по вот этому нынешнему ощущению невидимых щупалец, которые могут дотянуться до каждого, в любой точке земного шара, по этому вот сигналу — «мы достанем любого». Или — что немаловажно — лишим вас личности, имени, званий, произведений и т.д. То есть — лишим смысла, обнулим само ваше существование. Это, конечно, в своем роде сверхзадача. Cталинизм, в отличие от поздних лайт-вариантов, точно так же маниакально желал мести, жаждал достать наиболее рьяных врагов даже за границей, как это было с похищением или убийством, например, белогвардейских генералов. Деятелей культуры он тоже мечтал вернуть назад - но уговорами и обещанием хорошей жизни (что кстати и получилось с Алексеем Толстым, Шкловским, Куприным и другими). Но советская власть, в отличие от нынешней, не особо «парилась» по поводу физических тел контрреволюционных писателей или исполнителей, а также их произведений. Попытка вернуть на родину хитростью отъявленных белогвардейцев «Би-2» чтобы их, допустим, привселюдно наказать, желательно на Красной площади — это еще можно представить в рамках сталинского театра; но вот присвоение произведений врагов советской власти, как в случае с Акуниным — это как-то совсем уже too much. Запрет вредного фильма - это вполне ок; но вот чтобы антисоветское произведение (А «Мастер и Маргарита» Михаила Локшина —- именно антисоветское и антисталинское кино, что пропагандисты нутром и чуют) клеймилось в партийной печати, но при этом продолжало идти с успехом в кинотеатрах страны — такого даже при Брежневе представить мы не можем. Что же это в таком случае?

Путинский тоталитаризм — это в общем-то не столько даже шахматы, сколько шашки. Чем больше сделано ходов, тем меньше вариантов остается. В рамках нового курса на тотальную войну вроде бы все ясно, что дальше — надо давить, сажать и не пущать (или, наоборот, хватать). Это закономерно. Но здесь путинская власть столкнулась с так называемой «ловушкой следующего хода». Сами носители нынешний «истины» помнят свою юность, помнят, что все официальное запрещенное (запретный плод) приобретает влияние на умы в разы большее, чем даже можно было бы предположить. Один Солженицын со своим «Архипелагом ГУЛАГом» каких бед натворил… Путинизм пришел к власти именно с учетом прежних ошибок (не повторим ошибок тов. Брежнева, Суслова и тд); не будем ничего художественного явно запрещать, или будем оставлять широкие прорехи, лазейки для населения — чтобы даже запрещенное таковым не выглядело. И вот теперь, на 24-м году жизни режима логика тотальной войны подсказывает следующий ход — не оставлять уже никаких прорех. При этом «не двигаться» тоже нельзя — а заднего хода, как известно, нет (как в шашках). Но следующие ходы будут уже совсем короткими: отключение интернета, включение нового агитпропа и… создание, конечно же, собственной «патриотической культуры».

Опустим важнейшее отличие нынешней системы — отсутствие какой бы то ни было идеологии. На самом деле идеология — не такая уж и проблема. Когда товарищу Сталину что-то было нужно, любые догмы шли лесом. Но при сталинизме было другое, а именно — огромный разветвлённый аппарат совписов, то есть, советских писателей. А также — других деятелей культуры, всей этой пляшущего, орущего и поющего на разные лады отряда — во славу партии и народа. Инфраструктура в сущности и сейчас есть (вся эта невидимая миру сеть государственных учреждений культуры). Однако мы живем не в мире отчетов, а мире символических капиталов и ценностей (когда чье-то селфи может стать посильнее «Фауста» Гете). Массовую истерию, страсть, вожделение (а из этого и состоит суть поп-культуры) никак нельзя игнорировать — а они зиждятся на идолах, на объектах иррациональной массовой любви. Создать эту любовь искусственно, взамен бывшей, за короткий срок — невозможно. Не по этой ли причине предателей-авторов клеймят — а сами их произведения тем временем реквизируются, экспроприируются в пользу государства? Поскольку никакой потенциальный «патриотический боевик» не может сегодня похвастаться такими же сборами, как у «Мастера и Маргариты» Локшина. Подобно тому как не удалась попытка создать «патриотический театр» в противовес либеральному (эксперимент с МХАТ им. Горького, который с 2018 до 2021 года возглавлял Эдуард Бояков) — точно так же после начала войны не удалось построить альтернативную «патриотическую культуру» взамен уехавшей. Не хватает, грубо говоря, потенциала. И даже оставшиеся поп-кумиры не горят желанием пополнить ряды патриотов (что продемонстрировала нам в частности «голая вечеринка» в декабре 2023го), а некоторые из оставшихся столпов прежней культуры, такие как Юрий Шевчук или Александр Сокуров, не скрывают своей критической позиции по отношению к власти.

Говоря «нет», нужно одновременно предложить свое «да». Этого «Да» у системы как не было, так и нет. Это вообще слабость нынешней системы - она не умеет создать позитивных ценностей. Нет, собственно, никакой новой патриотической поп-культуры, как и культуры в широком смысле. Если, конечно, не считать певца Шамана (на которого, кстати, свои же недавно написали донос за «подведенные глаза»). Этим возможно и объясняется определение, которое дал в частной беседе один коллега - назвав новые репрессии причудливыми. И — добавим от себя — взаимоисключающими, и оттого — абсурдными. Система застыла перед последним логичным прыжком — за которым маячит СССР 2.0 , и который потенциально приводит систему к тому же финалу. Путинская диктатура полагает, что причиной краха советского проекта была экономическая отсталость, но сейчас проблема недовоза и дефицита вроде бы решается с помощью капитализма. Но вожди не учитывают другой дефицит — духовный, который к середине 1980х был не менее актуален, и который сейчас как-то позабылся, а зря. Считается, что это причуда только интеллигенции — а народу важно, чтобы холодильники и полки в магазинах были полными. Но это — как посмотреть: на сытый желудок как раз всегда хочется чего-то еще. Перестройка началась вовсе не в сытые годы — но и она была движима странным, неистребимым желанием миллионов советских людей читать, смотреть, слушать, писать и говорить, что хочешь — и это желание в итоге свернуло голову советскому режиму. Нынешний режим, с одной стороны, как бы пытается этого сценария избежать, но другой — в силу собственной логики развития — на всех порах туда мчится. Поражает вот это сочетание угрюмой жестокости и одновременно отсутствия у режима какой-то позитивной программы будущего, хотя бы отчасти напоминающей советскую мечту. Будущего путинский режим не хочет, собственной мечты (соблазна, выражаясь языком французской философии) создать не может. Удивительно, что именно символическое всегда ставит в тупик жестокий режим в России. Российскую тоску пора включить в разряд геополитических факторов — и, собственно, рассматривать ее в качестве политической угрозы самому режиму при иных обстоятельствах. С каждым новым витком репрессий эта внутренняя тоска будет усиливаться — и мы уже знаем, куда она приведет.